27
Чарли умирал. Непохожий на себя, бледный, строгий, лежал он на кровати с открытыми глазами. Быстро говорил:
– Ты беги по левому краю, а я побегу в центр… Ты навесишь на ворота, я ударю головой… Бей! Ну, бей! Бей! – почти привстал он, потом сник, откинулся. – Промазал… Пить хочу. Пить…
Ганна метнулась с кружкой к нему. Тетка Харыта ее не подпускала:
– Отойди, я сама. Заразишься.
Ганна помотала головой: нет. Напоила Чарли. Тот закрыл глаза, потом снова открыл, ясно посмотрел, спросил тетку Харыту:
– Я умру?
– Бог даст, выздоровеешь, сынок, – ответила тетка Харыта.
– Я умру, я знаю, – сказал Чарли. – Я боюсь. Ты мне скажи, тетя Харыта, где я буду, когда умру? Куда девается жизнь? И кто я буду, когда умру. Или я не буду? Скажи мне…
– Жизнь твоя вечная, милый. Душа бессмертна. А будешь ты ангелом в небесах, – сказала тетка Харыта. – А пребывать будешь в раю. Ты крещеный?
– Нет.
– Ах ты Господи! – всплеснула руками тетка Харыта. – Ганна! Неси корыто. И воды подогрей. Мы Чарли крестить будем.
Ганна вылила ведро воды в корыто. Тетка Харыта выбрала двоих детей.
– Вы будете крестные родители Чарли. Встаньте сюда.
Подошли к тетке Харыте сестры.
– Не мешайте, деточки, – попросила их тетка Харыта.
– Это игра, тетя Харыта? – спросила Вера.
– Нет, это по-настоящему.
– Тогда я тоже хочу ангелом стать, – заявила Вера. – Крестите меня тоже.
– И меня. Я тоже хочу летать, – сказала Надя.
– Мы вместе хотим быть, когда умрем, в небесах, – сказала Люба.
– И я хочу быть ангелом, – сказал Булкин.
– И я… – подошли другие дети.
– Ганна! Марат! – позвала тетка Харыта. – Встаньте сюда. Вы будете крестными родителями для всех. За руки их возьмите, – и неожиданно низким незнакомым голосом громко сказала: – Изгони из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его. – Подула на Чарли, шепча: – На уста его, на чело и на перси.
Потом громко спросила у Чарли:
– Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его?
– Отрицаюсь, – сказал Чарли.
Дети потолкались и хором сказали:
– Отрицаюсь.
– А теперь повернитесь на запад. И дети, и их родители крестные. Вот сюда, к двери. Там, на западе, живет князь тьмы, сатана, и как я скомандую, плюньте. И дуни, и плюни на него!!! – крикнула она.
Дети плюнули. Дверь неожиданно открылась, и вошла Тракторина Петровна.
– Ой, – испугалась Вера.
– Что здесь происходит? – спросила Тракторина Петровна.
– Крещение, – сурово сказала тетка Харыта. – Выйди отсюда, Петровна.
– Выйти?! Прекратите эти свои поповские штучки! Это безобразие. Они же пионеры, наши советские дети… Дети! Покиньте помещение. Бога нет!
– Уйди, сатана, – сказала ей тетка Харыта сурово. – Мы тебе все отдали: и плоть свою, и имущество свое, дела и мысли свои, родину свою тебе, сатана, отдали. Оставь нам душу нашу. Изыди! – и показала повелительно на дверь.
Тракторина Петровна в гневе выбежала.
Тракторина Петровна звонила по телефону:
– Але, девушка, соедините меня с районным НКВД.
Крещение подходило к концу. Чарли лежал в белой рубахе, с крестиком на груди. В корыто залезли Вера, Надя и Люба. Закрыв каждой ноздри и рот, тетка Харыта погружала головы девочек трижды в воду:
– Крещается раба Божия Вера. Крещается раба Божия Надежда. Крещается раба Божия Любовь! Во имя Отца, аминь! И Сына, аминь! И Святаго Духа, аминь!
Вошли без стука много людей в военном, окружили детей и тетку Харыту.
– Бесы прилетели, – сказала тетка Харыта и улыбнулась. – Опоздали. Они теперь не ваши.
Один, со шрамом, сказал:
– Гражданка Мова? Харитина Савельевна? Вы арестованы.
– Попрощаться дайте, – сказала тетка Харыта.
– Я теперь не боюсь, тетя Харыта, – сказал Чарли, – умирать.
– Простите меня, детки, – поклонилась им до земли тетка Харыта. – Прощайте.
Ганна вцепилась в тетку Харыту, не отпускала.
– Мы еще увидимся, Ганна, с тобой. Не на земле, так на небе. Не плачь! Марат, береги Ганну…
В корыте, окруженном военными, стояли, как ангелы, беззащитные голые девочки: Вера, Надежда, Любовь.
Марат бежал, держа Ганну за руку, по степи. Они бежали задыхаясь.
– Мы должны отомстить! Уничтожить, слышишь?! Мы ее отравим. Помнишь, мы видели на реке змею? Возьмем у нее яд и отравим Тракторину!
Ганна села, повиснув на Марате. Нет, качала она головой, нет!
Марат опустился на корточки.
– Как ты не понимаешь? Тракторина Петровна – убийца. Тетя Харыта не выживет в тюрьме. Тракторина убила ее. А Конопушка? А Чарли? Накормила яблочками до смерти! Витамин! Смерть за смерть! Пошли!
Марат искал нору змеи.
– Вот здесь она ползла. Потом сюда поползла. Вот ее нора! – Марат засунул в нору палку. – Вылезай, гадюка! Вылезай, серая!
Медленно выползла из норы змея. Марат ударил ее палкой. Змея зашипела. Он ударил еще, прыгнул боком, ухватил змею за голову.
– Ганна, банку давай! Под зуб ей суй!
Ганна медлила.
– Быстрее, Ганна! Я не удержу ее, она меня укусит!
Ганна подошла. Марат сжал голову змеи, та разинула пасть. Ганна подставила стеклянную банку ей под зуб.
По стеклу медленно потекла желтая, цвета канифоли, жидкость.
– Яд, – прошептал Марат.
Гадюка на Ганну с Маратом грозно глядела.
Палкой Марат хотел добить змею. Ганна перехватила палку, отобрала.
Грязной серой веревкой гадюка по песку, пыля, уползала.
– Ганна, ее убить надо. Змеи злопамятны. Видела, как она на нас смотрела? Запомнит, в другой раз отомстит. Как мы Тракторине Петровне!
«Нет!» – головой покачала.
Разожгли костер. Марат достал из кармана тряпицу, развернул.
– Мука, – сказал.
Замесил тесто, слепил лепешку, пальцем сделал в лепешке вмятину. Касаясь лицами, наклонились над лепешкой; из банки вылил Марат во вмятину каплю яда. Яд быстро впитался. Положили лепешку на черепицу, черепицу с лепешкой положили в костер.
Ждали, когда поджарится. Молчали.
– Готово! – сказал Марат, вытащив из огня лепешку. Аккуратно положил ее на тряпицу, завернул. – Моментальная смерть!
Ганна взглянула на него со страхом. Неохотно поднялась. Пошла за ним прихрамывая. На ходу растирала ладонью ногу: отсидела.
На раздаче Марат подошел к Булкину: тот в белом колпаке разносил по столам пшенную кашу. Марат стащил с него колпак, надел себе на голову, выхватил тарелки у Булкина из рук.
– Я сегодня вместо тебя подежурю, – сказал.
Расставил тарелки с кашей. Оглядываясь, развязал тряпицу, достал лепешку. Положил ее рядом с самой большой тарелкой – вместо хлеба.
Дети сидели за столами, когда вошла Тракторина Петровна. Привычно, как «Отче наш», проговорила: «Пионерыкборьбезаделокоммунистическойпартиибольшевиковбудьтеготовы!»
– Га-га гагага! – грохнула столовая привычно и набросилась на еду.
Ганна и Марат ждали.
Вот Тракторина Петровна вздохнула, ложкой попробовала кашу.
– Каша недосолена, – сказала она. Взяла соль, посолила. Долго размешивала кашу, сидела, о чем-то думая над нею. Задумавшись, взяла лепешку, поднесла ко рту…
– Я! Я! Я! – закричала вдруг Ганна, вскочив. Марат держал ее, она вырывалась.
Тракторина Петровна удивленно смотрела, надкусывая лепешку.
Ганна вырвалась, подбежала, выхватила лепешку изо рта, бросила на пол.
Тракторина Петровна налилась красной кровью, наклонилась поднять.
Ганна ее оттолкнула.
– Я! – кричала она, затаптывая лепешку ногой.
– Яд? – поняла Тракторина Петровна. – Кто сегодня дежурный?
Марат медленно вставал.
Ночью из окошка башни доносились удары кнута и крики Марата.
Ганна стояла под старым кленом. Вздрагивала телом от каждого удара. На земле металась огромная тень сторожа. Потом вдруг все затихло. Ганна поплевала на руки и полезла на дерево. Осторожно заглянула в окно.
Огромная спина сторожа ворочалась перед окном. То наклонялась, то выпрямлялась. Ганна от каждого движения спины пряталась за ветку.
Наконец спина отодвинулась, отошла.
Прямо на нее смотрел мертвый Марат, повешенный сторожем.
Лицо Марата было заплакано.
Ганна закричала так, что задрожали листья.
Сторож подошел к окну, невидяще вглядывался во тьму. Потом побежал вниз, громыхая сапогами.
– Ганна! Слезай! – услышала Ганна голос Тракторины Петровны. – И не кричи так. Ребят разбудишь. Слезай, кому говорю!
Ганна обхватила дерево еще крепче. Затаилась. Услышала тихий разговор внизу:
