Ашер заметил паука, который тотчас уполз под листья. Однажды они с Катариной наблюдали, как паук в пустоте плетет паутину. Он приподнял конец брюшка и выпустил длинную шелковистую нить, и ее немедленно подхватил слабый, почти не ощутимый воздушный поток. Нить приклеилась к ветке, паук ловко приземлился на нее и сразу взобрался по нити, как по мосткам. Снуя туда-сюда словно челнок, паук медленно соткал свою паутину. Ашер очнулся от воспоминаний и поднял глаза на крестьянина, прервавшего свой рассказ.
— Не смею вас задерживать, — произнес он и ненадолго задумался.
— Владелец похоронного бюро неплохо на нас нажился, — помолчав, добавил он. — Его все знают, даже в Прединге и Ляйбнитце. У него весь дом, все комнаты и даже коридоры заставлены добром покойников, чего там только нет: и вещи, и инструменты, и приборы, и картины, и безделушки, оружие всякое.
— Странный он человек, — снова помолчав, присовокупил его разговорчивый попутчик.
Потом он задумчиво протянул:
— Да-да…
И заключил:
— Да мне и пора.
И еще немного потоптавшись, ушел.
Паук как раз спрятался в свернувшемся трубочкой сухом листке. Уходя, любитель похорон поднял лист и, бросив на него мимолетный взгляд, раздавил выпавшего паука ногой. Ашеру бросилось в глаза, что он был босой.
Он опоздал к обеду и застал только старую тетку вдовы. У нее было круглое, неподвижное лицо, на котором не отражались никакие чувства. Она была низенькая и проворная. Она никогда не отвечала сразу, поэтому Ашер вечно гадал, расслышала она его или нет. Отвечала она всегда кратко и недвусмысленно, подобно тому как никогда не делала ни одного ненужного движения. После обеда он никак не мог решить, чем заняться дальше.
В палисаднике возле дома Цайнера цвели георгины. На Ашера нахлынули воспоминания. У родителей его жены был маленький садик, в котором они выращивали георгины: желтую «Вирджинию», похожую на большие одуванчики, лилово-розовый «Эйприл доун» и красный, с желтыми кончиками лепестков, «Джескот Линголд». Он вспомнил тещу: она плохо видела, и он по садовым каталогам искал для нее сорта георгинов и заполнял бланки заказов. Из года в год поздней осенью она выкапывала клубни георгинов и, прежде чем весной посадить снова, подсушивала их на чердаке. Из года в год она разводила в саду все новые, пышно разраставшиеся сорта георгинов. Он улыбнулся, глядя на георгины Цайнера и мысленно повторяя знакомые названия: вот алый «Епископ Лландаффский», вот белый, с зеленоватой сердцевинкой, «Твайлайт тайм», вот фиолетово-розовый, больше метра высотой, «Президент Мес»…
Тесть Цайнера, старик с массивной лысой головой и подкрученными усами, нарезавший лучину, посмеиваясь, крикнул ему:
— Георгинами любуетесь?
— Да.
— Женщин разглядывать приятнее, — со смехом откликнулся старик.
В низине с какого-то поля взлетела огромная ворона. Она так быстро исчезла на дереве, что Ашер решил было, что она ему пригрезилась. Во сне самые обыкновенные животные и предметы часто представали ему гигантскими.
Вдалеке он различил очертания санкт-ульрихской церкви — большого, желтого здания с луковичным куполом. Штукатурка на нем осыпалась, и оттого стены казались влажными. В самой церкви играли и шумели школьники. На приалтарном столике лежали пучки салата, тыквы, яблоки и помидоры. Со времен праздника урожая на молитвенных скамьях с пюпитрами висели связки кукурузных початков. Ашер наслаждался собственным одиночеством. Школьники, разгоняясь, скользили по каменному полу, подбегали к церковной двери, смеялись, переговаривались и перешептывались. Ашер не сумел притвориться, будто просто осматривает церковь, когда на самом деле он мысленно молился. Ему оставалось только ждать, когда дети уйдут домой. Посреди церкви на помосте лежал венок, сплетенный из пшеничных колосьев в честь окончания уборки урожая. Когда дети, расшалившись, распахнули дверь исповедальни, он увидел под потолком лампочку без абажура. К скамье канцелярскими кнопками было приколото покрывало, на крючке висела стола священника. Прежде чем дети захлопнули дверь, он успел заметить, что деревянная решетка прикрыта целлофановой пленкой.
На обратном пути он купил несколько мышеловок, а дома, разложив в них в качестве приманки кусочки свиного сала, поставил в кухне и на чердаке. В магазине Голобич не без иронии сообщил ему, что видел в кухне мышей. Когда он вернулся, ящиков для цветов на плите уже не было, — вероятно, Голобич отнес их в погреб.
Он разыскал гистологический атлас. Снова стал рассматривать иллюстрации, но на сей раз не мог углядеть в них ничего необычного, а стоило ему вспомнить о широко раскинувшихся за стенами полях и бескрайних холмах, как собственные мысли показались ему мелкими и ничтожными.
Когда он вечером следующего дня вошел в заброшенный дом, с выложенной кирпичом плиты, к его удивлению, спрыгнула лиса, на долю секунды замерла посреди комнаты и уставилась на него. Впоследствии он никак не мог решить, сколько длилось это мгновение. То ему казалось, что лиса едва взглянула на него, то чудилось, что лиса смотрела на него долго, неотрывно, чуть ли не с угрозой. На самом деле, в то мгновение, остановившись как вкопанный и различив в полумраке лису, он испытал одновременно и радость открытия, и страх. Лиса глядела на него молча. Она замерла явно оттого, что Ашер, сам того не желая, отрезал ей путь к отступлению. Большими прыжками она кинулась в соседнюю комнату, одним махом вскочила на подоконник и была такова. Ашер бросился за ней и успел увидеть, как она исчезла в лесу между деревьями. Он подождал, глядя ей вслед, а потом вернулся в большую кухню, где стоял гроб. Какой легкой и изящной показалась ему лиса! Он запомнил ее ярким желто-рыжим пятном, тенью, промелькнувшей перед его очарованным взором. Может быть, она ловила в доме мышей, а может быть, зайца, а может быть, каких-нибудь насекомых. Клыки у нее были как у волка, лапы — короткие и сильные, хвост — густой, почти такой же длины, как и тело. Кирпичная крошка тоненькими струйками сыпалась с потолка, где были порваны обои. На них кое-где еще виднелся узор из цветов, теперь Ашер ясно их различал. Он медленно обошел весь дом. У дверей кухни он наткнулся на незнакомца с густыми кустистыми бровями. Незнакомец с любопытством и с удивлением взглянул на него, а потом, как показалось Ашеру, осторожно, на цыпочках, двинулся в кухню, словно боясь кого-то разбудить.
Ашер направился в магазин, здание которого делила ровно пополам граница света и тени. В скудно обставленном помещении рядом с торговым залом сидели мужчины и женщины в черном, и среди них Ашер заметил Цайнера и крестьянок, с которыми познакомился накануне в доме умершего. Когда он вошел, они с ним поздоровались. Ашер тоже поздоровался и заказал бокал вина. С изнанки витринного стекла виднелась какая-то надпись задом наперед белыми буквами. Ашер с усилием, словно разбирая важную весть, прочитал ее, — это оказалась реклама пива со скидкой. Он прислушался к разговору женщин. Над прозрачными, светло-голубыми горами за окном магазина широкой полосой сгустился туман. Ашеру он чудился то ли застывшим водопадом, то ли пеной белых облаков. В это мгновение он подумал, что мироздание прекрасно и что природа безучастна к человеческим страданиям. Перед магазином теснились машины и мотоциклы малоземельных крестьян, решивших пропустить стаканчик после работы. Они пили пиво из бутылок и задерживались на час, не больше, а потом внезапно начинали торопиться домой, словно вспомнив о чем-то. Поскольку столиков в магазинном кафе было немного, Ашеру пришлось сидеть среди фермеров. Они не обращали на него внимания, но и недовольства не проявляли. Ашер снова посмотрел в окно. Ему нравилось, когда по вечерам небо медленно темнело, а облака по-прежнему выделялись на темном фоне. Когда он собрался уходить, к нему подсел Цайнер.
— Завтра пойдем на фазанов и зайцев, — сообщил он заговорщицким тоном, склонившись к Ашеру. — Если хотите, я за вами заеду… Часиков в семь, если это для вас не слишком рано, — добавил он.
Ашер решил, что, наверное, ни к чему испытывать отвращение к охоте. С фазаньей охотой у него, к его собственному удивлению, были связаны довольно приятные воспоминания. В сущности, на охоте ему тогда было совсем не плохо. Да и Цайнер, кажется, обрадовался, что он пойдет вместе с ним.
— Так что, идете? — спросил он.
— Иду, — ответил Ашер.
Среди ночи Ашер внезапно проснулся. На чердаке и за окном, как прежде, царила тьма. Как прежде, поскрипывал пол в доме, посвистывали мыши, но Ашер тут же уловил какой-то другой, посторонний, шорох. Ему пришла на ум мотыга, которую он после первой ночи, проведенной в доме, вновь спрятал под кучей кукурузных початков. Черт, как глупо, подумал он. Какое-то время ему казалось, будто он различает шаги, но потом понял, что это всего лишь кто-то шуршит и скребется за деревянными перекрытиями. Как легко было начать молиться в минуты страха и одиночества! От стыда он вскочил с постели, включил карманный фонарик и огляделся. Из ящика стола он достал пистолет и переложил его под подушку. Он зажег свет, постоял у запертой чердачной двери и, снова выключив свет, лег в постель. «Если бы кто-нибудь сейчас меня увидел, я бы сгорел со стыда», — подумал он. И тут же заснул.
