Столовая начала заполняться людьми, которые, не в пример сбежавшим девицам, жаждали послушать Гарольда. Он их уважил. Пока Гарольд обсуждал текущие события, Питер вдруг сообразил, что Гарольд — всего-навсего актер, исполняющий роль применительно к обстоятельствам. С равным успехом Гарольд мог быть поэтом-неудачником и другом сына газетного магната, летописцем солдатской славы и мудрым советчиком народа, который должен приготовиться к последней битве между атомами света и атомами тьмы. Наконец-то раскусив Гарольда, Питер испытал облегчение: дружба, об утрате которой он раньше так горевал, на деле оказалась всего-навсего снятым с репертуара номером программы.
Питер предоставил Гарольда его слушателям и вышел в холл — как раз прибыла новая группа гостей. Не увидев среди них Дианы, он направился в гостиную. В эту минуту из библиотеки вышел Блэз. Словно по уговору, отец и сын решили не подавать друг другу руки. Вместо этого Питер указал на огромную яркую кляксу — картину, висевшую на стене напротив.
— Теперь тут большие перемены!
— Это чудовищно! — Хотя Блэз и состоял в политическом союзе с миссис Уотресс, он вовсе не собирался брать в придачу все ее причуды.— Слава богу, Фредерика ничего этого не видит.
— Как Клей? Он там? — Питер указал на дверь библиотеки.
— Да,— отец, казалось, был чем-то озабочен.— Мы смотрели его выступление по телевидению. Ты видел, что Айрин сделала с комнатой для игры в карты? Музей ужасов.
Догадавшись, что отец не хочет, чтобы он пошел в библиотеку, Питер сказал:
— Я уже несколько месяцев не видел Клея. Полагаю, что мне следовало бы повидаться с ним.— И он предоставил Блэза его обычной клиентуре, которая уже начала стекаться к нему.
Клей сидел у телевизора. Рядом с ним сидел Иниэс Дункан. Иниэс сказал:
— Я уже с утра в городе. Собирался позвонить тебе попозже.
Питер ответил, что все в порядке, не понимая, что делает Иниэс в стане врага.
Питер поздоровался с Клеем, и тот ответил ему мальчишеской улыбкой, никак не вязавшейся с серьезным лицом сенатора Клея Овербэри, смотревшим на них с экрана телевизора. Программа подходила к концу, уже перечислялись ее участники. В сером, неверном свете на экране Клей казался зрелым и преисполненным чувства ответственности, совсем не таким, каким он был теперь,— неожиданно юным, словно ему на все наплевать.
— Я там дважды чуть не сыпанулся,— сказал он, указывая на телевизор.— Им очень хотелось меня угробить. Вот бы ты порадовался! — За последнее время в манере Клея появилось нечто подкупающе новое: со своими заклятыми врагами он обращался с той же доверительной непринужденностью, что и с союзниками.
— Они не раскололи тебя на Маккарти? — спросил Питер так же непринужденно.— Ты поддержишь вотум недоверия?
— А меня нечего было и раскалывать. Я сказал, что я за порицание. Нет, они хотели поймать меня на другом...
Питер не преминул отметить изменение формулировки.
— Ты за порицание, а не за вотум недоверия?
— Это одно и то же.— Различие между формулировками, казалось, мало занимало Клея.
— Нет, неодно и то же. Как по-твоему, Иниэс? — Питер повернулся к своему другу и издателю.
— Мм... нет, конечно.— Иниэс мог как угодно вилять мыслью в своих рассуждениях, его ответные реакции могли быть как угодно превратны, но, когда дело касалось фактов, он был предельно точен.— Порицание в сенате — это нечто гораздо более мягкое, чем недоверие. В данном случае это уловка, дающая всем возможность выпутаться из затруднительного положения.
— А Клею хочется выпутаться.
Но Клей, казалось, не слышал. Он задумчиво глядел на свое изображение в телевизоре.
— Эти прожекторы — чистое убийство,— сказал он наконец.— Смотрите, как они подсвечивают меня снизу. Создается впечатление, будто у меня двойной подбородок.
— Наверное, какой-нибудь кинооператор из либералов.— Питер заметил, что там, где раньше висел портрет Бэрра, теперь красовался коллаж из газетных вырезок.
— Нет,— вдруг сказал Клей, выключая телевизор.— Мне ничто не грозит. Маккарти конец.— Он похлопал по телевизору.— И доконала его вот эта штука. Он плохо выглядит на экране, жалкий ублюдок, мне жаль его.
— Но ты все-таки за порицание, хотя бы в сенате?
— Конечно, конечно. Я вместе со всеми попляшу на его могилке.
Клей утратил всякий интерес к этой теме. Не в его натуре было тратить попусту время на теоретизирование или анализ того, что уже потеряло для него всякий смысл.
— Я пишу книгу,— сказал он.
В этот самый момент Питер сел на некое подобие скамьи, в действительности оказавшееся лакированным чайным столиком китайской работы; под тяжестью Питера столик треснул и рассыпался на куски.
Клей рассмеялся. Иниэс встревоженно улыбнулся. Питер остался сидеть на полу посреди обломков. Он с достоинством скрестил ноги и спросил, какова тема книги.
— Американская мысль, что же еще? «Мысль» с маленькой буквы. Может, ты выбросишь обломки в камин? Никто этого не заметит.— Происшествие насмешило Клея, но Питер словно не слышал его последних слов.
— Ну, и какие же у тебямысли по поводу американской мысли? — Со своего места на полу Питер производил впечатление очень рассудительного человека.
— Надеюсь, в книге все будет ясно.
— Что именно?
— Кто мы такие, по моему мнению, и какими нам следует быть.
— Так кто же мы такие?
— Прежде всего, наилучшая альтернатива коммунизму,— живо ответил Клей.
— Ну, тут тебе Иниэс все растолкует. А какими нам следуетбыть?
— Хорошими.
— Вот оно что! — фыркнул Питер.— Ведь это легко, не так ли? Во всяком случае, на словах.
— Это вовсе не легко,— обеспокоенно проговорил Иниэс.— В сущности говоря, это всего труднее поддается определению. Даже Витгенштейн [76]...
— Для нас — нелегко, согласен, но для Клея быть хорошим — значит сдерживать коммунизм, сбалансировать бюджет...
— Мне кажется, его амбиции идут дальше.
Сообразив наконец, что к чему, Питер даже не пытался скрыть свое изумление.
— Иниэс! Ты собираешься писать книгу за него?
— Я обещал помочь. Ну, знаешь, мыслишку здесь, мыслишку там.— Иниэс чувствовал себя неловко, однако не думал оправдываться.
— Но какую именноиз твоих мыслишек? Необходимость отойти от двухпартийной системы, сходство между оргазмом и атомным взрывом, телереклама как главная причина рака? — Отступничество Иниэса не только изумило, но и странным образом развеселило его. Он повернулся к Клею: — Иниэс набит идеями. Придется выбирать осторожно.
— Постараюсь.— Клей чувствовал себя как нельзя более непринужденно.— Я не собираюсь забираться слишком глубоко...
— Естественно.— Питер посмотрел на встревоженного Иниэса и спросил: — Ну а ты, Иниэс, почему ты хочешь забраться так глубоко?
— Я смотрю на это дело иначе. В конце концов, я буду просто помогать.— Но Питер видел, что Иниэс страдает, что в нем идет ожесточенная внутренняя борьба.
— Он парень что надо,— сказал Клей.— И в философском плане мы не так далеки друг от друга, как можно подумать.
— Король-философ! — Питер медленно поднялся на ноги.— Вы меня поражаете. Оба.
— Спасибо.— Клей тоже встал. Он улыбнулся. Он был само обаяние.— Не тужи, Питер. Все будет хорошо.
— Для тебя или для страны?
— А это одно и то же. Разве я тебе не говорил? — Клей произнес это так, словно хотел подразнить его, но Питер знал, что он говорит совершенно серьезно.
— Нет, это не одно и то же.— Питер держался за свои позиции, словно за глыбу, случайно преградившую противнику путь.
— А кто может сказать? — Клей попытался обойти Питера, но тот намеренно закрыл собой проход, не желая упускать добычу.
— Я могу, в числе прочих.
— Ну так скажи! Объясни всем, что во мне не так. А что, в самом деле? — Клей не переставал обаятельно улыбаться.
— Я уже писал об этом,— ответил Питер.— По-моему, я сказал все.
— Но тебе никто не поверил.
— Да, но, несмотря на это, правда не перестала быть правдой. Грубо говоря, ты не то, чем ты кажешься. Разумеется, и с большинством людей обстоит так же, но между тем, что ты есть на самом деле, и тем, чем ты кажешься,— на миллион долларов рекламы. Она старается внушить нам, будто ты герой войны,— а ты не герой; будто ты серьезный, думающий сенатор,— а ты не таков; будто тобою руководят лучшие побуждения,— а ты...
