Я покачал головой.
— По-моему, я прежде не слышал вашей фамилии — Мейчин. — Он произнес ее как-то пренебрежительно, и мы посмотрели друг на друга с инстинктивной настороженностью.
— Жаль беднягу Тэффа Гоуэра.
— А что с ним? Я его не видел после матча.
— Разумеется. Его увезли в больницу, чтобы сделать рентген. Кажется, у него сломан нос. Для такого щуплого юнца у их центра тяжелый удар! — Уивер улыбался, почти смеялся, его голубые глазки моргали.
— Не повезло.
— Вот именно. — Он взял шляпу, так и не притронувшись к пиву. — Ну, мне пора. С вами уже подписали контракт?
— Я должен сыграть еще один матч, прежде чем они решат.
— Не думаю, чтобы им было так уж трудно это сделать. А как по-вашему? — Его младенческие глазки снова заморгали и провалились в напухшие подглазья. — Пока, Артур.
Как только он ушел, я повернулся к Джонсону.
— Кто это? — спросил я.
— Неужто ты не знаешь, Артур? (Он знал, что я знаю.)
— Кто это?
— Угадай… ну-ка, попробуй угадай. — Он улыбался — эта игра доставляла ему удовольствие.
Я схватил его за руку, за кисть, и крепко сжал.
— Кто это, папаша?
Я сам удивлялся, что так себя веду из-за Уивера. Наверное, иначе я не мог сладить со своим волнением.
— Это подло, Артур! Это подло. — Я стиснул его руку еще сильнее, так что побелели скрюченные пальцы. — Это подло, — простонал он.
Я отпустил, и Джонсон принялся осторожно потирать запястье, не спуская с меня глаз.
— Зачем ты это сделал, Артур?
— Не знаю.
Все невысказанные упреки подступили ему к горлу.
— Зачем ты так схватил меня за руку?
Я мотнул головой.
— Это был Уивер? — спросил я.
— Мне больно. Ты из-за него так меня схватил? — Он прикрыл запястье здоровой рукой. — Только потому, что это был Уивер?
Я удивился, что Джонсон вдруг обиделся оттого, что ему причинили боль. Он ведь был из тех, кому всегда причиняют боль и всегда будут причинять боль, что бы он ни сделал. Мне было противно слушать его жалобы. Не я, так другой сделал бы ему больно. Что же тогда меня попрекать, как будто я какой-нибудь бандит?
— Ты слишком разгорячился, — сказал он устало, поглаживая горевшую кисть. — Я думал, ты знаешь, что это Уивер.
— Я удивился, что он так со мной говорит. Ведь это чего-нибудь да стоит, если он сам к тебе подходит и начинает вот так разговаривать. Значит, он меня заметил.
Джонсон продолжал дуться. Он хотел затеять ссору, но не знал, как это сделать. Причинив ему боль, я отнял у него свой недавний успех — вот что он чувствовал. Я бросил его и пошел в город пешком. Огни вспыхивали беззвучными взрывами. Наступил час, когда все руки тянутся к выключателям. Я видел огни долины до самого Хайфилда — ряд громоздился за рядом, словно огромный военный лагерь занял все пространство до смутно чернеющей громады Райдингской больницы на высоком гребне. Туман полз от реки, затягивая долину позади парка, в центре которого стоял одинокий холм; темные силуэты кустов и деревьев по его склонам казались зверями, присевшими на задние лапы. Оглянувшись, я увидел, что Джонсон бредет ярдах в пятидесяти позади меня.
Я не знал, что делать дальше. Книги с собой у меня не было. «Тореадора» я оставил дома. Я подумал, что с удовольствием прокатился бы на автомобиле куда-нибудь за город. Я купил спортивную газету, после долгих поисков нашел на внутренней странице маленькую заметку о матче и увидел, что всего через час или около того после финального свистка мое имя было напечатано в газете большими буквами. По нашим токарным стандартам — одна шестнадцатая дюйма. Не очень внушительно. Но я сумею сделать их больше!
Добравшись до города, я просто сел на 10-й автобус.
Она стояла в кухне, наклонившись над раковиной. Линда и Йен играли на стуле около камина. Они отчаянно шумели. Йен был без штанов. Я шлепнул его по голому заду и сел, раздраженный, как внезапно нагрянувший инспектор, тем, что она возится в этой непроветренной, неприбранной, заставленной посудой конуре и ничего не знает об успехе, который вошел сюда вместе со мной.
— Вы пили чай? — спросила она.
— Пил после матча.
— Как прошла игра?
— А вам интересно?
— Не очень… Что там у вас? — сказала она, услышав рев Линды. Она вытерла руки, чтобы разнять детей, и слегка шлепнула их обоих.
На мгновение они уставились на меня и, увидав в моих глазах сочувствие, заревели еще громче.
— Что тут смешного? — спросила она.
— А вам не кажется, что они смешные? — ответил я.
Она отошла к раковине и снова принялась стирать нелепые штанишки Йена, которые сама сшила. Она, конечно, вспоминала, сколько времени ей приходится изо дня в день проводить с детьми и почему она не замечает, что они смешные.
— Иногда кажется, — сказала она.
Я освободил себе место, сбросив на пол газеты, кукол, разорванные книжки, грязное белье, драные подушки, кубики и жестяные автомобильчики.
— Полчаса назад я познакомился со своим хозяином, — сказал я.
— Кто же это такой? — она открыла кран. — Про кого вы говорите?
Заглушая шум воды, я назвал Уивера. Она кивнула, как будто это имя ничего для нее не значило.
— Где же вы с ним познакомились? — все-таки поинтересовалась она.
— На стадионе. Он, кажется, считает, что с контрактом все будет в порядке.
— Очень любезно с его стороны. Наверное, зря он не стал бы говорить.
— Да, уж конечно, и я ему понравился. Это было видно. Он угостил меня пивом.
— А что сегодня случилось с другим вашим другом, с мистером Джонсоном?
— Он его тоже угостил пивом.
— Значит, он умеет различать, кто ему друг.
— Я подумал… когда ехал сюда… а почему бы нам не пойти погулять? Если вам не на кого оставить ребят, мы можем взять их с собой.
Она закрыла кран, и Йен почему-то перестал реветь, а за ним Линда.
— С чего это вдруг? — Она поглядела на меня с удивлением. — И что за радость гулять в такую темень?
— Да просто вы совсем не выходите, и я подумал, что немного свежего воздуха будет вам полезно. Когда я гуляю, я люблю с кем-нибудь разговаривать. Тогда легче разобраться…
— Очень вам признательна. Но о своем здоровье я позабочусь сама, — сказала она.
Мне в самом деле хотелось пройтись, только не одному, и она была единственным человеком, с которым я хотел погулять. Но я не мог ей этого растолковать. Мне просто надо было с кем-нибудь поговорить. А она ждала объяснений. Она, наверное, даже обрадовалась, что ей представился случай показать свою независимость. И когда я промолчал, она заговорила сама:
— С чего вам взбрело в голову, что я пойду с вами гулять?
Она думала о том, что скажут люди, жадно высматривающие по обеим сторонам улицы, не происходит ли чего-нибудь необычного.
— Я думаю, мистер Мейчин, нам лучше договориться раз и навсегда. У каждого из нас своя жизнь, и пусть это так и будет. Я не хочу, чтобы вы совали нос в мои дела. А я не буду вмешиваться в ваши. Я не хочу, чтобы вы держались с нами вот так, как свой. Может быть, вы этого не знаете, но у меня еще осталось немножко гордости.
Говорить больше было не о чем. Я хотел рассказать ей про сегодняшнюю игру, про Гоуэра, про свои шансы на успех, показать газетную заметку с моим именем.
— Значит, вы просто не хотите быть счастливой? — спросил я.
— Счастливой? Конечно, я хочу быть счастливой. Вы, наверное, думаете, что я несчастна, потому что… Когда меня оставляют в покое, я счастлива. Я могу сама справиться со своими делами. И не желаю, чтобы вы вмешивались.
— Я и не вмешиваюсь. Я просто стараюсь относиться к вам по-дружески. Недавно вечером вы, по-моему, были рады со мной поговорить.
— У вас хватает друзей. Здесь ваша дружба ни к чему. Приставайте к ним.
— Да как вы можете быть счастливы? Только подумайте. Вы никуда не ходите. У вас нет ни одной подруги среди соседок. Настоящей подруги. Что за удовольствие торчать здесь целый день? Нечего говорить, что вы счастливы.
— Я счастлива.
— Это одни слова. Вы только говорите, что счастливы. Я вам не верю.
— А я и не прошу, чтобы вы мне верили. Да кто вы такой, скажите на милость? Здесь вы командовать не будете, хватит с вас этого замухрышки Джонсона. Я вам не служанка. Я не собираюсь прыгать целый день, скаля зубы, чтобы вы видели, какая я счастливая.
— Разве я говорю, что вы должны все время смеяться? Просто выглядеть счастливой. А вы… вы не кажетесь счастливой. Дело не в смехе.
— Мне надоело с вами разговаривать. Вы же собирались идти гулять.
— Собирался. Мне надоело здесь жить, вот что.
— Ну, этому легко помочь. Не живите. Кто вас держит? Вы, наверное, думали… что я упаду на колени и стану упрашивать вас остаться? Да это легче легкого. Уходите, и все. Нам без вас будет лучше.
