Мужчина (пиная Жертву). Мой механизм торможения заклинило, на меня действуют групповые динамические силы, как вы написали в своей книге, очень, кстати, сдержанно, что меня удивляет. Обычно вы утрируете, не зная меры. Ваша книга сердито поглядывает на меня между строк; ведь это я начал драку безо всякого на то повода. Вы думаете, меня тревожит, каким я предстану под вашим пером? Убийство — дело не всегда приятное, скажу я вам. Мыслители, которые так радостно приветствуют нас, сидя перед экранами телевизоров, а по выходным порой и сами выбегают на поле в забавном облачении футболистов, к сожалению, искренне удивляются, когда на подступах к дому навстречу им летит ярчайшее из светил — солнце, что совсем необязательно означает войну. Да, война ведется всегда только днем, чтобы противники могли видеть себя в зеркале, не считая перерыва на обед, когда люди глотают друг друга, не пережевывая. Один из них заходит в ресторан, в красивое здание дружбы с орущей толпой, что возвращается со стадиона, и пытается плотнее закрыть окна и двери, чтобы, по крайней мере, защититься от шума и гама, но в то же время и самому кое-что увидеть, а потом удивляется, что окна вдруг стали совсем прозрачными, так что теперь ясно виден и он сам. А как же иначе? В конце концов, он сам этого хотел!
Нельзя наглухо отгораживаться от людей, это вредно для здоровья. Неужели он вообразил, что толпа ждала его, хотела увидеть именно его? Что в нем такого интересного? Неудивительно, что толпа клокочет от ярости! Именно так называемые мыслители чаще всего враждебно относятся к толпе. Они гибнут от немоты, а у меня все еще такое чудесное настроение, что хочется кричать! Ох уж эти мне мыслители! Не оборачивайтесь, да-да, вы, я вас имею в виду! За вами никто не стоит, вы это еще раньше заметили, разве нет? Я не могу убедить вас в обратном, в том, как это замечательно — принадлежать к победителям, получить их признание, использовать престижный шанс, который представляют тебе победители. Даже если льстить им, не зная меры, лебезить и подхалимничать перед ними, этими мыслителями, что путаются под ногами своих кумиров, так как вместо книги об искусстве игры ногами они обзавелись пособием по искусству вообще, э-э!.. их, этих нерешительных и осторожных типов, никак нельзя заставить уважать нашу силу, силу разрастающейся и все подчиняющей себе толпы. Вы видели хоть однажды мыслителя, который стал бы героем? Вы, возможно, хотели бы провести с ним вечер, но он в окружении женщин устраивает свою судьбу, которую опять-таки придется носить в своем чреве другим. Когда надо, они пользуются аппаратом селекции. Но когда коса находит на камень, под нашими сапогами почему-то всегда оказываются другие, и мы будем топтать их до тех пор, пока они не начнут спрашивать себя, кому принадлежат эти сапоги.
Нам! Нам, дорогие вы наши, не вам! Нам! Они хранятся у нас дома! И уже слишком поздно. Судьба других людей мыслителям чужда. Ох и удивятся же они, когда с опозданием обнаружат, что эти другие вдруг исчезли. Если бы речь шла об одной-единственной мысли! Тогда и оправдываться не бы стоило. Оправдание они получили бы в качестве рекламного подарка. Они навыдумывают всякой всячины, а потом спокойно перебирают варианты возможных санкций и лет этак через пятьдесят-семьдесят все еще будут осыпать нас упреками. Да, они десятилетиями будут упрекать нас за то, что сами же и выдумали, а мы согласились делать! Так было всегда. Мы первые, кому надо покаяться в том, что они нам навязали. В старой маскировочной одежде мы сгрудились перед выставленными ими заграждениями, которые они слишком уж охотно убирают. Вот с треском ломается первое заграждение, рвется в клочья предостережение. Очень хорошо! Но и мыслители лопаются от своих мыслей, которые они добровольно в себя напихали, словно мясной фарш в колбасную оболочку, они, наши дорогие мысленосители, лопаются еще до того, как основательно поразмышляют над вопросом, кому бы еще протянуть свою мирную, по-женски красивую руку помощи, и сегодня, и завтра. Вот она, мысль! Уже на подходе! И другие тянутся следом! Только в какую вот посудину прикажете их собирать?
С моих губ слетают эти и другие сентенции, словно богини в боевых доспехах. Им, мыслителям, это нравится, теперь они научились даже опережать свои мысли! Зато мы можем брать себе в жены известных певиц! Наши жены и впрямь красивее, чем у них. Я это понял, когда увидел вас, госпожа писательница! Вы хоть знаете, как выглядите? Мы просто не можем без приказов, поэтому им, этим колоссам духа на глиняных ногах, что нынче вновь разглагольствуют на каждом углу и подпиливают ножки стульев сильных мира сего, поэтому им, говорю я, приходится вылезать из своих постелей, одеваться, выступать на радио, жечь глаголом сердца, готовить бомбу замедленного действия, вспышку эпидемии! Ночью, вечером, утром нас будят их скрипучие шаги, им ведь сперва нужно натянуть на себя свое оружие, свои трескучие слова, которые производят такой шум, что невозможно заснуть. Даже их сны сопровождаются шумом и гамом. Шум нарастает, пока не затрещат, лопаясь, стадионы, пока из них, словно из артезианских колодцев, не зафонтанирует кровь. Сколько парней, связанных неразрывными узами, собирается на стадионах, чтобы развлечься! Тысячи! Лавина людей! Почему они прут туда, куда их никто не гонит? Потому что попасть на стадионы не стоит никакого труда? Потому что дорогу указывают рекламные щиты? Нерешительные остаются в прошлом. Робкие тоже.
Надо считаться с энергией неупорядоченной толпы, толпа тоже хочет иметь свои звездные часы, ей не по нраву аполитичность и разобщенность. Такие вот часы, какие сейчас вы переживаете со мной, я имею в виду вас, коллега. Нет, не со мной! Мыслители всегда будут обособляться и при этом чувствовать свое превосходство, даже когда смотрят матч команд второй лиги. Будут ужасно переживать, а потом подолгу просиживать в кафе «Лес ужасов». Мы для них безликая масса, ничтожные людишки. И это при том, что мы уже давно демонстрируем им свое значение, не дожидаясь, когда они дойдут до этого своим умом. Мы решительно идем навстречу, никуда им от нас не деться! Мы научим этих мыслителей-тугодумов, что ходят в магазины с кредитными карточками, думать так, как надо, а не так, как им хочется.
Жертва (прерывая). Не Крёлль ли это приближается к нам на своем авто? Разве все мы не сидим в одном автобусе, в который, как нередко бывает на его победной дистанции, он сейчас врежется? Разве, имея самый лучший стартовый номер, он не долбанет нас на полном ходу? Неужто мы все еще целы и невредимы? Увы, мы ведь возникли перед ним из ничего. Он не виноват. Он просто не мог нас видеть.
Мы, мыслители, не сумели дописать даже свои книги о футболе. Не закончили двадцатитомную историю футбола. Мы любим смотреть гонки «Формулы 1», а сами даже не удосужились получить водительские права. Стоит ли удивляться, если мчащийся с превышением скорости автомобиль раздробит нам головы? Мы, бедолаги, так ничему и не научимся, уверяю вас. В общественном транспорте мы боимся ездить без билета. Боимся опозориться.
Мужчина (отталкивает Жертву и пинает ее). Ох уже эти мне мыслители! Демонстрируют свои мускулы, только когда читают доклады с кафедры или говорят со сцены в микрофон, там перед ними нет оппонентов, так как зрительный зал предусмотрительно затемнен. Чтобы их свет сиял еще ярче! И вот миллионы уже незримо следуют их методично навязываемым или брошенным вскользь указаниям. Поэты и те пешки, что принесены им в жертву, мыслители, у которых поэты заимствуют свои идеи, нас даже вряд ли узнают, когда в блеске собственной значимости попадут к нам в руки. Но перед телевизором, готовые смотреть что попало, они в восторге подбрасывают вверх пивные бутылки. А убивать снова приходится нам. Что ж, когда-нибудь придет и их черед! Само собой, мы возьмемся за них в последнюю очередь, ведь им надо еще обо всем написать, настойчиво предостерегая людей от исходящей от нас угрозы. Потом мы уберем и их, сделаем сальто с поворотом назад и ногами активируем у них первобытный инстинкт доверия к силе. Они ведь все еще стоят у нас за спиной, эти подстрекатели, готовые при малейшей опасности дать деру. Но мы перекроем выход, если им вздумается ускользнуть от нас на лыжах. Если уж погибать, то всем вместе! Мы никому не позволим спуститься с горы на канате! Никому не дадим сбежать с альпийского курорта! Они врут — будем врать и мы. Если вы начнете меня расспрашивать, я отвечу вам вашими же словами, выдавая их за свои. Их, наших заступников, что молятся за нас от нашего и божьего имени, тут уже не будет. Аминь! Они пока торжествуют, но скоро им станет не до того. К тому же они еще и ленивы. Как-то уж слишком быстро все произошло — и вот один уже валяется на земле. Что-то уж слишком быстро он начал завираться. Не тот ли это тип, который поучал меня, что мне следует делать, а чего стыдиться?
