Трубку взял комбат.
— «Покер», это главный. Значит, так. Остаетесь на месте. Смотрите в оба. Если чехи пойдут на вас, будете огонь корректировать. Ближе к вечеру буду. Как понял, прием?
— Понял тебя, понял. — Артем снял наушники. Ситников выжидающе смотрел на него. — Остаемся здесь, смотрим чехов.
Обстрел продолжался еще около часа, затем постепенно утих. Теперь саушки били по одной, одинокие снаряды через каждые минуту-две ложились в селе. Пыль осела, из густых клубов проступили домики. Артем удивился — целый час такое молотилово стояло, он ожидал увидеть пустыню в воронках, а село оказалось практически целым. Во всяком случае, на первый взгляд. Явные разрушения были только на правой окраине — здесь Алхан-Калу потрепало сильно. Видимо, лишь этот район и обстреливали. Похоже, что Басаев со своими чехами там. Прямо напротив них. Если пойдет, им встречать.
Они затаились, слились в ямках с землей, сровнялись с ней, разглядывая село по стволу автомата, пошевеливались, устраивались поудобней к бою, заранее намечая ориентиры, легли надолго, замолчали, не выдавая себя ни звуком, затихли, ожидая чехов.
Комбат приехал, когда уже опускались сумерки, вторые для них на этом болоте. Его бэтэр и три машины семерки шумно влетели на бугорок, остановились не маскируясь.
Комбат сидел на головной броне, как Монблан возвышаясь над ними в своих ямках, в обычной для него позе ферзя — рука упирается в колено, локоть на отводе, тело чуть подано вперед. Орлиный взгляд. Эффектный «натовский» броник. Не запачканный землей камуфляж. Орел-мужчина.
— О, приехал наконец. Ты глянь на него! Ферзь, блин. Как на параде, только оркестра не хватает. Чтоб не только в Алхан-Кале, но и по всей Ичкерии чехи знали — комбат прибыл… Глупый Хер!
Комбата в батальоне не любили. Солдат он скотинил, разговаривал с ними высокомерно или при помощи кулаков, считая их за пушечное мясо, алкашню и дебилов. «Глупый хер» было его любимым выражением. По-другому он к своей пехоте никогда не обращался. «Эй, ты! Глупый хер! А ну бегом сюда!» И в грызло — на! Солдаты отвечали комбату взаимностью, и эта кличка, Глупый Хер, намертво прилипла к нему.
Семерка стала разворачиваться на бугорке, занимать позиции. Комбат коротко поговорил о чем-то с Ситниковым, повернулся и пошел к пехоте, его квадратная приземистая фигура исчезла в кустах. Начштаба направился к своей машине.
Артем с Вентусом поднялись, подождали его. Не останавливаясь, он прошел мимо, кинул на ходу:
— Все, собирайтесь, домой едем, нас меняют. — Он начал снимать с машины «шмели». — Забирайте все, эта броня здесь останется, поедем на комбатовской.
Они перетащили барахло на комбатовский бэтэр. Там уже сидели двое разведчиков, сопровождавшие комбата во всех его поездках, — Денис и Антоха. Комбатовское высокомерие, как чахотка, передалось и им, и они не помогли закинуть «шмели» на броню, не подали руки. Лишь, покуривая, скучали в ожидании босса, разглядывали болото.
Комбат подошел через несколько минут, запрыгнул на бэтэр, свесил ноги в командирский люк:
— Поехали.
Бэтэр тронулся, сполз с бугорка. За ним, ломая кусты, с позиций стали выходить машины девятки, разворачиваться на колею, домой. На их места становилась семерка.
Комбат не стал дожидаться пехоту:
— Обороты, обороты! Газу прибавь.
Машина пошла быстрее. Почувствовался ветер. Артема сразу проняла дрожь — слишком холодно было все эти сутки, слишком сырым был бушлат и слишком пустым желудок. Но настроение приподнятое. Наконец-то они уезжают с этого проклятущего болота, наконец-то они едут домой! И хоть домом у них была жидкая, вечно грязная землянка, зато там есть печка, там стоит батальон, там можно не ждать всю ночь удара в спину из чужого леса. Там можно расслабиться, просушить сапоги и поесть полупустой, недоваренной, несоленой горячей вкуснейшей сечки. Там можно будет наконец-то скинуть броник и разогнуть спину. Там можно спать на нарах! Не на земле под дождем, не в ледяном бэтэре, а на нарах в спальнике! Это же такое блаженство! Это надо прочувствовать своей шкурой, своим отмороженным мочевым пузырем и отдавленными о броню плечами. Там обжито, уже вторую неделю они стояли на одном месте и сумели наладить свой маленький быт. Вторую неделю в покое, как это много, нереально много для солдата…
Их бэтэр прошел сквозь лесок, обогнул огромную лужу, посреди которой, как остров, торчал ушедший в жижу по самую кабину трактор.
Артем сидел, привалившись спиной к башне, вытянув ноги на силовую, бездумно провожал взглядом уходящее в прошлое болото. За спиной, на башне, устроился Вентус. Голенище его сапога терло Артему шею, но он не отодвинулся — теперь это мелочи, они едут домой.
Он ни о чем не думал. В последнее время у него выработалась эта способность — ни о чем не думать.
Он заметил это случайно, как-то глянув в глаза солдат, трясущихся на броне. Его поразил тогда их взгляд — ни на чем не фокусирующийся, не вылавливающий из окружающей среды отдельные предметы, пропускающий все через себя не профильтровывая. Абсолютно пустой. И в то же время невероятно наполненный — все истины мира читаются в солдатских глазах, направленных внутрь себя, им все понятно, все ясно и все так глубоко по барабану, что от этого становится страшно. Хочется растрясти, растолкать: «Мужик, проснись, очухайся!» Мазнет по лицу зрачками, не фиксируя, не останавливая взгляда, не скажет ни слова и вновь отвернется, обнимая автомат, находясь вечно в режиме ожидания, все видя, слыша, но не анализируя, включаясь, только на взрыв или снайперский выстрел.
Мертвые глаза философа, они не смотрят, они просто открыты, и из них наружу льется истина.
Выползли окраинные дома Алхан-Юрта. Их бугорок, на котором они прожили один из своих нескончаемых дней войны, теперь остался левее и сзади.
Черт, какими все-таки длинными могут быть сутки! Всего лишь одни сутки, может, чуть больше, провели они на этом болоте, а эти сутки заслонили собой половину жизни, такими они были долгими, нестерпимо нескончаемыми. И вспомнить, что было раньше, в той, мирной, жизни, теперь было сложно — та жизнь заплыла, затерлась этим болотом, которое по все тому же непонятному логическому закону вдруг стало очень важным, настолько важным, что, кажется, все самые значимые события произошли здесь, на этом болоте, где он провел половину жизни, растянув минуты в года, забив этими минутами память, заслонив ими все неважное, несущественное, что было до того, позабыв ту жизнь и потеряв интерес к ней.
…Из леска, укрывающего бугорок, вылетел трассер, неслышно прочертил красным пунктиром невысоко над ними и пропал в лесу. Все, задрав головы, проводили его взглядами, потом переглянулись, соображая, что это значит.
— Пехота, что ли, дурака валяет?
— Полудурки, не настрелялись еще.
Точка выстрела была примерно в том месте, где должна стоять одна из машин семерки. «По воронам со скуки лупят», — решил Артем. Сложив ладони рупором, он заорал в сторону леска:
— Эй, пехота! Хорош пулять, своих раните!
Тотчас из леска вылетел второй трассер, гораздо ниже, прицельно просвистел над самыми головами.
Они моментально попадали на броню. Движение было инстинктивным — дернуться, пригнуться, мозг сработал чуть позже.
— Блядь, по нас!
— Чехи! Чехи!
— Снайпер, сука, вон в лесочке!
Тело до самого мозжечка тут же окатывает жаром. Холод, трясший все эти сутки, моментально уходит, пробивает пботом, становится жарко и влажно, как в бане. Страх!
Автомат с плеча! Быстрей! Денис завалился на ноги, прижал к броне, сползти ниже невозможно. Под спиной твердая башня. Лопатки чувствуют ее твердость — пуля пробьет грудину, ударится о башню и отрикошетит внутрь тела, разворотит легкие, сердце, раздерет их об осколки ребер. Но Денису тоже некуда сползать, его голова и плечи прикрывают Артема до подбородка.
Предохранитель, предохранитель, зараза!
Денис уже бьет из своей СВД по леску. Бьет наугад, неприцельно, его трассера уходят гораздо выше того места, откуда стрелял снайпер. За пару секунд он выпускает весь магазин, вхолостую жмет на спусковой крючок. Потом до него доходит, он поворачивается, протягивает руку:
— Автомат, автомат дайте! У водилы возьмите! У меня в магазине всего десять патронов!
Стрелять, стрелять, надо стрелять! Наконец удается сдернуть предохранитель. Первая очередь — как оргазм, вместе с выстрелами стон облегчения. Туда, туда, вон там он, сука! Ниже бери. Бэтэр скачет, дергает… Еще очередь! Сейчас Денису башку снесу, надо поднять ствол!
— Денис, пригни голову!
Автомат трясется над самым ухом Дениса, пламя от выстрелов, кажется, лижет ему затылок, пули пролетают в сантиметре-двух от его головы. Снесу, снесу ему башку! Справа над ухом грохочет автомат Вентуса, горячие гильзы сыпятся на голову, скачут по плечам. Тела навалены друг на друга, распластаны по броне, все лупят без разбору, не различая, с одной мыслью: задавить его свинцом, забить, заткнуть его, гада, убить первым, первым, иначе убьет меня, сука!
