Редактор отдела новостей, Крейг Мензис, оказывается в этот период его самым верным товарищем. Он защищает Артура, говоря, что ему надо дать столько времени, сколько потребуется. Но через два месяца Бухгалтерия ставит Артуру ультиматум: либо он к Новому году возвращается на работу — либо теряет ее.
Мензис рекомендует Артуру появиться на рождественской вечеринке — это оптимальный способ увидеться со всеми сразу. Там будет море бухла, выпендрежа и флирта, а это означает, что все будут заняты исключительно собой, и никто на него не обратит особого внимания.
Мензис встречает Артура и Византу внизу, они поднимаются в офис и сразу же натыкаются на кучку коллег.
— Артур. Привет.
— Ты вернулся.
— Артур, чувак, хорошо, что ты пришел.
Но, по всей видимости, на самом деле ничего хорошего тут нет; они все резко трезвеют.
Встревает Мензис.
— А где выпивка? — и он уводит Артура и Византу.
Время от времени кто-нибудь подходит к Артуру и сообщает, как рад его видеть. Те, кто посмелее, заводят речь о его долгом отсутствии, но Артур пресекает такие разговоры:
— Я не готов это обсуждать. Прости. А у вас тут как дела? Все как обычно?
В дальнем углу отдела новостей стоит елка, а вокруг нее лежит куча подарков, завернутых в блестящую красную бумагу и перевязанных вьющимися золотыми ленточками. Дети бегут к елке, хватают коробочки и трясут их — открывать пока нельзя, по традиции в газете подарки детям сотрудников дарят до Рождества. Мензис с Артуром забыли, что на вечеринке будут детишки, но теперь до них доходит этот печальный факт. Мензис встает перед Артуром с Византой и старается говорить погромче, чтобы загородить и перекричать копошащуюся в углу малышню.
Клинт Окли ходит вокруг Артура, Византы и Мензиса кругами с большим радиусом, бросая на них взгляды, и временами едва притрагивается к пуншу, которого так много, что он вот-вот выльется из бокала. Когда Византа с Мензисом отходят за тарелкой с закусками, Клинт подлетает к Артуру. «Рад тебя видеть, дружище!» — и хлопает его по плечу, проливая при этом пунш на и без того уже грязный ковер. «Ты как, будешь нас теперь радовать своим присутствием ежедневно или после сегодняшнего снова бросишь? Нам тебя не хватает, приятель. Возвращайся. „Загадки и шарады“ без тебя еле дышат. Сколько тебя уже не было?» И он продолжает, настойчиво, словно вколачивая гвозди, не давая Артуру вставить и слова. «Видишь, какие мы добрые, пустили тебя выпить за наш счет. А? Ну молодцы же мы, правда. Мои детишки уже получили рождественские подарки. В этом году барахло стоящее — я заставил их показать мне, что там. Хотел убедиться, что „Отт Групп“ покупает только дешевку. Но нет, вполне себе ничего. Игрушечные пистолеты, Барби, что там еще. Хотя не стоило заглядывать. Надо было дождаться, когда старина Клаус спустится по трубе, да? Но у меня никогда выдержки не хватало. Ну, ты же понимаешь, рождественское утро, пока родители спят и вся эта хрень, ты прокрадываешься к елке и разворачиваешь обертки? Ты же понимаешь, о чем я, мой индийский друг? Ты наверняка так же в детстве делал? Знаю, что делал! Но все, в этом году ты без подарка, приятель. В этом году тебе не положено. Пойду возьму торт». И он уходит с напыщенным видом.
Когда Мензис возвращается с закусками, Артур спрашивает у него:
— А Клинт знает?
— Что?
— Что произошло.
— Ты о чем? О Пикл? Уверен, что да. А что?
— Не важно. Просто хотел убедиться. Ты Византу видел?
Обратно они с женой едут на такси, и им не о чем поговорить.
Артур залезает в карман.
— У меня, кажется, нет мелочи. А у тебя?
В новом году он возвращается в газету, как и было оговорено. Он идет в кабинет Кэтлин, чтобы обозначить свое появление, но она разговаривает по телефону. Она прикрывает трубку и шепчет: «Я зайду к вам попозже».
Артур садится за свой стол в дальнем углу и включает компьютер. Пока машина гудит, возвращаясь к жизни, Артур осматривает отдел новостей: кабинеты старших редакторов, корректорский «стол-подкова», стоящий в самом центре, замызганный белый акриловый ковер, пахнущий несвежим кофе и засохшим супом, который разогревали в микроволновке. Края ковра начали загибаться кверху, и их приклеили к полу липкой лентой. Несколько рабочих мест пустуют, людей давно уволили, а новых так и не взяли, и когда открываются окна, оставшиеся от бывших сотрудников записки на липких бумажках начинают трепыхаться на ветру. Под пустующими столами сложили сломанные матричные принтеры и сдохшие электронно-лучевые мониторы, а в углу комнаты образовалось кладбище покалеченных кресел на колесиках, которые опрокидываются, если на них сесть. Тут ничего не выбрасывается, так как никто не знает, в чьи обязанности это входит.
Артур возвращается к рутинной работе, готовя «Этот день в истории», «Головоломки», «Загадки и шарады», «Смешновости» и «Мировую погоду». Он выслушивает требования Клинта и делает, что сказано. Помимо этого он ни с кем, кроме Мензиса, не разговаривает. И больше не уходит рано; всегда вовремя.
Наконец к его столу подходит Кэтлин.
— Мы даже еще кофе не выпили вместе. Простите, встречи одна за другой. Вся моя жизнь превратилась в одну бесконечную встречу. Верите ли, я когда-то тоже была журналисткой.
Так они продолжают болтать, пока Кэтлин не приходит к заключению, что уделила уже достаточно времени потерявшему дочь подчиненному. Она собирается уйти, предполагая, что в идеале они не будут разговаривать еще несколько месяцев.
— И еще, — добавляет она. — Не могли бы вы поговорить с племянницей Герды Эрцбергер? Она мне звонила уже раз сто. Ничего важного, она просто выносит мне мозг из-за того, что вы не закончили интервью. Будьте добры, объяснитесь с ней, чтобы она от меня отстала.
— Вообще-то, — отвечает Артур, — мне хотелось бы еще раз съездить к ней и завершить начатое.
— Не уверена, что мы сможем выделить из бюджета средства на вторую поездку в Женеву. Вы не можете дописать тут?
— Дайте мне выходной, а транспортные расходы я оплачу сам.
— Это что, тактический ход, чтобы сбежать хоть на день от Клинта? Вы вернулись всего неделю назад. Хотя я вас не виню.
На этот раз Артур летит в Женеву на самолете и, прибыв на место, узнает, что Эрцбергер поместили в хоспис. Волосы у нее выпали, кожа пожелтела. Она снимает кислородную маску.
— Я скоро начну задыхаться, так что записывайте быстро.
Артур ставит на тумбочку диктофон.
Эрцбергер его выключает.
— Честно говоря, не знаю, хочу ли я с вами вообще разговаривать. В тот раз вы впустую потратили мое время.
Артур берет диктофон, пальто и встает.
— Ну а теперь вы куда собрались? — спрашивает она.
— Вы согласились со мной встретиться. Не хотите разговаривать — мне плевать. Мне все равно.
— Эй, подождите, — говорит Эрцбергер. — А что случилось-то? Племянница сказала, что вы уехали «по личным причинам». Что это означает? — Она подносит к лицу маску и вдыхает.
— Этого я не намерен обсуждать.
— Вы должны дать мне хоть какой-нибудь ответ. Я уже не знаю, хочу ли я с вами откровенничать. Может, вы опять уйдете в туалет и больше не вернетесь.
— Я не буду это обсуждать.
— Садитесь.
Артур садится.
— Если вы не хотите рассказать ничего о себе, расскажите хотя бы о своем отце. О знаменитом Р. П. Гопале. Он ведь был интересным человеком?
— Да.
— И?
— Что я могу сказать? Все говорят, что он был очень харизматичным.
— Это я знаю. Но расскажите, что помните вы.
— Я помню, что его одевала мать — не одежду ему выбирала, а одевала в буквальном смысле. До меня только в подростковом возрасте дошло, что это ненормально. Что еще добавить? Он был хорош собой, но это вы знаете. Когда я был моложе, меня всегда бесило, какое впечатление на девушек, с которыми я встречался, производили наши семейные фотографии. Он всегда выглядел круче, чем я. Что еще? Конечно, его военные очерки из Индии. Еще я помню, как он сочинял стихи: он при этом сидел в моей старой детской кроватке. Он говорил, что она удобная. Остальное все как-то стерлось из памяти. Ну еще он любил выпить. До тех пор пока не допился.
— А вы пишете только некрологи? Что на этот счет думал ваш отец?
— Думаю, он не был против. Он помог мне получить мою первую работу, на Флит-стрит. А потом ему, кажется, стало не важно. Но я всегда был равнодушен к журналистике. Мне просто хотелось поудобнее устроиться. Я человек без амбиций.
— То есть вы в каком-то смысле человек никчемный.
— Спасибо, очень мило с вашей стороны.
— Ну, по сравнению с Р. П. Гопалом-то.
— Да, вы правы. Ему я в подметки не гожусь. Своих мозгов он мне не передал, засранец. — Артур смотрит на Эрцбергер. — Раз уж вы так резки со мной, надеюсь, вас не смутит и моя прямота. Хотя мне, наверное, все равно. Знаете, ваш образ как-то расходится с тем, что написано в ваших книгах. Прочтя перед нашей первой встречей ваши мемуары, я был взволнован. Но при личном знакомстве вы не кажетесь такой уж расчудесной.
