Все, только что отводившие глаза, сейчас забыли о Мамонте, галдели все громче:
— …План на рыбу повысили, а где она, рыба? Все вычерпали, все распугали. Рядом с землечерпалкой ходим. На материке с нас смеются.
— Мы теперь народ подневольный, под начальством живем. Белые негры.
— Он весь остров перепахать решил. Это директор наш, Петровский- фамилия… — решил кто-то пояснить Мамонту.
— Я тоже одного Пиотровского знал, — солидным голосом начал Мамонт. — Директора Эрмитажа.
— У меня в деревне друг был, — тут же перебил его другой незнакомый. — Этот мог водку, не глотая, пить. Эдак раскрутит бутылку и льет в горло, как в воронку прям. Так и звали его- Волчье Горло.
— Жаль, Козюльского нет, — твердил Пенелоп. — Рассказал бы что-нибудь.
"Ну что, как будто за это и воевали- чтобы хозяйничать в этой чайной, чтобы здесь боялись. Боялись отсюда выгнать. Итак, все съедено-выпито. Что дальше? — Мамонт медленно, чтобы заметили, поднялся и пошел. Никто его не остановил. — А ты что хотел?"
"Увеселительная прогулка. И деньги пропил. Сходил, повеселился… Козлы! Козлы в общей упряжке, и я пристроиться решил — где-то сбоку, пристяжным… — Он остановился перед какой-то странной кочкой, вызывающей непонятное удивление. — Мина, — наконец, понял он. — Что-то задумался я. Не удалась пьянка."
Внезапно он понял, что приходил в эту чайную за утешением. Искал его везде, ходил кругами по лесу, где его и быть не могло, потом решился на эту вот встречу.
"Чаю так и не досталось… Ну и живите как хотите. Говну хуже не станет. Оно уже говно."
"Никак его не победить, время. Ни в чем, — Мамонт уловил живое движение там, где ничего живого не должно было быть, где-то в кроне дерева. Игуана, торопливо вихляясь туловищем, спускалась по стволу, не обращая на него никакого внимания. Длинные шипы, будто не по размеру сделанная из выцветшего гобелена, шкура. Опять надоедливо вспомнился гобелен — каждый раз вспоминался, когда он видел игуану. — Неинтересны стали новые впечатления. С возрастом неизбежно становишься обывателем."
Он опустил автомат — почему-то расхотелось игуаньего мяса. Игуанятины.
"Неужели оставшаяся позади жизнь — это всего лишь постоянная борьба за интересы своего тела. Физиология, блин. Должно же когда-то надоесть бороться. Могу устать?"
За деревьями здесь чернела маленькая избушка из пальмовых бревен — заброшенная баня, неизвестно когда и кем здесь поставленная. Заскрипела дверь, черными кристаллами сверкала на потолке в проникшем луче света сажа. Это здесь он лежал несколько дней, когда заболел. Отлеживался. На стене по-прежнему висел никуда не исчез, зачем-то прибитый здесь к стене, пробковый спасательный круг. Тут же все сушилось, давно забытое, одеревеневшее, белье.
"Совсем нервы ни к черту," — Какая-то горечь поднялась изнутри при виде дырки в носке. Оказывается, в последний раз он забыл здесь нож. Как он сильно стерся за это время, за период жизни на острове, лезвие стало узким и неровным. Этот нож был его первой покупкой, куплен был на той стороне, на материке. Обнаружилось, что он помнит судьбу каждой своей вещи.
Здесь, на дороге, стоял черный камень, похожий на глыбу угля.
"Вот и бытовые хлопоты", — Мамонт задержался, чтобы поточить нож здесь, об давно приспособленный к этому, камень.
Почему-то пришло в голову, что когда-нибудь мертвым, в другом мире, он будет безвозвратно тосковать по такому вот простому, утерянному им, действию. В этом мире, не успев ощутить удовольствие, он задохнулся, сразу ослабел.
"Вот будет смешно, если скоро обнаружится, что в загробмире совсем неплохо. А может просто хорошо. А здесь страх смерти нам дан, чтобы мы все сразу же туда не перебежали. Там не больно," — Кажется, он немного порезался, проверяя остроту ножа. Сидел, бессмысленно глядя на каплю крови, медленно набухающую от какого-то внутреннего давления внутри тела."
"Тело как износившаяся тара для так называемой души… Что еще заставляет меня шевелиться? Только страх перед смертью. Может хватит бояться? Достаточно?" — В зарослях, усыпанных ягодами кофе, громко захлопала крыльями какая-то птица.
"Вот и кофе теперь яд для меня", — Там возились птицы, вели параллельную жизнь, хлопотали о чем-то своем. Совсем близко на ветке сидела крупная птица с несоразмерно большим клювом- дундук, так его здесь прозвали.
Вспомнив, что он на охоте, Мамонт преодолевая припадок то ли слабости то ли лени, поднял свой ржавый автомат.
"Вот сейчас сердце лопнет!" — успел подумать он. С наглой громкостью покатился по лесу звук выстрела. Дундук разлетелся, что-то шлепнулось рядом.
"Кажется, это уже было когда-то. Ситуации повторяться стали, исчерпались сюжеты жизни, — Оказывается, рядом упала голова, на Мамонта смотрел блестящий, как прозрачный камушек, глаз птицы. Мамонт достал из кармана авоську из-под бутылок, стал заворачивать добычу в какие-то древние листовки. — "Быт."
Опять мост над ущельем, дорога с плакатом. Исхоженный, тысячи раз пройденный маршрут, и сейчас тот же, когда идти некуда и незачем.
"И перец", — пробормотал он вслух. Это было завершением его размышлений о том, что надо сегодня вечером сварить суп из дундука.
Остановившись на холме, он увидел на берегу кучку местных. Даже отсюда Мамонт узнавал среди них мизантропов. Рядом с ними в воде стояла лодка.
"Догадался же я в чайную… — уже без прежнего стыда подумал он. — Слепой стороной не обходит говно."
Он достал из кармана свою древнюю подзорную трубу.
"Ну да, на этот раз Пенелопа провожают", — понял он. Как-то в особо тихую, туманную и безветренную ночь он залез на деревенскую ананасовую бахчу и услышал чей-то издалека доносившийся разговор- там упоминали об этом. Пенелоп собрался уплыть, кажется, на Самоа, на родину Тамайи, по его приглашению.
Чукигек еще был там, среди них. Как будто отдельно, окруженный другими, стоял Демьяныч, опирающийся на палку, худой, но при этом мягкий одновременно. Мамонт в трубу видел его старческий горб и даже острые позвонки, выпирающие сквозь ткань пиджака.
"Старость и достоинство — вещи несовместимые", — почему-то подумал Мамонт.
Пенелоп был уже у лодки, держал в руках полупустой сморщенный рюкзак. У его ног стояли вытертые, все повидавшие, чемоданы.
"Один все-таки ушел за горизонт."
— "Уплываю наугад. Куда глаза глядят," — Показалось, что он, Мамонт, угадал эти слова.
Демьяныч двинулся на согнутых ногах, размахивая свободной от палки рукой так широко, будто загребал веслом. Походкой страшно спешащего человека, при этом едва передвигаясь вперед.
— "Прощай, детище! Теперь уже вряд ли увидимся", — опять мысленно сказал за него Мамонт.
— "Пойду дальше правды искать. Может где есть. Простите, если что-то не так было. Пошел", — Какой-то нелепый былинный стиль возникал в голове.
Больше смотреть не хотелось.
"Ближе к старости ты один, никому не нужен. И это правильно. Когда ты уже ничего делать не можешь и даже делать не хочешь, то должен быть один… О ком это я? О себе?" — Он не ощущал землю, на которую наступал. Кружилась голова, все время казалось, что он вот-вот упадет в обморок.
"А я старости боялся, видно, не дожить. Считай, свое время прожил, — В кармане осталось несколько монет. Это после сдачи бутылок. — Теперь куда их? Перед смертью в рот запихать?"
Бессмысленно эти мысли, вообще все мысли, хранить в себе, когда его скоро не будет. Когда- через год, месяц, неделю?
"Бьюсь, бьюсь за эту жизнь. Уже неприлично так за нее цепляться. Возьму и сам поставлю точку, — Отчетливо понял, что уже давно пришел к этой мысли о самоубийстве. — Само-Убийство — странное слово."
"И сразу, одной вспышкой, решить все проблемы. Зачеркнуть. Все уже было на острове — теперь состоится первое самоубийство, — Открытые глаза ничего не видели: опять ночь, опять Мамонт лежал в своем гамаке с тряпьем. Ничего больше не угрожало оттуда, из темных джунглей за окном. Мир перестал угрожать.
Внезапно что-то тяжело прыгнуло на грудь. Мамонт ткнул туда рукой- Муфта довольно заурчала.
"Как идеально талантливо ты живешь, — подумал он, слушая блаженное мурлыканье. — И один из столпов твоей жизни — это я, ничтожный вонючий старик. Кошачий бог. Смерти испугался! Лежу, трясусь. Спасаюсь."
"Тот, кто переделал нас из животных создал парадокс: теперь только человек знает о своей смерти, о неизбежном поражении… Может она, смерть, и не трагедия, и не конец даже. Все дураки — оптимисты, оптимисты, впрочем, — дураки не все. Как хорошо, что ты, Муфта, прекрасно проживешь здесь и без меня."
Сегодняшний день был тяжелым- подготовка к самоубийству оказалось делом хлопотным: "Еще много быта осталось."
Оказалось, на развалинах дома Аркадия сгнили рамы, к которым он давно присматривался. Уже давно он пытался заставить себя отремонтировать свой чулан, и вот, оказалось, ремонтировать ничего не нужно. Отпала необходимость. Теперь не нужно оглядываться в поисках бросовых досок, откуда-то торчащих гвоздей, и эти две доски, хорошие крепкие, накрепко сколоченные вместе здоровенными гвоздями, — там же на пепелище, — тоже можно оставить в покое. Мамонт уже несколько лет пытался оторвать их друг от друга.
