– Он мертв? Ты проверял? Она видела все? Что будем делать, Егорыч? Ее убирать надо…
Сторож подошел к дереву, изо всех сил потряс его. Дерево закачалось, словно в бурю. Ганна крепко прижалась к стволу. Потряс еще. Ушел.
– Слезай, Ганна! Ты же хорошая девочка. Ты добрая честная девочка. Ты мне жизнь спасла. Я тебя не трону. Чего ты испугалась? Что Марат умер? Так он сам виноват. Зачем он хотел отравить меня? Вот он и повесился от страха! От страха перед наказанием. Он сам, сам повесился! Сам! Слезай, Ганна. Слезай, детонька…
Ганна залезала еще выше.
Дерево вдруг вздрогнуло от удара топора. Еще раз и еще.
Сторож яростно рубил дерево.
Ганна испуганно посмотрела вниз. Тракторина Петровна ей с земли кричала:
– Слезай, дрянь! Я тебя собственными руками задушу! И никто не спросит! От холеры умерла, скажу! Подойти побоятся!
Ганна забралась на самую верхнюю ветку. Собралась с нее на крышу башни перепрыгнуть.
– Прыгай, прыгай! Упадешь – разобьешься! Там три метра до башни, не меньше!
Что-то прошептала Ганна неслышное и – прыгнула. И тут же повалилось дерево.
Огромное, оно падало прямо на Тракторину Петровну. Тракторина Петровна с криком бежала от падающего дерева. Дерево догнало ее, свалило с ног. Придавило.
Ганна переползла с крыши вниз, перелезла через забор.
Побежала по селу, оглянулась: нет никого за нею. Перешла на шаг. Повернула привычно к базару. Около деревянного магазина легла в пыль, свернувшись калачиком.
Утром Ганна обходила ряды. Стояла напротив торговок, глазами выпрашивая подаяние. Торговки были чужие, приезжие. Ганну не знали. Одна, мордастая, с нежностью, будто ребенку лицо, вытирала тряпочкой копченую голову свиньи.
– Иди, девочка, мимо. Самим есть нечего. С голоду пухнем!
Тогда села Ганна у магазина и запела:
На улице дождь, дождь
Землю поливает,
Землю поливает –
Брат сестру качает.
Брат сестру качает –
Песню напевает:
Ой, сестра, сестрица,
Вырастешь большая,
Вырастешь большая –
Отдам тебя замуж
В деревню чужую.
Мужики там злые,
Дерутся кольями.
На улице дождь, дождь
Землю поливает…
Народ шел по своим утренним делам, Ганны не замечая.
Одна молодая баба остановилась, сказала, пирожок откусывая:
– Ну, нагнала тоску… Ни кусочка не дала б за такую песню.
Другая баба шла с коромыслом. Несла ведра, полные молока. Ни к кому не обращаясь, в пустоту сказала:
– Про наше село поет. Только у нас не мужики, а бабы злые. – К Ганне повернулась: – Дай, дочка, во что молока налить…
Ганна поискала – нет ничего. Подставила ковшиком руки. Баба налила ей из ведра молока в ладошки.
Ганна стала пить. Молоко между пальцев уходило в пыль.
Подполз другой нищий, ударил по рукам снизу. Молоко разлилось.
– Вали отсюдова! Это мое место.
Сел рядом, начал Ганну выталкивать. Не заметили, как милиционер подошел.
– Прекрати мне девчонку обижать! Э! Да не тебя ли мы ищем? – вгляделся в Ганну. – Ты из детдома?
Ганна отодвинулась, кивнула: да. Потом покачала головой: нет.
– Так да или нет? Говори! Или ты немая? Точно, немая! И та, сказали, тоже немая. Детишек потравила ядом и воспитательницу. Ее по всему району ищут, а она здесь сидит, под боком. Вставай, пошли! Тюрьма по тебе плачет! – Милиционер больно схватил Ганну за плечо.
– Какая она немая? Пела здесь только что! – вступилась баба с ведрами.
– Пела? – засомневался милиционер.
Ганна вырвалась, побежала.
– Держи! – закричал милиционер. – Она это, точно она!
Ганна бежала через базарную площадь. Милиционер уже настигал ее.
Вдруг из ворот выехала телега. Ганна бежала-бежала за ней, запрыгнула. Мужичок оглянулся, ударил лошадь изо всех сил:
– Но, пошла, милая! Пошла! Пошла!
– Стой, стрелять буду! – Милиционер достал из кобуры пистолет, выстрелил в воздух.
– Не пугай, непуганые! – Мужичок стоял во весь рост, торжествуя, правил.
Ехали по дороге шагом. Мужичок спросил:
– Это ты на базаре пела?
Ганна кивнула.
– Я слышал… Хорошо поешь, жалобно. Он в тебя стрелял за то, что пела?
Ганна подняла плечи: не знаю, мол.
– За песню стрелял! Я знаю! – уверенно сказал мужичок. – Все дочиста отобрали, теперь последнее отбирают – песню! Вымрет народ русский без песни! – разволновался мужичок, потом подумал, сказал Ганне: – Ты не бойся. Я тебя спрячу. Будешь в моем саду песни петь!
Мужичок в саду с пугала одежду взял, Ганне протянул:
– Наряжайся. Будешь песни в саду петь – птиц распугивать. Повадились вишни склевывать. Ты ходи, в бубен бей, песни пой. Революционные песни пой, они ихних песен боятся. Птица, а чувствует. Только не усни. У нас птицы есть – в голод к человечине привыкли. Заклюют!
Ганна ходила по саду, среди вишен. Била в бубен, яростно пела:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!
Птицы сидели на большом тополе, слушали.
Уморилась Ганна. Села отдохнуть и заснула.
Проснулась – прикоснулся кто-то. Открыла глаза – птицы ходят по земле, видимо-невидимо.
– Га! Га! Га! – закричала Ганна на птиц. Целая черная туча птиц поднялась над Ганной. Пьяные от вишен, с красными клювами.
– Га! Га! Га! – над Ганной кричат.
Посмотрела Ганна на ноги: босые ноги были по щиколотку красными – от раздавленных вишен. Бегала по кровавой от вишен земле.
– А-а-а! – кидалась на птиц с палкой. Птицы были молодые, воронята. Но вот и старые черные вороны сорвались с тополя, закружились над головой Ганны низко-низко. Ганна испугалась, побежала от них.
Они летели за ней черной стаей, злобно кричали. Гнали ее долго, до самого дома.
Забежала в незнакомый дом без стука. Вошла в первую комнату – никого. Вошла во вторую – никого. На столе увидела миски, в мисках – горячие щи. Хлеб нарезан. Протянула руку к хлебу. Отдернула. Сглотнула слюну.
Кто-то закашлял под полом. Посмотрела Ганна: погреб. Потянула за крышку.
Три мужика с ружьями да три бабы с ребятами испуганно смотрели на нее.
– Ратуйте, люди, ратуйте! – вдруг пронзительно закричала одна баба. – Грабят! – замахнулась топором на Ганну.
Ганна со страху захлопнула крышку, побежала вон из дома. Бежала через огороды, а вслед ей неслось:
– Ратуйте, люди, ратуйте! – Баба стояла на соломенной крыше, размахивая цветастым платком.
И кто-то бил в рельс, как на пожаре.
Пробиралась через поле. Вдруг увидела: мальчик с девочкой поле пашут. Мальчик в плуг впрягся вместо лошади. Девочка за плугом идет, кроха совсем, от усталости падает.
– Устала я, братик, пить хочу, – пожаловалась кроха.
– Еще круг пройдем, Маша, тогда и напьешься.
– Не могу, Ваня. Мочи нет…
Подошла Ганна к крохе, перехватила ручки плуга. Широким шагом пошла за мальчиком. Мальчик оглянулся, заулыбался:
– И-го-го! – взбрыкнул он по-лошадиному, пошел быстрее.
Ганна засмеялась.
Сидели у вечернего костра. Мальчик картофелины пек, проверял прутиком, испеклись или нет, снова в костер их закатывал.
– Мать с отцом неделю назад забрали. И брата старшего забрали. Остались мы с Машей одни. Сказали, и нас отвезут куда-то. На машине, сказали, повезут, на настоящей. Да вот что-то не едут. Может, забудут про нас? Кто кормить нас зимой будет? Вот и пашем… Машка, не спи!
Маша заснула на руках у Ганны. Ганна закутала ее в свой платок. Прижала к себе.
Ослепили вдруг фары. Дети вскочили. Подъехала машина.
Вышел шофер из машины:
– Беклемишевы?
– Мы, – сказал мальчик.
– Поехали.
– Картохи еще не спеклись. Подождите, – попросил мальчик.
– Некогда ждать. Там накормят.
Ганна стояла, Машу на руках держала. Мальчик сказал:
– Поехали с нами. Покатаешься.
Сели в машину, поехали. На дорогу смотрели.
– Здорово, да? – оглянулся на Ганну мальчик.
Та кивнула счастливо.
– Заяц, заяц! – закричал мальчик. – Быстро едем.
– За час доедем, – ответил шофер.
– А куда вы нас везете?
– А вы что, не знаете? В детдом. В соседнее село, где глухонемые.
Ганна стала стучать кулаком по стеклу.
– Ты чего? – спросил шофер. – На двор хочешь?
Остановились. Ганна в лесок побежала. Шофер и мальчик у колеса стояли, журчали. Разговаривали.
– А там хорошо, в детдоме? – спрашивал мальчик.
– Кормят там хорошо.
– Это главное, – сказал, как большой, мальчик.
