Первый секретарь думал об Иване Ивановиче Карцеве, он думал о нем – теперь это было ясно – все последние дни, где бы ни был и чем бы ни занимался, и сейчас еще раз проверял на Игоре Саввовиче свои долгие размышления о гаражном деле, тесно связанном с понятиями границы власти, правда власти, опасность власти, тяготы и обязанности власти…
– Мне чуждо все то, о чем вы говорите, Кузьма Юрьевич, – сказал Игорь Саввович. – Если начистоту, то я довольно снисходительно отношусь к власть имущим, сравнительно легко подчиняюсь, но чувствую неловкость и даже некую брезгливость, когда мне приходится осуществлять собственную власть. Если я вас правильно понимаю, вы на меня не обидитесь…
Теперь они играли, как говорится, на равных, хотя было трудно понять, откуда пришла уверенность в этом к Игорю Саввовичу. Оттого ли, что Левашев хорошо и просто улыбался, или оттого, что Игорь Саввович почувствовал естественность своего присутствия в этом кабинете и неторопливого разговора.
– И вы, конечно, как многие молодые технократы, считаете, что степень некомпетентности в годы научно-технической революции увеличивается по мере возрастания власти? – заинтересованно подхватил Левашев. – Притом возрастание происходит чуть ли не в геометрической прогрессии? Не так ли?
Игорь Саввович усмехнулся.
– Эта точка зрения несправедлива уже потому, что попахивает абсолютной истиной. Нет, скорее всего приемлемо биологическое толкование… Если рождаются поэты, сапожники и солдаты, отчего не рождаться лидерам? – Он сделал паузу. – Что касается вашего вопроса о вседозволенности власти, то мне и в голову никогда не приходило, что я – власть. Мне об этом всегда напоминали, чтобы я, как уже говорилось, неохотно командовал… Учтите при этом, что техническое руководство я не отношу к разряду власти в обычном ее понимании. Пример: управляющий Николаев и главный инженер Валентинов. Первый – воплощение власти, второй – техническое руководство, интересное и необременительное.
Левашев остановился возле стола, оперся левой рукой, не мигая, смотрел на Игоря Саввовича. В молчании прошло, наверное, полминуты, затем первый секретарь, видимо, соглашаясь с самим собой, удовлетворенно кивнул.
– И все-таки, Игорь Саввович, вы технократ, – сказал Левашев. – И в этом качестве неоригинальны, если даже не плететесь в хвосте. В споре физиков и лириков чаша весов качнулась в сторону лириков.
Первый секретарь выпрямился, сунул в карман и левую руку.
– Власть, власть! – с непонятной интонацией проговорил Левашев. – Давайте-ка, Игорь Саввович, мысленно поменяемся местами. Вы первый секретарь Ромского обкома партии. Несколько лет назад после долгого и внимательного изучения вы обращаетесь к бюро с предложением рекомендовать первым заместителем председателя облисполкома одного из замечательнейших людей области – Ивана Ивановича Карцева. Он умен и честен, нечеловечески работоспособен, добр, знает, как. свою спальню, область, скромен и принципиален. Одним словом, Иван Иванович Карцев – явление исключительное. – Левашев шагал себе и шагал. – Вы не ошиблись! За короткое время Карцев выводит из отстающей в преуспевающую целую отрасль хозяйства, накапливает материал для резкого скачка еще одной отрасли… Иван Иванович Карцев завоевывает уважение и любовь товарищей по работе, находясь в самом расцвете сил, приобретает максимально рабочую форму…
Левашев остановился.
– И вот однажды выясняется, что его зять и дочь построили гараж на месте детской площадки, связались с преступником-рецидивистом. Мало того, зять, будучи несуразно пьяным, ввязывается в драку, и через сутки город и область говорят, что Карцев незаконно построил дочери гараж, зять Карцева – пьяница и драчун, чуть не убивший безвинного человека. Письма и жалобы идут в обком, в «Правду», в ЦК партии.
Левашев стоял посередине узкой дорожки боком к Игорю Саввовичу, лоб был надвое разрезан морщиной, правая рука в кармане замерла.
– Вы первый секретарь обкома, товарищ Гольцов! Решайте судьбу Ивана Ивановича Карцева. Помните, что ему давно за пятьдесят, что никакого специального образования, кроме партийной школы, он не имеет. Потеряв место в облисполкоме, Иван Иванович будет вынужден работать завотделом в каком-нибудь райисполкоме, да еще и не городском, так как городской промышленности не знает… Ну, решайте вопрос, первый секретарь обкома Гольцов! Ваше слово – последнее и решающее в этом случае слово… Не тяните, а принимайте решение. Вон на том стуле обычно сидит ваш тесть. Сейчас он, безупречно честный человек, смотрит в пол… Принимайте решение, товарищ Гольцов!
Игорю Саввовичу было холодно, дрожащие руки пришлось зажать между коленями.
– Молчите? Хорошо! Еще подбросим поленьев… На место Карцева назначить некого, сегодня у него в руках все нити управления двумя отраслями промышленности… Ну, решайте, товарищ Гольцов! Члены бюро уже выступили, и голоса разделились – вы остались решающим голосом… Поднимайтесь, говорите, члены бюро могут понять ваше молчание как растерянность и нерешительность. Вас же зовут «хозяином», «шефом», «первым», «самим». Вы член ЦК, вы говорите от имени ЦК. Начинайте!
Эти было не наказание, это была кровавая расправа. Игорь Саввович коленями стискивал руки, лоб обильно вспотел, смотреть в гневное и яростное от боли за Карцева лицо первого секретаря он не мог, поэтому смотрел только на пустой стул, на котором скоро, через пятьдесят минут, будет сидеть, опустив глаза, Иван Иванович Карцев. Что стоили переживания Игоря Саввовича, мальчишки, труса и фрондера, перед тем, что ожидало отца Светланы? Мелочь, копейки, мокрые от кваса, на которые квас куплен.
– По-прежнему молчите! – Левашев сердился. – Ну, убивайте, убивайте собственного тестя молчанием, продолжайте в том же духе!
Игорь Саввович неожиданно тонкоголосо крикнул:
– Карцев ни в чем не виноват! Иван Иванович ни о чем не знал. Он и понятия не имел ни о каком гараже…
Левашев неторопливо вернулся к столу, сел, прищуренными глазами начал смотреть на Игоря Саввовича с презрением и гневом. Он молчал. Медноголосо тикали старинные часы, шуршал большой вентилятор, сквозь форточку доносился легкий свист, ни на что не похожий.
– Вы говорите: «Карцев и понятия не имел о гараже!» – жестко повторил Левашев. – Фу! А я вас держал за взрослого человека, интересовался вашей точкой зрения на власть, предполагал, что как технократ вы считаете опасностью власти некомпетентность, а вы мне выкладываете школьное: «Петька не знал, что я утащил мел!» Неужели не понимаете, что ваш довод – чуть ли не главное обвинение против Карцева? – Он повысил голос: – Власть имущий, как выражаетесь вы, обязан знать, что делается под его именем… «Не знал!» Обязан знать все, что делается, делалось и будет делаться под прикрытием его имени…
Первый секретарь опять прищурился, успокаиваясь, по-ученически положил руки на стол.
– Мы караем за преступления уголовного порядка, за производственные промахи, за служебное несоответствие, за пассивность в производственной и административной сферах, а как мы относимся к инфантильности? – проговорил Левашев. – Вам тридцать лет, товарищ Гольцов, но вы себя ведете и мыслите как несовершеннолетний… Я за вами наблюдаю давно и не могу понять, отчего вы с каждым годом идете вниз, вместо того чтобы подниматься? Откуда это безразличие ко всему, равнодушие, усталость? – Он помолчал. – Что вы сделали с тестем? Наконец, почему вы так расточительно испортили собственную карьеру?.. Нет, товарищ Гольцов, инфантильность должна быть наказуемой!
Левашев энергично поднялся, проверил, хорошо ли лежит галстук, прокашлялся. По всему было видно, что он собирается сказать Игорю Саввовичу самое важное, самое главное, для чего, собственно, Гольцов и был приглашен в обком партии, но двери вдруг распахнулись, Юлия Марковна подбежала к Левашеву, потянулась к его уху и стала что-то шептать, волнуясь и почти плача.
– Что! – вскрикнул Левашев. – Когда?
– Неизвестно. Часа полтора никто не входил в кабинет: думали, работает… Боже мой, какое несчастье!
Левашев схватил трубку, бросил, рванул другую и опять бросил – попадались ненужные телефоны, и только в третий он крикнул:
– Больницу!
Игорь Саввович увидел ружья, которые висели над кроватью тестя, вспомнил, что в его рабочем столе хранится пистолет, и, по-прежнему глядя на стул, где во время бюро должен был сидеть Иван Иванович, думал: «Если больница, значит, не смертельно!» После этого Игорь Саввович заметил, что по ошибке смотрит на другой стул. Он вздрогнул, когда Левашев с лязгом бросил трубку на телефонный столик.
– Валентинов при смерти, – проговорил он раздельно. – Третий инфаркт… Какие люди! Валентинов, Карцев, полковник Сиротин…
Он схватил заговорившую на столике трубку.
