Водку не пьют, колбасу не едят – некогда: мужчины спорят. Степан наседает: не нравится ему гипотеза Громова, критикует он ее с позиций своего руководителя, Якова Викторовича. Громов обороняется, но в контратаку не переходит. Думает: лиховская теория и моя гипотеза… Лихов ратует за радиотоксины – лучи ведут к образованию в организме ядов, и надо найти противоядия, чтоб победить лучевую болезнь. Яд – противоядие, не слишком ли просто? Почему при пятистах рентгенах одни мыши дохнут, другие выживают? Лихов на этот вопрос внятного ответа дать не может, и именно отсюда вытекает Громов – моя гипотеза…
А Елизавета пришивает пуговицы к рубашке: в холостяцкой комнате Леонида она тотчас нашла точку для приложения своих женских сил. Пришивает, слушает, ничего не упускает и в то же время ухитряется оглядываться по сторонам, думать одновременно и о науке и вовсе не о науке. «Не очень-то понимаю, какая она была, Валя Громова. Любила Леонида – известно и вполне объяснимо. Однако как могла женщина, жена допустить, чтобы три четверти буфета было заставлено книгами? Да и потом, сам буфет! И эта кровать. Ужас!.. Архаика! Я устроила бы здесь все по-другому!»
Мужчины спорят, а Лиза о своем думает. Казалось бы, все дальше и дальше мысли ее от науки, но где-то в голове что-то непрерывно вертится, работает и работает, ухватывает то одно, то другое. Ухватит, подержит, подержит, прощупает со всех сторон и отбросит: не то… И вдруг:
– Яды! – произносит она громко, а в голове: «Вот это то, именно то самое, что целый месяц искала – с того дня, как прочла диссертацию Леонида, как согласилась ему помогать!» – Яды! Не лиховские радиотоксины, а яды в их первозданном виде – пакость, которой травятся! Представляешь, Леня, какую встряску создают в организме яды? Не может быть, чтобы с их помощью нельзя было мобилизовать защитные силы – кроветворные органы, ретикуло-эндотелиальную систему!
Мужчины глядят на нее осоловело: трудно с теоретических высот сразу спуститься на землю. А потом хором, единым дыханием произносят:
– Вот это да!
– Вот уж Шаровский-батюшка! – продолжает Степан. – Мы витаем в дебрях понятий: «адаптивный синдром», «эффект Лихова», а Шаровский-батюшка ковыряет и ковыряет тем временем некую кучу, пока не находит жемчужное зерно. Яды! И, между прочим, Леонид, тут можно перекинуть мостик между тобой и Лиховым…
А Громов уже встал, ходит по комнате. «Яды, – думает он. – Мостик к Лихову – ерунда. Яды, предварительное облучение, инфекции – аналогия полная: чем ни тряхни, один результат – организм спешит защищаться. Тут зарыта собака, и кличка ее – обобщение. Помимо всего прочего, помимо того, что яды, быть может, помогут выйти в практику».
– А ну-ка быстро, – говорит он Елизавете, – что еще, кроме ядов, аналогичное, но другое?
У Степана расширяются глаза; он разводит руками в недоумении: аналогичное подавай ему, да еще быстро! Степан превосходно понимает, как важна Лизина мысль и как редко такие вот мысли приходят в голову.
Но труден лишь первый шаг. Второй дается легче. И Лиза не задумывается:
– Другое? Последствия операций или, например, алкоголь… Однако незачем: яды – бесконечная область. От кураре до всякой банальной гадости. Возьмем разные – что еще нужно?
Леонид погружается в размышления.
А Лизонька снова оглядывается по сторонам, пришивает пуговки и одновременно копошится в методиках: как к ядам подобраться попроще? Но при этом нет-нет да и мелькнет мыслишка: «Буфет, кровать да и диван – все долой! Нужны книжные полки – зигзагами…»
Что прикажете в данной ситуации делать Степану? Эти двое – Громов и Котова – погрязли в ядах. Степан же решает: если хозяин гостя не развлекает, гость должен проявлять самодеятельность. Он наливает себе рюмку водки, выпивает, потом идет в угол комнаты, к пианино, открывает крышку, садится. Пальцы сами выбирают мелодию. Сперва она звучит тихонечко, потом – ха, Шостакович, оказывается! – тревожно и в то же время бодряще, громче, громче и громче. Эти двое, уж верно, забыли о ядах. Война, послевоенные годы, гневное осуждение и в то же время неиссякаемый, негаснущий оптимизм, скорбь о погибших и слава живущим – вот что говорил Михайлову Шостакович.
А Леонид: «Гм, Шостакович… Степка, возможно, думает, что этот фонтан звуков поможет мне подстричь под одну гребенку весь ералаш фактов и домыслов – то. что замесило в голове единственное словечко «яды»? А впрочем, ничего Степка не думает. Год… Нет, вероятно, два года не звучала в комнате музыка… Раньше играла Валя, ну, не так, как Степка, неизмеримо слабее, однако играла. Валя не понимала и не принимала Шостаковича, зато он, Шостакович, понимает и принимает таких, как Валя. Буря, разлом, ураган – крушится, ломается, бьется то, что нужно сломать, и то, что сломать немыслимо.
Так и Валя сломалась… Но прорастает, наливается силами, ширится и побеждает другое – чистое, бесконечное…»
А Лизонька ничего, решительно ничего не думает. Просто что-то щемит, и сразу тоскливо и радостно, и хочется что-то делать, куда-то лететь – и так вот сидеть и слушать, слушать…
Но вот тишина. Степан опускает руки, просто бросает их на колени, опускает голову, закрывает глаза. А через минуту:
– Хотите новую песню?
Громов и Котова песню хотят. Степан музыкален, он не только превосходно играет, он сам пишет песни, слова и музыку. Вступление, прямо скажем, после Шостаковича звучит бледновато, но слушатели снисходительны. Песня про трудные пути и про дружбу – ничего себе песня, слушать можно. И Леонид слушает, но при этом размышляет о ядах и еще вот о чем: Лизка – золото, умница. Кто же лучше, чем Леонид, знает, результатом каких трудов был ее сегодняшний «ядовитый» экспромт?
Гости ушли, а Громов вроде бы и не заметил, что ушли они: как при гостях о науке думал, так и без них тоже. Почему при пятистах рентгенах часть мышей дохнет, а часть выживает? Есть, значит, у этой второй части какая-то сопротивляемость организма – своеобразные внутренние резервы. И почему после облучения малой дозою эти резервы увеличиваются? Казалось бы, должна быть суммация, пятьдесят рентгенов плюс пятьсот, значит повреждения должны быть больше. Ан нет, не всегда! Во многих опытах через две недели после пятидесяти – повышенная устойчивость! Организм не пробирка, тут простыми плюсами и минусами не объяснить решительно ничего.
Еще несколько лет назад пришла в голову мысль: нужно использовать сопротивляемость организма. Потом он наткнулся на книжку Телье и понял, что есть у него пусть не прямые, но все же предшественники. Показательные, великолепные опыты! Оказывается, не только предварительное облучение, но и легкие инфекции повышают устойчивость организма! Телье подсказал и практический путь: надо пробовать различные гормоны. И Громов, так же как и сейчас, работая сверх плана, в ту пору еще аспирантского, гормоны попробовал, но сколько-нибудь удовлетворительного результата не получил, лишь пришел к убеждению: неверно, неправильно ждать ответа лишь от какой-то одной системы, одной группы органов. Гормональные взаимодействия? Да, они несомненно важны! Но не менее важна и кроветворная система – костный мозг, селезенка, не обходится взлет устойчивости и без лимфатических узлов, без ретикулоэндотелиальной системы в целом. Где тот рычаг, которым разом можно привести в движение все защитные силы организма? Он начал его искать, но найти не так-то просто, а вот сегодня Елизавета сказала: «яды». Это еще не открытие, однако заманчивый, перспективный путь, и именно с этого момента гипотеза превращается из отвлеченной в рабочую…
– Яды… А ведь наверняка кто-нибудь работал с какими-нибудь ядами. Следует посмотреть! – рука тянется к ящикам с картотекой. Яды – это хорошо, но уж очень общо! Нужно перерыть горы литературы, прежде чем наткнешься на что-то конкретное, нужное. А потом экспериментировать! Быть может, сотни опытов придется поставить, прежде чем отмычка начнет открывать замок.
Громов теперь пропадал в читалке не только по вечерам, но и в рабочие часы, когда с плановой темой Лиза могла справиться одна. Однако немало ушло времени, прежде чем он смог сказать:
– Цистеин защищает каталазу… (Речь идет эксперименте на молекулярном уровне, отталкиваясь от которого исследователи пришли к открытию целого ряда защитных веществ.) Придется перепробовать родственников этого самого цистеина! Строго говоря, они вовсе не яды, но ты не печалься, Лизок: без твоей ядовитой мысли я бы на них не наткнулся. А поскольку не очень-то ясно, что яды, а что не яды, будем в дальнейшем их ядами звать! Не подскажешь, как раздобыть сотню мышек?
– Проще простого. Обратиться за содействием к лодырям.
– То есть как?
– А вот увидишь. Идем в виварий.
Довольно быстро они отыскивают клетку, битком набитую мышами без меток. Девчушечка Шура – из десятилетки прямо сюда, мышиный помет выскребать – долго мусолит тетрадку, потом находит.
