Дорожные знаки.
Это и был его новый план.
Еще не свечерело, а он уже все обдумал и сообщил мне, какой знак хочет спереть.
– «Уступи дорогу». На Маршалл-стрит. – Улыбнулся. – Двинем где-то, скажем, часиков в одиннадцать, прихватим ключ у батяни – ну, такой, который регулируется колесиком наверху…
– Разводной?
– Ага, его… Надеваем кенгурухи, идем такие, как ни при чем, типа Марк Во[1] с битой, я влезу тебе на спину, и мы свинтим знак.
– А зачем?
– В каком именно смысле зачем?
– Я спрашиваю, в чем смысл?
– Смысл? – Руб… как бы это сказать?.. Вышел из себя. Возмутился. – Нам не нужен смысл, сынок. Мы малолетки, мы поганцы, у нас нет подружек, полный нос соплей, в глотке скребет как черт-те что, мы в коросте, на нас нападают прыщи, подружек нет у нас – это я говорил? – денег нет, мы на ужин через день жрем грибы, толченные, чтоб были похожи на мясо, заливаем их томатным соусом, чтобы не чувствовать вкус. Какие тебе еще причины? – Брат откинулся на кровати и устремил безнадежный взгляд в потолок. – Мы не просим много, милый Боженька! Ты же знаешь!
Вот и порешили.
Наш следующий набег.
Клянусь, в тот вечер мы были сущие дикари, как и описал Руб в своем словоизлиянии. Сначала меня покоробило, что Руб думает о нас так. Как и я думал. Только Руб этим гордился.
Может, мы и не знали, кто мы, но мы знали, каковы мы, и Рубу всякий вандализм типа кражи дорожного знака виделся для нас таких вполне подходящим предприятием. Уж он совершенно точно не собирался предположить, что мы можем оказаться в каталажке, за решеткой, не отвечающей установленным стандартам безопасности.
Ясно, мы знали, что такое дело у нас не выгорит.
Одна беда: оно выгорело.
Мы выскользнули из дома через черный ход примерно без четверти двенадцать: горбы капюшонов над головами, шаг с креном вперед. Шли спокойно, даже борзо, вдоль по улице, пар изо рта, руки в карманах, шепот славы засунут в носки. Наше дыхание и сопение процарапывало нас в воздухе, раздирало его, и я казался себе тем чуваком, Юлием Цезарем, пустившимся завоевывать чужую империю – а мы всего-то шли красть паршивый серо-розовый треугольник, который должен быть красно-белым.
Уступи дорогу.
– Больше похоже на «Упусти дорогу», – хихикнул Руб, когда мы подошли к месторасположению знака. Он залез, сорвался, снова залез мне на плечи. – Вот так, – поймав равновесие, продолжил он.
– Ключ.
– А?
– Ключ, олух.
Шепот у него был колючий и плотно туманился на холоде.
– А, да, точно, забыл.
Я подал ему газовый ключ, или разводник, или назовите, как хотите, и мой брат принялся откручивать дорожный знак «Уступи дорогу» на перекрестке Маршалл– и Карлайл-стрит.
– Блин, что-то упирается, дрянь, – сообщил он. – Болт такой ржавый, гайка всю грязь собирает. Ты, главное, меня держи, понял?
– Я как-то уж подустал, – заметил я.
– А ты терпи. Через не могу. На зубах, сынок. Все великие умели преодолевать физический дискомфорт.
– Великие кто? Лямзильщики знаков?
– Нет. – Ехидно. – Спортсмены, балда.
И тут наконец победа.
– Готово, – объявил Руб, – Он у меня.
И спрыгнул с моих плеч, держа знак в тот самый момент, как в одном из обшарпанных домов на углу зажегся свет.
На балкон вышла женщина и со вздохом сказала:
– Вы когда-нибудь повзрослеете?
– Пошли. – Руб потянул меня за куртку. – Бегом, бегом!
Мы дернули прочь, Руб поднимал знак над головой и кричал: «Во как!», – и мы смеялись. И даже когда мы пробрались домой, адреналин еще крался по моим венам, сжимаясь пружиной и срываясь вперед. Только в комнате он мало-помалу рассеялся. Свет был погашен немедленно, и Руб сунул знак себе под кровать, заявив чисто для смеху:
– Вякнешь маме или бате, я проверю, глубоко ли этот знак можно забить тебе в пасть.
Я посмеялся и скоро заснул, все еще слыша тихий голос женщины, вздыхающей среди ночи на парочку подозрительных юнцов. Но пока сон не пришел, я успел подумать о Ребекке Конлон и вспомнил моменты нашего с Рубом похода и кражи, представляя, что Ребекка меня видит. Не знаю, понравился бы я ей, или она решила бы, что я полный кретин. Полный кретин, скорей всего.
– И ладно, – шепнул я про себя под одеялом. – И ладно.
И принялся молиться о ней и обо всех, о ком привык молиться в последнее время. Той ночью, довольно скоро после того, как забылся, я увидел сон – плохой. Кошмар. Полноценный кошмар.
Вы его скоро увидите сами…
Утром Руб извлек знак, чтобы полюбоваться им еще разок, со всеми удобствами. Я как раз зашел после душа.
– Чудесная штука, а? – сказал Руб.
– Ага. – Но голос у меня был не особо радостный.
– Че с тобой?
– Ничего.
А на самом деле – плохой сон.
– Ладно. – Он спрятал знак и высунулся в коридор. – Та-ак. – Он глянул на меня. – Ты опять не закрыл дверь в ванную – ты специально выстуживаешь перед тем, как я пойду в душ?
– Забыл.
– Последи за собой.
Он пошел, но я двинулся следом, волосы мокрые и торчат во все стороны.
– Ты куда это прешься, ты?
– Надо тебе что-то сказать.
– Ага.
Он захлопнул дверь перед моим носом. Я услышал, как включился душ, щелкнул дверной шпингалет, шаркнула занавеска, потом оклик:
– Заходи.
Я зашел и сел на крышку унитаза.
– Ну, – поторопил меня Руб, – чего там?
Я стал рассказывать про свой кошмар, и казалось, в сырое тепло ванной из меня излучился какой-то свой жар, еще горячее. На полный пересказ сна ушла минута или две.
Я закончил, и Руб сказал мне на это два слова:
– И что?
Пар сгустился.
– Что нам делать?
Душ смолк.
Руб высунул голову из-за шторки.
– Подай полотенце.
Я подал.
Он вытерся и выступил из облаков пара со словами:
– Да, что говорить, сон ты рассказал неприятный, сынок.
Да он и не понимал, насколько неприятный. Снилось-то мне. Это я думал, что все по правде, пока сон происходил в моей голове. Это я.
Покончить.
Надо с этим покончить.
Не…
Это я проснулся в потемках нашего успеха, в поту, выедающем глаза, и с немым криком, прижатым к губам.
И вот там, в ванной, я предложил:
– Надо привинтить его на место.
У Руба сначала была другая идея.
Он придвинулся ко мне и сказал:
– Можно позвонить в дорожную полицию и сказать, что нужно там знак заменить.
– Да у них абсолютно недели уйдут, чтобы его заменить.
Руб помолчал, потом согласился.
– Да, верная мысль. – Вот несчастье. – Состояние дорог в нашей округе – позор нации.
– Так что делаем? – спросил я опять. Меня не на шутку теперь тревожила безопасность людей вообще, и еще мне вспомнилась история, про которую с год назад говорили в новостях: какие-то ребята в Америке получили типа лет по двадцать за кражу знака «Стоп», из-за которой случилась авария с трупами. Поищите, если не верите. Это было.
– Что делаем? – повторил я.
Руб ответил тем, что ответил не сразу.
Он вышел из ванной, оделся, а потом сел на мою кровать, подперев голову руками.
– Ну а что еще нам можно сделать? – спросил он, едва ли не умоляюще, – Поставим на место. Я думаю.
– Правда?
Дикари, как есть.
Дикари, перепугавшись.
– Ага. – С несчастным видом. – Да. Поставим на место.
Как будто у него самого что-то отняли на улице – только вот что? Откуда это стремление красть? Чтобы почувствовать, каково нарушать правила и получать удовольствие от гадостей? А может, Руб считал себя конченным типом, и чтобы удостовериться в этом, пытался воровать? А может, хотел быть похожим на героя американских фильмов?
По правде, я понятия не имел, что творится у него в голове, вот и все.
Перед выходом в школу он еще раз достал знак и окинул его на прощание грустным любовным взглядом.
В тот же вечер, в пятницу, где-то в районе одиннадцати мы вернули знак на место, и никто нас, слава богу, не застиг. Нелепо вышло бы – загреметь за кражу знака, когда вы его, наоборот, возвращаете.
– Ну что, – резюмировал Руб дома после похода, – вернулись с пустыми руками. Как всегда.
– М-м.
Я тогда не смог сказать ни слова.
Одно я про тот вечер запомню навсегда. Когда мы вернулись домой, Стив сидел на крыльце на холоде. Костыли опять лежали рядом, ведь лодыжка у него по-прежнему была нерабочая. Вот он сидел на нашем старом крыльце, примостив на перила кружку.
Когда мы просочились мимо, за дом, как бы не замечая Стива, я услышал его голос.
