— Я понимаю.— Иниэса всего трясло.— Разумеется, ты в таком нервном напряжении после того, что было сказано...
— Я всегда в напряжении.— Питер улыбнулся.— Желаю удачи.
— Я переезжаю в Вашингтон.— Иниэс выглядел особенно жалким при всех своих блестящих видах на будущее.— Он хочет, чтобы я все время был здесь.
— Ну, значит, мы с тобой чаще будем встречаться,— сказал Питер, кладя этим конец их дружбе. Он открыл дверь в холл.— Во всяком случае, ты испытаешь все на деле,чем бы это ни кончилось.
II
Клей не собирался говорить всю правду, но на мгновение потерял над собой контроль. Доведенный Питером до бешенства, он использовал последнее оружие, поступил опрометчиво и знал, что должен будет за это поплатиться. Но желание причинить Питеру боль было слишком сильным, говорил он себе в оправдание, когда вошел в гостиную и немедленно оказался в центре всеобщего внимания. В последние месяцы его известность настолько возросла, что люди, обращавшие раньше на него внимание потому, что он был неким молодым человеком с большим будущим, теперь не без удивления относились к нему, как к тому самому молодому человеку с большим будущим. Во всей стране он был единственным в своем роде, и он принимал этот факт как должное. Все развивалось так, как когда-то предсказывал Блэз.
На другом конце комнаты под гобеленом современной работы стояла девушка, которой он раньше никогда не видел. Высокая, стройная, яркая блондинка с веснушками. Вот это ему сейчас больше всего нужно, подумал Клей, с отчаянием сознавая, что у него почти нет шансов приблизиться к ней, так как их разделяла комната, полная людей, жаждавших поговорить с ним, увидеть его, дотронуться до него; разделявшее их пространство казалось ему дорогой с препятствиями, на которой кто-то весьма ловко расставил мины и разбросал мотки колючей проволоки. Но он все же попытается пройти этот полный опасностей путь, так как девушка определенно того стоила. Она еще ни разу не взглянула вего сторону.
— Блэз сказал, что вы были неподражаемы по телевидению! — Клей знал, что восхищение Айрин вполне искренне. В равной степени она была очарована сенатором Тафтом, губернатором Стивенсоном, генералом Макартуром и, конечно, президентом, которого она на одном из последних приемов прижала в угол и настаивала, чтобы он говорил с ней по-французски — разве не он своими руками освободил эту doux vert pays [77], Францию? Но с тех пор, как Айрин превратилась в миссис Уотресс, ее энтузиазм ко всевозможным знаменитостям несколько поутих под влиянием новых родственных связей, и, внеся уже немалый вклад в денежный фонд Клея, она намеревалась приберечь свои самые изысканные гиперболы для мужа своей племянницы, будущей Первой леди страны.
Клей согласился, что он, видимо, неплохо выглядел по телевидению.
— Ну, конечно! Вы всегда прекрасно выглядите на экране, потому что вы такая complete [78]личность! Вот в чем секрет успеха, любого успеха! — Айрин оглядела комнату, которую она обставила, и людей, которыми она ее заполнила.— Нужно быть смелым. Но в то же время оставаться doux vert pays [79].
К ним подошла Миллисент Смит-Кархарт, ведя на буксире Люси Шэттак. Из престарелых вашингтонских дам Миллисент больше всего раздражала Клея, но ради Элизабет он вопреки всему пытался ее очаровать, что было нелегко, учитывая, что она считала его причиной самоубийства Бэрдена, и он это знал.
— Говорят, вы собираетесь проголосовать за резолюцию, осуждающую это чудовище! — Миссис Кархарт тяжело повисла на Люси.
— Я намерен это сделать.— Клей улыбнулся ей самой чарующей из своих улыбок, но ее старые глаза, затуманенные катарактами, этого не заметили.
— Я так рада. Все-таки он зашел слишком далеко, и мы не можем этого допустить.— У Миллисент был угрюмый вид.— И без того в наши дни все так хрупко.
— Ну что вы, дорогая,— сказала Люси Шэттак.— Вы хотите сказать, что мы потрескались, как ваши чайники мейсенского фарфора?
— Если бы мы были такими же утонченными! — откликнулась Миллисент.— Знаете, когда я в последний раз говорила с милым Бэрденом Дэем, он сказал, что намерен выразить вотум недоверия сенатору Маккарти, и это я ему возражала. Никогда я так не заблуждалась!
— Возможно, тогда это было преждевременно,— сказал Клей, наблюдая за девушкой: она разговаривала теперь с молодым человеком, которого он не знал. Надо каким-то образом приблизиться к ней, пока ее не похитил этот незнакомец. Миллисент по-прежнему говорила о Бэрдене Дэе, но Клей отнюдь не чувствовал себя неловко. Что прошло, то прошло; он никогда не оглядывался назад. Однако в тот день он был не только расстроен смертью Бэрдена, но и взбешен поступком Гарольда, который явился ее причиной. Ведь Гарольд знал о его сделке с Бэрденом, и простая преданность, не говоря уже о здравом смысле, должна была заставить его молчать. Но Блэз всегда говорил, что Гарольд — порочный тип, и его надо или принимать таким, какой он есть, или не принимать вовсе. Во всяком случае, смерть Бэрдена была ударом для Клея; он искренне любил этого человека, с которым провел большую часть своей юности. И даже в самые последние дни жизни сенатора Клей продолжал восторгаться им и был уверен, что старик испытывает к нему те же чувства; в конце концов, Бэрден Дэй пережил столько политических бурь и должен был понимать, что, когда приходит пора уйти, когда проиграна последняя битва, не остается ничего другого, как возможно более достойно уступить дорогу. Разве сам он не доказал, взяв деньги у Нилсона, что был достаточно практичен и прекрасно понимал мир, в котором жил?
Клей попытался отделаться от дам. Он сказал, что ему надо переговорить с Гарольдом Гриффитсом. Но Миллисент не хотела его отпускать.
— Расскажите нам сначала о президенте. Как онотносится к сенатору Маккарти?
— Президент — республиканец,— сказал Клей.— Он не поверяет мне своих мыслей. Да я, честно говоря, едва с ним знаком.
— Это немыслимо! — Миллисент была поражена.— Но так или иначе, президент должен быть доволен случившимся. Он так похож на моего дядюшку, такой же приветливый и добрый!
— Ну, конечно! — сказал Клей, который был абсолютно убежден, что Эйзенхауэр отнюдь не приветливый и не добрый. Во время их последней встречи президент называл его просто «Овербэри», как будто Клей был младшим офицером его штаба, а не членом августейшего сената, вес которого, согласно конституции, ничуть не уступает весу главы государства.
Наконец Клею удалось отделаться от дам, и он пробрался к Гарольду, который находился в центре комнаты; по пути он обменялся любезностями со множеством незнакомых ему людей, которые считали, что он их знает, раз они сами видели его на телевизионном экране. В тот момент, когда он подошел к Гарольду, девушка и ее молодой спутник скрылись в комнате для карточной игры.
— Кто она такая? — спросил Клей, понижая голос и глядя на дверь, в которую только что вошла девушка.— Та высокая, с веснушками.
— Кузина Огдена Уотресса... а также твоей жены,— мстительно добавил Гарольд.— Она приехала на уик-энд. Помолвлена с кем-то из Нью-Йорка. Но ляжет ли она, как выражаются твои голливудские друзья, я не знаю.
— Благодарю за информацию,— сухо сказал Клей. Тот факт, что девушка приходилась родственницей Элизабет, несколько усложнял дело — больше для девушки, чем для него, ибо секс он воспринимал как чувство голода, и ничего больше, хотя знал, что это не совсем так. С годами ему нужны были все новые и новые победы, и отнюдь не только для удовольствия. Его влекли не только победы над женщинами, но косвенным образом и над мужчинами, которые их желали. Его уже разжигала мысль, что девушка помолвлена «с кем-то из Нью-Йорка», не говоря уже о молодом человеке, с которым она вошла в комнату для карточной игры.
Клей просто стремился побеждать. И хотя всегда была опасность скандала, он не собирался меняться, несмотря на завуалированные предупреждения Блэза. Завуалированные потому, что брошенное Инид обвинение заставляло их тщательно остерегаться друг друга. Они не были между собой откровенными ни в чем, кроме политики. Клей был абсолютно убежден, что интерес к нему Блэза не имеет ничего общего с сексом. Это было скорее косвенное воплощение в жизнь честолюбия Блэза. Подобно тому как Клей достигал власти над мужчинами, завоевывая их женщин, так Блэз добивался власти над миром, устраивая карьеру Клея.
Неудивительно, что Блэз был настороже. Недавно он сказал, что Клею, пожалуй, не следует быть таким — он выразился несколько уклончиво — «общительным». Но Клей был фаталист. Пусть будет то, чему суждено быть; слишком поздно переделывать свой характер, считал он, и с этим Элизабет пришлось смириться.
