Его статья о секторе Газа на первой странице так и не появилась. Ллойд листает газету. Ее вообще нигде нет. Матерясь, он звонит в Рим. Раннее утро, но Мензис уже на месте.
— Что случилось с моей статьей? — требовательно вопрошает Ллойд.
— Прости. Мы не смогли ее дать. Позвонил друг Кэтлин из Франции и сказал, что все это неправда. Пригрозил, что нам крышка, если мы это напечатаем. Они даже собирались официально опровергать информацию.
— Знакомый пиарщик Кэтлин обосрал мою статью, и вы купились? И вообще, почему Кэтлин кому-то передает мои новости? Я же сказал, у меня в министерстве сын работает.
— Да, вот и я удивляюсь. Кэтлин упомянула твоего сына в разговоре со своим другом.
— Она выдала мой источник информации? Да вы что, с ума там посходили?
— Нет, нет, погоди. Она не говорила, что информация поступила от него.
— Да нетрудно будет догадаться. О, господи!
— Ллойд, дай мне закончить. Жером Бурко там вообще не работает.
— Идиоты. У него фамилия матери.
— Ой.
Теперь Ллойду надо предупредить сына, чтобы он успел придумать отговорку. Он звонит Жерому на мобильный, но тот не подходит. Может, он ради разнообразия пошел на работу пораньше. Боже, ну и кошмар. Ллойд звонит в министерство и просит соединить.
Секретарь отвечает:
— Я просмотрела весь список работающих в этом здании, такого имени нет.
Ллойд почти бежит по бульвару Монпарнас, поднимает руку, чтобы поймать такси, но потом опускает. Он стоит на тротуаре, раздумывая, сжав в руке кошелек, который тонок как никогда. Хотя если уж ему суждено обнищать, то именно так и надо потратить последние деньги. Он останавливает такси.
В здание министерства охранники его не впускают. Ллойд снова и снова повторяет имя сына, говорит, что он ему срочно нужен по неотложным семейным обстоятельствам. Но безрезультатно. Он показывает аккредитацию, но у нее кончился срок действия еще 31 декабря 2005 года. Ллойд ждет снаружи, названивая сыну на сотовый. Иногда кто-нибудь из чиновников выходит покурить. Ллойд пытается найти сына с их помощью, расспрашивая, не работает ли кто из них в управлении по делам Северной Африки и Среднего Востока.
— Я помню этого парня, — сообщает одна женщина. — Он был тут стажером.
— Я знаю, а сейчас он в каком отделе?
— Ни в каком. Мы его не взяли. Кажется, письменные экзамены он сдал, а вот с языками провалился. — Она щурится и улыбается. — Я была уверена, что он соврал, будто отец у него из Америки.
— В смысле?
— В английском он безнадежен.
По просьбе Ллойда она откапывает старый адрес Жерома. Он едет на метро до станции Шато Руж и находит нужный дом: это старая развалина со сломанными воротами. Ллойд изучает список жильцов в каждом подъезде, выискивая имя сына. Но найти его не может. Потом он натыкается на неожиданную фамилию — свою. У кнопки звонка написано «Жером Бурко».
Ллойд звонит, но никто не открывает. Жильцы приходят и уходят. Ллойд садится в глубине двора и смотрит вверх, на закрытые ставнями окна.
Через час в воротах появляется Жером, но он не сразу замечает отца. Он открывает почтовый ящик, просматривает рекламные письма, потом плетется по дорожке.
Ллойд окликает сына по имени, Жером вздрагивает.
— Что ты тут делаешь?
— Прости, — говорит Ллойд, тяжело поднимаясь. — Прости, что нагрянул, — он раньше никогда так не разговаривал с сыном, с таким почтением, — пришел ни с того ни с сего, это не страшно?
— Это связано с твоей статьей?
— Нет, нет. Никак не связано.
— С чем же тогда?
— Пойдем к тебе? Я замерз. Я тут сижу уже какое-то время. — Он смеется. — Ты же знаешь, я старый. Может, я старым не выгляжу, но…
— Ты не старый.
— Старый. Я старый. — Ллойд протягивает руку и улыбается. Ближе Жером не подходит. — Я в последнее время думал о семье.
— Какой семье?
— Жером, давай поднимемся к тебе. Если ты не против. У меня руки заледенели. — Ллойд потирает ладони, дует на них. — Мне пришла в голову мысль. Я надеюсь, ты не обидишься. Я подумал, что, может, — если ты захочешь, конечно, — я мог бы помочь тебе выучить английский. Если мы будем регулярно разговаривать, ты его освоишь, даю слово.
Жером краснеет.
— Ты о чем? Я хорошо говорю по-английски. Ты же меня учил.
— Но ты ведь нечасто слышишь английскую речь.
— Я не хочу учиться. Да и где я возьму на это время? Я по горло занят в министерстве.
Чтобы доказать свою правоту, Ллойд переходит на английский, нарочно говоря очень быстро:
— Меня так и подмывает рассказать, что я все знаю, сынок. Но я не хочу, чтобы ты чувствовал себя паршиво. Но почему ты живешь в такой помойке? Господи, просто невероятно, насколько ты похож на моего отца. Так странно снова видеть его лицо. Я знаю, что ты безработный. Я родил четверых детей, и ты единственный из них, кто еще соглашается со мной разговаривать.
Жером не понял ни слова. Дрожа от унижения, он отвечает по-французски:
— Ну и как я тебя пойму? Ты слишком быстро говоришь. Это смешно.
Ллойд снова переходит на французский.
— Я хотел тебе кое-что сказать. Кое о чем спросить. Видишь ли, я собрался на пенсию, — говорит он. — Лет с двадцати двух я писал, ну, сколько там, по статье в день, наверное. А теперь я ничего не могу из себя выдавить. Ничего. Я вообще не представляю, что, черт возьми, в мире происходит. Даже в той газете меня больше печатать не хотят. Это была моя последняя — последняя! — кормушка. Ты это знал? Мои тексты больше никто не публикует. Жером, думаю, мне придется съехать с квартиры. Я не в состоянии за нее платить. Мне там не место. Но я не знаю. Ничего еще не решено. Я, возможно, хочу спросить… Сам пытаюсь понять… Что же делать. Что скажешь? Каково твое мнение? — Ллойд собирается с духом и спрашивает: — Что ты мне посоветуешь? Сын?
Жером открывает дверь, ведущую в дом.
— Входи, — говорит он. — Останешься у меня.
Бетти потрясла свой хайбол и заглянула внутрь, выискивая под кубиками, льда последнюю каплю Кампари. Лео, ее муж, сидел за мраморным столиком кафе, закрывшись от нее итальянской газетой. Она протянула руку и постучала по газете, словно это была дверь его кабинета.
— Да-а-а, дрогая, — громогласно ответил он. Из-за воздвигнутой перед собой газетной стены он не осознавал, что их окружают люди и что всем слышна их отнюдь не тихая семейная болтовня; после стольких лет жизни в Риме Лео продолжал считать, что никто за границей не понимает английского.
— Отта так и нет, — сказала она.
— Верно, верно.
— Возьмем еще?
— Да-а-а, дрогая. — Лео поцеловал свою ладонь, потом сложил ее чашечкой и сделал вид, будто бросил гранату, взглядом проследил ее полет по параболической траектории над столом, — поцелуй попал прямо жене на щеку. — В яблочко, — объявил он и снова скрылся за газетными страницами. — Какие же все тупые! — сказал Лео, у которого от всех этих безумных репортажей уже кружилась голова. — Поразительно тупые!
Бетти подняла руку, подзывая официантку, потом она заметила Отта — он сидел за барной стойкой и наблюдал за ними. Ее кисть повисла в воздухе, затем медленно опустилась на стол. Бетти вскинула голову и одними губами проговорила: «Что ты там делаешь?» — уголки рта у нее подергивались, улыбка то появлялась, то пропадала, то появлялась снова.
Отт еще секунду понаблюдал за Бетти с Лео, потом встал с барного стула и направился к столикам в глубине зала.
Последний раз он видел ее двадцать лет назад в Нью-Йорке. Сейчас ей уже чуть за сорок, она вышла замуж, стала носить стрижки покороче, взгляд зеленых глаз смягчился. Но у нее осталась знакомая Отту привычка склонять голову в нерешительной улыбке. Почти угасший образ прошлого ярко вспыхнул перед глазами. Ему захотелось протянуть руку и дотронуться до нее.
Но вместо этого он пожал руку мужу Бетти и потом даже взял его за плечо — таким образом Лео — оба видели друг друга впервые в жизни — досталась вся теплота, которую Отт не мог себе позволить в отношении его жены.
Отт сел на бархатную банкетку рядом с Бетти, в знак приветствия похлопал ее по руке и с акробатической грацией скользнул за соседний столик — в пятьдесят четыре года он был все еще довольно ловок. Разглядывая Бетти с Лео, он стиснул сзади свою массивную шею, провел рукой по коротко, «под ноль» стриженным волосам, дотронулся до наморщенного лба. Выражение его светло-голубых глаз постоянно менялось и было то воинственным, то смешливым, то безучастным. Он потрепал Лео по щеке.
— Я рад, что приехал.
Так, в нескольких словах, он излил на них весь запас любезности — Бетти уже забыла, каков он.
