— Ты своим внешним видом напоминаешь мне шимпанзе, — говорит он.
Девочка тихонько напевает, не отвечая. Через минуту она говорит:
— А ты орангутана.
— Не поспоришь. Да уж, с этим не поспоришь. Кстати, — добавляет Артур, — я кое-что для тебя придумал: Тина Пачутник.
— Ну-ка повтори?
— Пачутник. Тина.
Дочь качает головой.
— Не выговоришь.
— Ну, хотя бы Тина тебе нравится?
— Я рассмотрю это предложение.
Девочка решила взять себе псевдоним, не потому, что он ей зачем-то необходим, а потому, что ей просто захотелось.
— А может, Зевс? — спрашивает Пикл.
— Боюсь, что уже занято. Хотя, его не стало так давно, что путаницы, скорее всего, не будет. Ты хочешь просто «Зевс», или с продолжением?
Дочь раскрывает свою пухлую ручку, лежащую в его холодной ладони, и Артур выпускает ее. Она идет нетвердой походкой, ноги заплетаются — вроде и рядом с отцом, но в то же время бесконечно далеко. Потом она кидается обратно к папе, снова вкладывает свою ручку в его ладонь, их пальцы переплетаются, и она поднимает на него глаза — от озорного удовольствия у нее раздуваются ноздри.
— Что?
— Фрог.
— Я запрещаю, — говорит Артур. — Фрог — мальчишечье имя.
Она пожимает плечами — довольно взрослый жест для такой маленькой девочки.
Они заходят в одну из дорогих лавок с антиквариатом на Виа-деи-Коронари. Продавцы внимательно наблюдают за Артуром и Пикл. Они бывают здесь довольно часто, но никогда ничего не покупают, лишь однажды она повалила каминные часы, и Артуру пришлось за них заплатить.
Девочка тыкает пальцем в телефон 1920 года.
— Эту часть прикладываешь к уху, — объясняет Артур, — а сюда говоришь.
— Но как же звонить?
Отец сует палец в диск и крутит его.
— Ты раньше таких телефонов не видела? Боже, а в моем детстве других и не было. Представь себе, какой ужас! Трудные были времена, дорогая моя, трудные.
Пикл поджимает губки и поворачивается к бюсту Марка Аврелия.
Когда они возвращаются домой, Артур намазывает ей булку «Нутеллой». Она каждый день съедает по такой булке, сидя на кухонном стуле и болтая ногами. Под носом у нее остаются следы от шоколада.
Артур отламывает корку и бросает себе в рот.
— Отцовский налог, — объясняет он. Дочка не возражает.
Подъезжает машина Византы, и Пикл поспешно глотает последний кусок, а Артур быстро моет липкую тарелку — как будто пришла учительница.
— Ну, как дела на работе? — интересуется он у жены.
— Все нормально. А вы тут чем занимаетесь?
— Да ничем особенным.
Пикл семенит в комнату с телевизором, Артур рассеянно идет за ней. Там они болтают, смотрят какую-то передачу и смеются.
Заходит Византа.
— Что смотрите?
— Ерунду какую-то, — отвечает муж.
Пикл отдает ему пульт и уходит к себе в комнату. Артур провожает ее взглядом, пока она идет по коридору, а потом обращается к Византе:
— Знаешь, что она мне сегодня сказала? Она не помнит двадцатого века. Разве не ужасно?
— Да не особо. Что мы будем на ужин?
— Пикл, — кричит Артур, — что ты хочешь на ужин?
Секретарь заказывает Артуру билеты на поезд: десятичасовая поездка с пересадками в Милане и Бриге. Это сделано ради экономии, ведь покупать билет на самолет в последний момент довольно дорого. Все это доставляет Артуру массу неудобств. Рано утром он садится в поезд на вокзале Термини, покупает в вагоне-ресторане пирожные и, найдя себе местечко среди отребья, едущего вторым классом, принимается за первый том мемуаров Эрцбергер, скромно названных «В начале». На фотографии ей немного за тридцать, она стройна и хороша собой, темные волосы до плеч, изогнутые в ироничной улыбке губы. Фотография сделана в 1965 году, когда вышла книга. Сейчас ей должно быть уже за семьдесят.
Поезд приезжает в Женеву ранним вечером, Артур поднимает глаза от книги и видит спинку стоящего перед ним кресла. Прочитав аннотации в интернете, он ожидал, что это будет утомительная автобиография, с привязками к важным политическим датам. Оказалось же, что текст пропитан гуманизмом и личным мужеством. Артур снова смотрит на фотографию, и ему кажется, что он позорным образом не готов к этому интервью.
Он проходит таможню, покупает швейцарские франки, ловит такси, чтобы добраться до ее дома: для этого надо лишь пересечь французскую границу. Водитель высаживает его на мокрой проселочной дороге; красные фары машины исчезают за холмом. Артур весь вспотел, он не уверен в себе, к тому же опоздал. Он не любит опаздывать, но тем не менее все время это делает. Он потирает руки, дышит на них, пальцы окутывает облачко пара. Он приехал куда надо: тот номер дома, и сосны растут, как описано. Вскоре он находит калитку в плетеной изгороди и заходит. Дом построен из крепких деревянных балок, с карнизов свисают сосульки, похожие на заостренные шляпы чародеев. Артур отламывает одну из них — он никогда не мог отказать себе в этом удовольствии — разворачивается и смотрит на сумеречное небо. Облака плотным слоем покрывают Альпы. С сосульки по запястью течет вода.
У него за спиной открывается дверь.
— Здравствуйте, простите за опоздание, — говорит он и переходит на немецкий. — Простите, я просто видом любовался.
— Входите, — говорит хозяйка. — Только сосульку прошу оставить на улице.
Гостиную озаряют лампы в цветочных горшках, в свете которых видны столбы пыли. На журнальном столике черного дерева, испещренном полумесяцами следов от кружек, стоит переполненная пепельница. Со стен хитро смотрят африканские боевые маски. Книжные полки забиты, как дом, в который уже никого не подселяют. В комнате сильно пахнет табачным дымом и больницей.
Седые волосы Эрцбергер коротко подстрижены, когда она проходит под лампами, можно разглядеть кожу у нее на голове. Она высокая. На ней свитер ручной вязки: горловина растянута, как резинка у старого носка. В качестве брюк — фланелевые пижамные штаны, на ногах — тапочки из овчины. При виде этой картины Артур снова вспоминает, что холодно, и начинает дрожать.
— Что вам предложить? Я пью чай.
— Я тоже с удовольствием выпью чаю.
— Полагаю, — начинает она, уже поворачиваясь к кухне, — вы пишете мой некролог?
Вопрос застает Артура врасплох.
— М-м, — отвечает он, — почему вы так подумали?
— Ну а что же вы пишете? По телефону вы сказали, что биографический очерк. — Она исчезает на кухне и через минуту возвращается с кружкой, из которой идет пар. Ставит ее на столик, указывает гостю на черное кожаное кресло, а сама садится на диван, который даже не прогибается под ее весом — она сидит на нем, как на большой ладони. Эрцбергер протягивает руку и берет со стола пачку сигарет с зажигалкой.
— Ну, вообще-то да, — признается Артур, — я ради этого сюда приехал. Я пишу некролог. Наверное, звучит ужасно…
— Нет, нет. Мне даже нравится. Так я буду знать, что там все будет верно. Ведь после его выхода я вряд ли смогу подать на вас жалобу, не так ли? — Она кашляет, прикрывая рот сигаретной пачкой. Потом закуривает. — Будете?
Артур отказывается.
Струйка дыма вырывается у нее изо рта, грудь вздымается, и дым втягивается обратно.
— Вы прекрасно говорите по-немецки.
— Когда я был подростком, я шесть лет прожил в Берлине. Мой отец работал там корреспондентом.
— Да, точно, вы сын Р. П. Гопала, да?
— Да.
— И вы пишете некрологи?
— В основном.
— Пробились в низы, да?
Артур вежливо улыбается. Обычно, узнав, что он работает на международную газету в Риме, люди преисполняются к нему уважением — ну, пока не узнают, о чем именно он пишет.
Эрцбергер продолжает:
— Мне нравились книги вашего отца. Как там это было, со словом «слон» в названии? — Она бросает взгляд на книжную полку.
— Да, — говорит Артур, — он был отличным писателем.
— Вы так же хорошо пишете?
— Увы, нет. — Он делает маленький глоток чая, потом достает блокнот и диктофон.
Хозяйка тушит сигарету в пепельнице и дергает за нитки на тапочках.
— Еще чаю?
— Нет, мне хватит, спасибо. — Артур включает диктофон и задает вопрос о начале ее карьеры.
Она с нетерпением отвечает, добавляя:
— Вам следует спрашивать о другом.
— Я понимаю, что это избитые вопросы. Но мне надо подтвердить кое-какие факты.
— Это все есть в моих книгах.
— Я знаю, просто…
— Спрашивайте что хотите.
Артур достает ее мемуары.
— Кстати, мне понравилось.
— Правда? — Лицо ее озаряется, и она быстро делает затяжку. — Жаль, что вам пришлось читать эту скучищу.
— Мне не было скучно.
— А по мне так это очень скучно. Полагаю, в том-то и проблема, когда пишешь книгу о своей жизни. Закончив, ты уже и слышать об этом ничего не хочешь. Но перестать говорить о собственной жизни сложно — особенно в моем случае! — Она с участием подается вперед. — Мистер Гопал, мне, между прочим, нравятся некрологи. Я не хочу, чтобы вы подумали, что я невысокого мнения о вашей работе. Я надеюсь, вы так не восприняли мои слова?
