«Так-то, Раиса Петровна, не стыдно вам вчерашнего настроеньица?» – спрашивает она себя, но тут же решает: нет, не стыдно.
И снова Раиса едет по городу, теперь уже в сторону института. Дорога не время, можно ехать и в обратную сторону, а вот со временем, что ни делай, не повернешь. И если еще вчера стоял на повестке дня вопрос, каким стал Леонид Громов, то сегодня на него во многом ответила коленкоровая папка. Однако есть и другие вопросы: не нуждается ли Громов, какой бы он ни был, в сочувствии, в помощи Раисы? А если быть откровенной, вопрос нужно поставить так: помнит ли Громов о ней хоть немножечко? Да и потом – диссертация… Так и не нашла – забыла поискать место, о котором говорил Бельский. А ведь мнению Бельского можно верить.
Она опоздала и, бросив машину, почти побежала в аудиторию, где обычно проводились семинары. Ее остановил знакомый вахтер:
– Раиса Петровна, пожалуйте в актовый зал. Народищу там!.. Вас ждут.
Она вошла, кивнула Шаровскому, улыбнулась прочим. Глянула – сплошные студенты. Подумала и отложила в сторону текст доклада: придется перестраиваться на ходу!
Маленькая, стояла она на трибуне, и непонятно было, как сумеет она привлечь внимание всех. Однако начала говорить, и голос ее, красивый и низкий, сразу наполнил воздух, погасил шушукания и покашливания, повел слушателей сквозь дебри таблиц и диаграмм, сквозь спрятанные за ними опыты и раздумья к далекому пока, но, сразу верилось, неоспоримому выводу. Ни этот голос, ни строй изложения не могли принадлежать докладчику – научному работнику; сразу же, с первого звука стало ясно, что говорит лектор, привыкший держать в руках студенческие аудитории.
Леонид слушал, а внутри бушевала буря. Он боялся ее, этой бури, боялся подсознательно все последние дни, да и сознательно, случалось, говорил себе: появится Райка – начнется, чего доброго, тот, довоенный психоз. Не любовь, а психоз, первобытная тяга, переворачивающая мозги набекрень, какие-то, черт знает, флюиды, не страсть даже в ее первозданном виде, а какой-то кишмиш несусветнейший как внутри, так и вовне. Их отношения, те, довоенные, проще всего было бы изобразить в виде кривой колебаний с огромнейшей амплитудой: вверх-вниз, вверх-вниз – от бурных влечений через кратковременные периоды относительного спокойствия к шквалу ссор, взаимных упреков и оскорблений. Он боялся: появится Райка – и вот она появилась. Он увидел и услышал ее – пена белых волос, знакомая мелодия голоса, – будто вернулся в юность. Надолго ли?.. Он хмурит брови: нет, ненадолго. Состояние подобно шоку, а у него есть противошоковые средства. И он совершенно сознательно начинает глотать эти средства большими дозами…
Раиса как следует рассмотрела Леонида только после доклада, когда началось обсуждение. Она даже не сразу его узнала – мудрено ли, война, десяток послевоенных лет. Издали не видно морщин, не привлекает внимания шрам на лбу, ровно, как прежде, лежат темные волосы, так же блестят глаза под густыми бровями, но в углах рта упрямые складки, а в сцепленных пальцах рук чувствуется уверенная сила.
Раиса ловит взгляд Леонида, улыбается ему и видит ответный наклон головы: Громов с нею здоровается. И сразу же к нему склоняется рыжая копна волос – Елизавета, ее ни с кем не спутаешь. Лиза – друг, но если бы доклад состоялся год назад, склонилась бы к Громову другая голова, потому что не могла бы ведь В. М. Громова не прийти на доклад Р. П. Мельковой. Какая она была, эта В. М.? Даже сейчас, после смерти ее, не может Раиса освободиться от неприязни.
Думает в данный момент о Вале и Леонид. Шок прошел, ибо думы о Валентине – лучшее противоядие.
Два года назад Раиса начала заниматься изучением действия космических лучей на живую клетку. Первая ее «космическая» работа, казалось, прошла незамеченной, однако через несколько месяцев посыпались в биологические редакции статьи: разные исследователи из различных городов подхватили ее начинание, развили его в экспериментах. Вскоре Раиса снова выступила с большой теоретической статьей, связав тем самым навсегда свое имя с проблемой так называемой естественной земной радиации.
– Ты чувствуешь, уже говорят «Мелькова», не добавляя «та, что от Шаровского»? – сказал тогда Леонид жене.
В ответ же услышал целую тираду:
– Ты хочешь сказать, что я мелко плаваю? – Право, чисто женская логика! – Да, Леня, я это знаю. Мне никогда не открыть в науке своего «Эльдорадо», как сделала это Раиса. Но это меня не волнует. Тревожит другое: помнишь, не так давно о Мельковой тебе говорила я, ты не вспоминал даже, а теперь я только и слышу: «Раиса, Раиса…» И я ее боюсь. Она, наверно, совсем особенная, а я земная…
Так он узнал, что Валентина ревнует его к Раисе.
А через несколько месяцев, когда было уже известно, что Валя больна, Леонид встретил в одном из бесчисленных факультетских коридоров Володю Токина, того самого, что сидит сейчас в первом ряду и пялит на Раису глаза, как пялил он их и до войны, как пялил на Валю и даже на Елизавету. Володя затащил его тогда к себе на кафедру, в пустую аудиторию.
– Я только сегодня из Энска, от Раи Мельковой. Рассказала она кое-что касающееся тебя. В сорок первом году она долго была в Средней Азии, в экспедиции по борьбе с грызунами. А у тебя изменился адрес. Потом вернулась она в Свердловск, в университет и получила твои письма. Узнала: ты в госпитале, там же, в Свердловске. Побежала туда. «Был Громов, – говорят, – да весь вышел: умер месяц назад от гангрены».
– С кем она разговаривала?
– Я об этом спросил – помнил, что именно в этом госпитале ты познакомился с Валентиной. Раиса думала: Валя ее обманула. Я разубедил: девушка, с которой она говорила, – полная блондинка.
Вечером Леонид передал этот рассказ жене.
– Можешь ты хоть на минуту предположить, что такая история могла произойти со мной? – Валентина была вне себя. – Можешь ты допустить: пришла я в госпиталь, сказали, что Громов умер, и я ушла заливать слезами подушку? Не проверив сто раз, не усомнившись?!
– Ну что ты разволновалась? Знаю: ты бы не поверила. Но не было ли в то время в госпитале другого Громова?
– Был. Был и умер. Однако что это меняет?
…Он смотрит на Раису и вспоминает июльский день сорок первого года.
«Всегда, всю жизнь буду тебя ждать», – сказала тогда Раиса.
И вот дождалась… Хотя трудно сказать, кто ждал дольше. Он женился гораздо раньше, чем вышла замуж Раиса.
Когда расходились после доклада, разговаривать почему-то совсем не хотелось. Но разговор был неизбежен.
– Здравствуй, Леня!
– Здравствуй. Ты превосходно докладывала.
– Правда? Тебе понравилось? А я думала: слишком уж популярно…
– Популярно – это всегда не вредно…
Так начался разговор. А потом Раису отозвал Шаровский. Взял за рукав, потащил по лестнице к себе на «Олимп».
– Подождите! – крикнула она Громову и Котовой, обернувшись.
– Пойдем на улицу. Не в вестибюле ж торчать? – Громов взял Лизу под руку, вывел во двор.
Ждать пришлось долго. Леонид выкурил уже не одну папиросу. Он молчал, Лиза почему-то тоже.
Потом Раиса вышла из подъезда, остановилась, разговаривая с кем-то. Было уже довольно темно, но Леонид сразу узнал: говорит с Токиным. Точно так же ловил всюду, где мог, Токин и Валентину. Поймает и стоит разглагольствует.
Но вот, наконец, Раиса идет к ним.
– Еле отделалась – Вовик Токин все прежний. Поехали?
Они подходят к машине. Незаметно, но неукоснительно Леонид подталкивает Лизу: садись впереди, рядом с ней. Он молчит и, похоже, собирается молчать всю дорогу. А Елизавета оживляется, начинает болтать без умолку. Леонид отвечает «да», «нет» и «гм». Раиса тоже довольно сумрачна.
Однако, проезжая мимо кинотеатра, Мелькова говорит:
– У нас в Энске эта картина еще не идет. Может быть, сходим, товарищи? Леонид отвечает немедля: – У меня на сегодня много дел… В центре он пересаживается на автобус.
У Громова гости: лиховский ассистент Степан Михайлов, старый, фронтовой еще друг Леонида, ну и, разумеется, Елизавета.
На столе, покрытом клеенкой, колбаса, кильки, болгарские помидоры, венгерский маринованный перец – обычная пища современного человека, пребывающего в холостом состоянии. Две бутылки: «Столичная» для мужчин, мукузани для Лизоньки.
Водку не пьют, колбасу не едят – некогда: мужчины спорят. Степан наседает: не нравится ему гипотеза Громова, критикует он ее с позиций своего руководителя, Якова Викторовича. Громов обороняется, но в контратаку не переходит. Думает: лиховская теория и моя гипотеза… Лихов ратует за радиотоксины – лучи ведут к образованию в организме ядов, и надо найти противоядия, чтоб победить лучевую болезнь. Яд – противоядие, не слишком ли просто? Почему при пятистах рентгенах одни мыши дохнут, другие выживают? Лихов на этот вопрос внятного ответа дать не может, и именно отсюда вытекает Громов – моя гипотеза…
