Тракторина Петровна сбрасывала со столов яйца, топтала их ногами. Кричала в истерике:
– Белым! Белым! Белым!
Сторож сваливал в мешок еду: хлеб, сало, лук, картошку. Хотел и огромную тыкву в мешок положить. Сестры обняли тыкву, не отдают:
– Это тыква не общая! Это тыква наша!
Молча длинной рукой тыкву заграбастал, выдернул ее у сестер, закатил в мешок.
– Белым! Белым! – кричала, топчась на крошеве, Тракторина Петровна.
Выдохлась, выскочила. Сторож с Председателем следом за ней ушли.
Дети посидели за пустыми столами, помолчали. Опустились на пол. Собирали раздавленные яйца:
– Вот мое – красненькое…
– А вот мое – желтое…
– А от моего ничего не осталось…
Сидели, соскабливая с пола крошево, – ели.
– Тетя Харыта! А чего она так? – спросила Конопушка.
– Рогатый бес в ней дом себе нашел, поселился, тешится. Силе-е-ен!
– Ты теперь от нас уедешь?
– Нет, я вас одних не оставлю теперь. Поборюсь…
Ночью в палате дети не спали. Конопушка сказала шепотом:
– А давайте в дочки-матери поиграем?
– Давайте, – согласились сестры. – Чур, мы будем дети. А Марат будет нашим отцом!
– Хорошо, – согласилась Конопушка. – А я буду вашей матерью… Дети! Садитесь ужинать!
– А что у нас на ужин? – заинтересовалась Люба.
– На ужин у нас огромный-огромный пирог с повидлом, сто котлет и мороженое…
– А что такое мороженое? – спросила Надя.
– Это сладкий снег. – Конопушка губами ловила как бы падающий с неба сладкий снег. – Марат, что же ты? Садись за стол, как будто ты только пришел с работы. Пальто надень, будто ты с улицы. А потом снимешь его. Вставай!
Конопушка Марату горло в шарф закутала, пальто на все пуговицы застегнула, кепочку на голову ему напялила.
– Ох, хорош муженек, – вздохнула совсем по-женски. – Глаз да глаз нужен: как бы не украли! – сказала и застыдилась, зарделась вся, засмеялась. – Раздевайся быстрее! Ужин стынет!
Стала Марата из шарфа раскутывать: крутила Марата, как куклу, – туда покрутила и обратно – только запутала.
Марат рассердился.
– Ты не можешь быть матерью моих детей! – сказал он по-взрослому. – Матерью моих детей будет Ганна.
– Ой! Ну и нашел себе жену! – оскорбилась Конопушка. – Ни мычит ни телится. Дуру себе в жены взял!
– Зато красивая! – сказал Марат, поглядел выразительно на Конопушку: поняла ли?
Та зашмыгала острым носиком, обижаясь.
– Сам-то на себя посмотри! Урод! – прошептала.
– Мужчина должен быть умным и сильным. А женщина – доброй и красивой. Тогда и дети будут умные, добрые, сильные и красивые. Понятно тебе, злюка? – сказал ей Марат самодовольно.
К Ганне подошел, уверенно спросил:
– Ганна, хочешь стать моей женой?
Ганна сидела на кровати, молчала.
Марат заглянул ей тревожно в глаза:
– Ганна, будешь ли ты моей женой? Да или нет? Говори! Я тебя никогда не обижу! Пальцем не трону! Я тебе всю получку отдавать буду! Все до копейки!
Ганна молчала.
– Так тебе и надо, – зло радовалась Конопушка.
Упал Марат на колени, крикнул отчаянно, будто судьба его и вправду решалась:
– Ганна! Стань моей женой! Прошу твоей руки и сердца!
Ганна помедлила. Потом кивнула чуть, руку навстречу его руке протянула.
Счастливый, подводил ее Марат к столу.
– Это наши дети, Ганна. Это наши с тобой дочки. Это вот Верочка. Это Надя. Это Люба.
Заглянула каждой дочке Ганна в глаза, каждую погладила по голове, поцеловала. Побежала, принесла из угла все свои сокровища: гребешок, конфетку, китайский мячик на резинке, – разложила перед ними. Миски с водой перед каждой поставила, будто то борщ. Кормила их из ложки, дула на воду, чтобы борщ остыл. Сестры от ложки с водой увертывались, есть не хотели и хихикали. Ганна ласково и настойчиво их кормила, руки целовала, упрашивая.
– Что ты их целуешь! – не вытерпела Конопушка. – Ты их выпори! Ишь расфулиганились!
– Тук-тук-тук! – постучал Марат по столу. – Это ваш папа с работы пришел.
Кинулась птицей Ганна к мужу, пальто ему расстегивала, шарф разматывала. Усадила Марата во главе стола, подала с поклоном миску с водой.
– Ух, уморился, – рассказывал семье Марат. – Двадцать две резолюции наложил да тридцать три партийных поручения выполнил. Устал!
– Ишь как устроился! На чистую работу, лентяй, – завистливо сказала Конопушка. – Контора пишет, а денежки идут.
Ганна расшнуровала Марату ботинки. Поставила тазик с водой. Помыла Марату ноги, вытерла. Потом вдруг подняла тазик с водой, хотела выпить из него воду.
– Не пей! – закричал на нее Марат. – Не надо, это грязная вода…
– Раньше древние жены мыли ноги мужу и эту воду пили, – сказала Конопушка. – Я сама читала.
– Мы же не древние! Зови Чарли и Булкина! – Конопушка выбежала за дверь.
В дверь постучали.
Испуганной птицей глянула на дверь Ганна. Сестры затихли. Марат напряженным, каким-то деревянным голосом спросил:
– Кто там?
– Открывайте! А не то дверь сломаем!
В дверь забухали.
Марат подошел, открыл. В дверь ввалились Чарли и Булкин. Злые, страшные. Все в доме перевернули, что-то искали.
– Кто вы такие? И что вы делаете в моем доме? – спросил их Марат.
– Мы – «черный ворон»! – закричали те, показали белую бумагу. – А ты – враг народа. И ты – арестован! – скрутили Марату руки. Потащили к дверям.
Разом заплакали сестры в голос:
– Папа! Папа! Папочка! Не уходи!
Заплакала вся палата. Плакали по-настоящему, укрывшись с головой одеялами.
Одна Ганна стояла, не плакала. Стояла-стояла, застыв: будто не здесь она, будто думу думает… Бросилась вдруг коршуном на Чарли и Булкина, налетела, била их изо всех сил, в лица плевала, царапалась и кусалась, била, била, била…
– Это же игра! – кричал, отбиваясь, Чарли. – Дура! Мы же играем! Мы понарошку его уводим! Игра! Понимаешь? Ты испортила всю игру!
А Ганна не слушая била и била. Покуда не убежали.
Обняла Марата, подвела к столу, посадила за стол. Сестер успокоила, налила им в миски «борща». Погрозила кулаком двери.
Села рядом с Маратом.
Семья начала есть.
Мокрые глаза детей следили за ними со всех сторон.
Утром Тракторина Петровна всех будила:
– Подъем!
Дети спали.
– Подъем! – кричала Тракторина Петровна, срывая одеяла. – Ночью надо было спать! На линейку – марш! Марш! Марш!
Дети сонно вскакивали, одевались нехотя.
Тракторина Петровна сорвала одеяло с Ганны. Ганна лежала мокрая: обмочилась.
– Ах ты дрянь! – Тракторина Петровна даже руками всплеснула. – Обоссала всю кровать! Тебе что? Ночью лень было встать? Лень?!
Ганна закрыла лицо руками от стыда.
– Нет, ты смотри! – отводила ее руки Тракторина Петровна. – Ты ссаться будешь, а я стирать? Ну-ка понюхай! Чем пахнет? Нюхай! – Ткнула Ганну лицом в мокрое: – Нюхай! Так щенков учат, чтоб не гадили! Нюхай! – Она вошла в раж: – Нюхай!
Марат дотронулся до руки Тракторины Петровны. Та оглянулась, потная, красная.
– Чего тебе?
– Она сама постирает. Я ее на реку поведу. Можно? После завтрака?
Тракторина Петровна кряхтя вставала:
– Ладно. Только завтрака не будет. Разгрузочный день сегодня. Яблоки будете грызть. Витамин! – Пошла к дверям, остановилась. – Только смотри у меня! Чтобы не ты! Чтобы она сама стирала! Сама! Я по глазам узнаю!
Тракторина Петровна вышла. Потом почти сразу открылась дверь. Сторож с порога, не заходя, высыпал из мешка яблоки на пол. Мелкими круглыми блестящими ядрами заплясали зеленые яблоки по полу, покатились по палате.
Каждый взял по яблоку. Марат откусил, поморщился.
– Кислятина! Выплюньте! – сестрам сказал. – Мы на речку с Ганной пойдем, там в саду сладких вам нарвем!
Ганна послушалась, выбросила яблоко.
Чарли и Булкин набросились на яблоки: Чарли кидал их себе за пазуху, Булкин набивал карманы. Конопушка бегала между ними, яблоки надкусывала одно за другим – чтоб никто не взял.
– Это мое яблочко, – говорила. – И это мое. И это.
Лицо ее кривилось от кислого, а она все надкусывала, остановиться не могла.
Надкусывала и жевала, приговаривая:
– Витамин! Вита-а-амин! Потому и кислый!
Ганна с Маратом подошли к реке, к Ахтубе.
– В воду положи, – показал Марат на простыню, – пусть отмачивается. Мы ее камнем придавим. А сами пойдем купаться. Не бойся – не уплывет.
Марат разделся, стоял в трусах. Ганна разделась донага. Стояла голышом, крестик на груди.
– Ты что? Совсем? Хоть трусы надень, – застеснялся за Ганну Марат.
Ганна смотрела, не понимая, чего он хочет.
– Ну, поплыли, – вздохнул Марат.
Ганна покачала головой: нет.
– Ты плавать не умеешь? – догадался Марат. – Давай я тебя научу.
