Мы смеялись, радовались, что все закончилось благополучно, но я… Во мне словно что-то надорвалось от ее слов, потому что припомнилось, как в тот наш незабываемый совместный вечер, когда я посетил ее в доме Весселя, она утверждала, что любит насекомых и не боится их. Отчего теперь такая реакция? Где правда? Он же, дядя Кристен, смеялся громче всех; он прислонился к ней, положил руку на спинку стула, на котором она сидела, словно объявляя о своей готовности встретить во всеоружие новых насекомых и давить их, если понадобится; и все это ради нее, ради нее одной, выражение на лице было снисходительное и отцовское, но во взгляде, обращенном к ней, было нечто покорное и рабское, готовность услужить… настоящая овечка… и это-то он, сильный и мужественный, который управлялся со всем и со всеми, теперь сидел и кокетничал с Катрине, наслаждался своей находчивостью, своей сноровкой давить пауков, будто он один мог делать это, будто не я сидел к Катрине ближе всех…
— Господи, я так испугалась, спасибо тебе… — Она вся светилась, лучилась, только ему, а когда благодарила вторично, то положила свою руку на его, лежащую на спинке стула, и сжала, словно так и полагалось делать это в мой день рождения, в обществе гостей на моем дне рождения.
Герда сказала:
— Да, пауки противные!
Йо молчал, уплетая сосиски.
— Не стоит обращать внимания на пауков, — вмешался я в обсуждение. Я обязан был вмешаться, нужно было разрядить обстановку, проявить ум и тактичность. — А кошки, например, ловят насекомых, мы же ничего не говорим… На севере Европе не водятся пауки, опасные для людей…
Мои слова остались без ответа.
— Нет, они противные, — повторила Катрине, а дядя Кристен засиял как школьник, которого неожиданно похвалили. Настроение за столом принимало опасный оборот. Я, именинник, из-за рокового стечения обстоятельств превратился в ничто, в пассивного зрителя того, что происходило между ними, по правую руку от меня. Я готов был расплакаться от негодования. Меня превратили в одного из гостей, подобно Йо и Герде, которые чинно восседали напротив меня, ели и тоже следили за происходящим: они тоже видели его руку, которая гладила ее, и ее руку, которая в знак благодарности коснулась его… И я, которому сегодня исполнилось шестнадцать лет, главное действующее лицо дня, который составил определенный план, беспомощно сидел и взирал на ком холодного пюре на тарелке, опозоренный, снедаемый завистью, не представляя, каким образом заставить гостей и родственников снова обратить на себя внимание, возвратить себе центральное положение.
Но тут я услышал во дворе знакомый звук почтового мопеда. Кстати, очень кстати. Значит, начинается осуществление задуманного распорядка. Я почти не мог сидеть спокойно на месте, думал о том, что произойдет, какова будет реакция… Остальное не существенно, мелочи, главное услышать ее голос из кухни. Я сидел, словно на раскаленных угольях, в нетерпении и ждал.
И услышал, наконец. Ее голос дошел до меня словно из небытия, из мира фантастики:
— Петер! Почта для тебя!
И я рванулся как угорелый, вскочил из-за стола, не хотел терять ни секунды, да, может, она уже прочитала письмо, и я хотел быть при ней, видеть ее лицо, установить, что непонимание, ревность, упреки исчезли, и жизнь в Фагерлюнде вновь налаживается. Я побежал, правда с дрожью в коленах, находясь под впечатлением недавно увиденной сцены между Катрине и дядей Кристеном, возбужденный, разгоряченный вином, но оптимистически настроенный, хотел видеть ее, убедиться, но когда я собирался открыть дверь в кухню, я споткнулся о половик на пороге, потерял равновесие и упал возле камина, тщетно пытался встать на ноги, избежать неизбежного, но получилось лишь хуже — правое колено ударилось сначала о железную решетку, потом об острый угол камина и с такой силой, очевидно, объясняемой и весом тела и скоростью бега, что я взвыл от боли, жгучие иглы впились в тело, в глазах искры… немного спустя боль отпустила, осталась только в колене.
Все тотчас, конечно, вскочили и окружили меня, вернее то место, где я лежал и боролся за свою жизнь, боролся сцепив зубы, чтобы не расплакаться, а дядя Кристен опустился подле меня, подложил руку мне под голову и вдруг — поднял меня так, будто я был пушинкой, вещью никчемной, и понес к дивану, где тетя Линна предусмотрительно уже положила подушки. Она подвернула штанину брюк и обмыла колено раствором борной кислоты. Потом дядя Кристен внимательно осмотрел его, давил, было больно, и я, собрав все силы, старался не закричать, потому что они стояли и смотрели на меня, и я видел их сквозь пелену слез, хотя фактически не так уж было больно теперь…
— Гарантирую, колено не разбито, — сказал дядя Кристен. — Чашечка в полном порядке, перелома нет. Можешь согнуть колено, Петер?
Я кивнул, подвигал коленом и закусил губы. Я страшно сердился на него, потому что по его мнению ничего серьезного не случилось, однако я вынужден лежать у всех на виду и страдать. Правда повязка, которую наложила на колено тетя Линна, действовала успокаивающе (из-за этой повязки я не мог двигаться, но она напоминала остальным, что я больной и нуждался в соболезновании), в глазах гостей я видел сострадание ко мне, что очень и очень утешало — я снова оказался, как хотел, в центре внимания и мог диктовать свою волю.
— Ух, как распухло! — сказал Йо.
— Хорошо, что нет перелома, — вздохнула тетя Линна.
Я вдруг вспомнил о письме. Мое падение, разумеется, помешало ей прочитать его. Нужно теперь переждать, пока улягутся волнения. Все смотрели затаив дыхание, как тетя Линна накладывала бандаж. Колено не было разбито, боль постепенно затихала, может, вывих или растяжение? Но бандаж… это хорошо. Прекрасный предлог, например, чтобы хромать, вызвать сострадание. Я был доволен ходом событий. Теперь нужно было действовать дальше и привести в исполнение задуманное. Я спросил:
— Почта была?
— Почта? Ах да, я совсем забыла; тебе письмо, — сказала тетя Линна. Сейчас принесу.
Она как раз закончила накладывать бандаж. Все вздохнули с облегчением, когда была опущена штанина моих брюк.
— Да, угораздило же тебя, — сказал дядя Кристен, — но ничего, главное, что ногу не сломал. Считай, что повезло.
— Больно тебе? — улыбнулась сострадательно Герда.
Я мужественно кивнул головой, подумал, что нужно бы лучше воспользоваться своим несчастьем, показать, как я мужественно переношу страдания и вызвать еще больше к себе участия. Но теперь было поздно. Катрине стояла позади всех и молчала. Что она думала? Считала, что я глупо вел себя, растянувшись на гладком полу? Или она стояла и с восхищением наблюдала за моим дядей, когда он поднял меня на руки и, словно куклу, отнес на диван? При этой мысли я даже приподнялся на локтях, но почувствовал режущую боль в распухшем колене, и слезы выступили на глазах. Может, не стоило приглашать ее на детский праздник? А может, отдаленность между нами как раз сокращается, это лишь другие думают, что они вместе, подходят друг другу, мой дядя Кристен и Катрине? Но опять же: она не спускала с него глаз, пока он говорил, смеялась над всеми его глупыми шутками, стиснула его руку… нет, случайности быть не может… Я застонал, непроизвольно.
— Погоди, лежи и не шевелись, — напомнил мне дядя Кристен, — скоро пройдет, потерпи. Лежи только спокойно. (Сказал он, у которого шрам на ноге, он, который пострадал по-настоящему, почти истек кровью, но возвращен был к жизни женщиной, которую он любил…)
— Бедняжка, Петер, — с сожалением в голосе произнесла Катрине. (Наконец-то, промолвила словечко!) — Надо же такому случиться да еще в день рождения…
Снисхождение, озабоченность в тоне. И только-то?
— Скоро пройдет, — прошипел я в ответ, улыбнулся как мог. — Скоро будем играть в прятки. И я тоже.
Сотни стихов о любви. От меня не уйдешь! Я распланировал, что мы спрячемся в амбаре. Тайник, полумрак, свежее сухое сено. В амбаре произойдет чудо. Моя интуиция говорила мне, что будет, что свершится желаемое! И боль в колене сразу поутихла, однако я все равно решил полежать и воспользоваться всеми преимуществами больного человека.
— А вот и торт! — возвестила тетя Линна. — И письмо для тебя.
Ни слова о другом письме. Может, не пришло сегодня? Задержалось на почте? Может, адрес неправильно написал? Нет, адрес был правильный, я хорошо помнил. А может, осталось лежать на кухонной стойке, забытое в спешке?
— Ешь, всем хватит торта…
Письмо было от мамы. Она поздравляла с днем рождения, в нескольких словах упоминала о переезде… Но я волновался, не в состоянии был дочитать до конца и отложил в сторону.
Мы ели торт с клубничной начинкой. Я решительно отказался украсить торт шестнадцатью свечами, свечи ведь для ребятишек. Хотя и торт в основном был для них. Я в нетерпении ожидал, когда все закончат есть, лежал на диване и крутил свою тарелку с тортом; другие сидели за столом, разговаривали, смеялись, иногда обращались ко мне и подбадривали. Катрине сидела ко мне спиной, но несколько раз обернулась и улыбнулась. Сто стихотворений о любви. Тетя Линна сидела на своем месте в конце стола и спокойно ела торт. Волнение, которое я заметил у нее раньше, очевидно, прошло. Наконец, с едой было покончено.
