Затем он купил «Искусство строить и́глу» и «Как готовить тюленя», а также «Нравы и обычаи эскимосов», внезапно перестал умываться, каждое утро принимал холодный душ и послал в «Вулворт»[21] заказ на несколько миллионов долларов — ракетницы, сани, упряжка на двенадцать собак, специально натасканных на открытие Северного полюса.
— Лени.
— Да, патрон.
— Мы уйдем жить подальше от людей, куда-нибудь в Полярную пустыню.
— Да, патрон.
— У нас будет иглу, верные собаки, дети, которые не пойдут в школу.
— Да, патрон.
— Рано утром я буду уходить охотиться на тюленей, а возвращаться буду вечером, усталый и счастливый.
— Да, патрон. Спорт — это полезно.
— А ты в это время будешь воспитывать наших детей, задавать корм ручным пингвинам, заниматься тысячей хозяйственных дел, мелких, но необходимых, и ты будешь ждать меня.
— Точно, патрон, так и будет.
— Раз в месяц мы будем ездить на быстрых санях в соседнюю деревню, к эскимосам, за пятьсот миль от нашего иглу. Сначала они отнесутся к нам подозрительно, но мы сумеем заслужить их доверие. Постепенно.
— Постепенно, патрон, постепенно.
— Тогда они посвятят нас в свои простые, но святые обычаи. Им нет дела до расовой дискриминации, они ассимилируют нас, и мы проживем и умрем счастливыми.
— Мы проживем и умрем счастливыми, точно, патрон. Успокойтесь.
— Снег очистит все — великий холод. Мы наконец-то очистимся. Морозный воздух вернет нам первозданную чистоту…
— Люди, патрон, не очищаются льдом — только огнем.
Но Махатма очень быстро потерял интерес и к Великому Северу. Он приобрел атлас и с помощью циркуля обвел красным маленький островок в Банановом архипелаге. Он проводил время за чтением «Робинзона Крузо» и однажды вдруг взглянул на дядю Ната совсем другими глазами.
— Не рассчитывайте на меня, патрон, — тут же возмутился дядя Нат. — Поищите другого Пятницу.
Потом Тюльпан купил огромный сундук и пару недель тер друг о друга две палки, ожидая искры, которая так и не появилась. Он прочел «Один перед лицом Природы» капитана Макинтайра, сделал гигантские запасы провианта в виде консервов и заказал замысловатый материал для кемпинга, найденный в каталоге «Вулворта» в рубрике «Везде как дома». Он укомплектовал свое снаряжение буссолью, удочками, пеньковым тросом и маленькой колониальной аптечкой. Но потом, убив недели две, выбирая между американской и русской плащ-палаткой, впал вдруг в очередную депрессию, выбросил все снаряжение на свалку и неделю пролежал, уткнувшись в подушку.
— Оставьте меня в покое, друг мой. Ну же, отпустите мою руку. Что еще за дела?
— Pukka Sahib, смилуйтесь над бедным временно освобожденным белым! Отца расстреляли на рассвете, мать и сестру насиловали несколько раз без суда и следствия, а меня три дня везли в вагоне для скота из Компьеня в Бельзен — взаперти, совершенно голого, среди зимы…
— Это все немцы, друг мой. Мы тут ни при чем. У нас чистые руки, да. Мы за это не отвечаем. Мы-то сами благородны, гуманны, толерантны… Это немы, это они.
— Pukka Sahib! Мне нравится ваше круглое лицо и розовые щеки.
— Ступайте своей дорогой, друг мой. И оставьте мое лицо в покое, вот. Уберите лапы, вам говорят! Да что вы себе позволяете!
— Осмелюсь ли я предложить вам несколько цветных брошюр о борделях Италии и Франции, теплые тона, очень интимно, очень возбуждает, очень… ого-го! Это не товар, это подарок!
— Да прекратите брызгать на меня слюной! Отдайте мою шляпу! и перчатки! Оставьте мои пуговицы! Не трогайте мой пиджак! Послушайте! да отцепитесь же, идиот! Вы меня задушите.
— Pukka Sahib…
— Чего еще?
— У меня вдруг появилось жуткое подозрение.
— Какое?
— А вдруг человек — он немец?
XI
Нам нужен не стакан воды
— Он может одной рукой поднять двести книг, — сказал Тим Зюскинд, сын шляпника. — Он запросто плюет на пятьдесят ярдов и не мажет.
— Не мажет? — удивился Дудль, единственный негр в компании. — Да ну?
Другие мальчики старались сохранять безразличный вид: юный Джон Вашингтон Шацер — это имя значилось в метрике, но все, включая родную мать, называли его Базука Кид; генерал Базз Свердлович, сын портного Свердловича, ожидавшего визы в Палестину, и Стенли Дубински, для друзей Стики, которому не было еще семи, так что он пребывал пока в поисках собственного пути в жизни и собственного места под солнцем.
— Может, может, — сказал Тим. — А еще он может глотать гвозди и выдыхать огонь. Он может выпрыгнуть на улицу с пятого этажа, и ему ничего не будет.
— Да слабо ему! — взорвался Базука Кид.
— Это кто хочет может увидеть, — сказал Тим. — Надо просто быть тут в нужное время.
— В нужное — это когда? — равнодушно спросил Базз.
— А что мне будет, если скажу? — спросил Тим.
Воцарилась мертвая тишина. При таком серьезном раскладе о любом легкомысленном поступке можно было потом сильно пожалеть. Тим в общем и не настаивал. Он поймал муху, слушал, как она жужжала в его кулаке, и шептал:
— Он может ходить по раскаленным углям. Правда, правда: он целый день сидит на острых гвоздях, а когда насидится, встает и ходит по раскаленным углям — разминается.
— Так когда он будет прыгать с пятого этажа? — спросил генерал Базз Свердлович, который, как все большие боссы, был невероятно упрям.
— Может, я скажу, а может, не скажу.
— А может, ты этого и не знаешь? — проскрежетал Базука Кид. — Может, он забыл тебе об этом сообщить?
— Он ест толченое стекло целый день, — мечтательно бормотал Тим. — Он глотает кухонные ножи, вот такущие. Он делает все, что делал Великий Мартини в цирке на прошлой неделе, но только еще лучше.
Базука Кид не мог больше сдерживаться:
— Я заплачу.
— Чем? — поинтересовался Тим без особого энтузиазма.
— Я дам тебе перочинный нож, — сказал Базука Кид. — Я дам ножик, который Стики получил вчера на день рождения.
Проворный, как кошка, Стики тут же попробовал улизнуть, но Базука Кид протянул руку и лениво сгреб его.
— Сегодня ночью, в три часа, перед домом, — сказал Тим, запихнув перочинный ножик в карман.
Около двух ночи мистер Свердлович, вот уже три года ожидавший визы в Палестину, проснулся, вздохнул и покинул супружеское ложе. Не зажигая света, он отыскал дверь, находя дорогу в темноте так же легко, как осел, который топчется вокруг одного и того же колодца. Он вышел в коридор и вдруг наткнулся на что-то живое.
— Ай! — сказал мистер Свердлович. — Ай е! Я не буду кричать. Я не буду поднимать шум. И не буду звать на помощь.
— Это же я, — сказал Базз. — Не бойся.
Старик испустил глубокий вздох.
— Сын, который поднимается среди ночи, чтобы напугать своего отца. Сын, который играет с больным сердцем своего отца. Сын, который смеется над своим отцом, потерявшим сестру и семью сестры, растерзанных в Галаце в 1940-м. Сын, который не задумается убить своего бедного отца, как раз когда тот, быть может, получит визу в Палестину для него же и для всей его семьи, — разве это сын?
— Я не нарочно.
— Нет, это не сын. Тогда кто же это? Это гангстер. Марш в постель!
Генерал Базз Свердлович, воин с Батаана, воин с Коррехидора[22] закрыл глаза, открыл рот и завопил.
— Айе! — сказал старик потрясенно. — Разве я был плохим отцом для моего сына? Разве я не дал ему хорошего образования, разве я не хотел помочь ему стать кем-то в Тель-Авиве, кем-нибудь вроде Бен-Гуриона[23], доктора Вайсмана или Сирочкина?
— Я не хочу в Тель-Авив! — вопил Базз. — Мне… хорошо… здесь!
— Здесь? — возмутился старик. — Тьфу, тьфу, тьфу, — плюнул он. — Разве мой сын уже забыл свою бедную тетю и своего бедного дядю, зарезанных в Галаце в 1940-м?
— Я не хочу в Тель-Авив, я хочу в Вест-Пойнт![24] — вопил Базз.
Позже, поговорив с женой, мистер Свердлович прокомментировал это заявление следующим образом: «Наш сын попал в дурную компанию. Он целыми днями играет с черномазыми, которые забивают ему голову опасными идеями. Чем раньше мы получим визу, тем лучше!»
Но в тот момент он сказал:
— Ш-ш-ш, разбудишь мать. Что ты собирался делать ночью на улице?
Генерал, все еще оскорбленный и очень напуганный тем, что нужно ехать в незнакомую страну, дулся и не отвечал.
— Неужели я не заслуживаю доверия своего сына? — с чувством сказал старик. — И разве я не хочу добавить пятьдесят центов в неделю к его карманным деньгам?
Генерал высморкался в платок, вздохнул и сказал, ткнув пальцем в потолок:
— Сегодня там будет Тюльпан. Перед домом. Тюльпан спрыгнет на улицу. Он будет творить чудеса. И каждый может посмотреть.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — поспешно переплюнул старик. — Вот к чему приводит общение с неграми! Вот чему учат негры! Вот зачем я жил: чтобы услышать, как мой единственный сын отрекается от веры своих предков! Тьфу. Вот зачем я был трижды спасен: в Кишиневе, в Каменец-Подольском[25] и в Галаце. Тьфу. Во сколько он собирается прыгать?
