Средства у меня имелись, я мог смотреть в будущее спокойно, но голова была занята совсем не будущим. Не исключено, что в конвертах из вощеной бумаги была даже какая-нибудь совсем редкая марка, но думать об этом не хотелось. С марками — все, говорил я себе. Я стал часто опускать жалюзи и бродить по городу в надежде открыть для себя что-то новое, но что именно, мне пока было неясно. Потом я увлекся пением, встретил Мириам. И едва не сорвался в полет с холма Джаниколо — совсем как однажды в спортзале Фурио Стеллы. В таком вот настроении я совершал долгие пешие прогулки по набережной Тибра, время от времени перегибался через парапет, смотрел на бегущую внизу воду, снова принимался ходить, потом опять смотрел вниз. Птицы пролетали у меня над головой. И самолеты тоже. Не моя ли профессия прижимает меня к земле? И все эти марки! Ну может ли летать торговец марками? Вот в чем вопрос. Может он оторваться от земли и парить в воздухе? Может торговец марками летать над крышами и куполами? Скорее уж полетит какой-нибудь нищий, говорил я себе, или возница, монах, студент.
Некоторые ситуации не поддаются логическому анализу. Ведь я сам решил стать торговцем марками, не родился же я им. Значит, можно и отделаться от марок, даже если все тут так прочно связано. Долой шкафы, долой марки, не желаю видеть всех этих Королей, Пап, Святых и Изобретателей с их запахом гуммиарабика и натуральных чернил. Долой каталожный шкаф «Оливетти», долой каталоги и конверты из вощеной бумаги, долой все. Долой столик и койку с металлической сеткой. Нет, ты давай, пожалуйста, без крайностей, говорил я себе. Можно ведь спокойно закрыть магазин, ликвидировать дело, распродать марки и даже приобрести новую профессию, на свете столько профессий. Ну а бывший торговец марками, спрашивал я себя, сможет летать? Или то, что я прежде торговал марками, останется для меня помехой на всю жизнь?
И я снова шагал вдоль парапета: если долго глядеть на воду, начинает кружиться голова. Головокружение несовместимо с полетом. Я уже не раз готов был сорваться с места и полететь, но вдруг эксперимент не удастся? Можно ведь упасть в реку, а плавать я не умею. Сколько раз я видел людей, словно приклеившихся к парапету, а потом — кареты скорой помощи с включенными сиренами, полицейские фургоны и любопытных выбегающих из своих машин, чтобы поглазеть на утопленника. Назавтра во всех газетах появилось бы сообщение и о моей смерти.
А вдруг бывший торговец марками все-таки сможет летать? говорил я себе. В таком случае надо прикрыть свою лавочку. Немедленно. Или лучше дать ей угаснуть, почить естественной смертью, что я, собственно, и делаю. Спокойно, говорил я себе, спокойно. И как ни в чем не бывало возвращался за прилавок. Так поступают все, у кого есть голова на плечах, говорил я себе. Пока — никаких полетов. Ноги у меня были тяжелыми, они как бы врастали в землю.
Чтобы получить раствор необходимой концентрации, берем основную тинктуру, то есть изначальный раствор одного грамма вещества в ста каплях спирта. Потом разводим одну каплю полученного раствора опять-таки в ста каплях спирта. Таким образом мы получаем деци-раствор. Берем (обычной аптечной пипеткой) одну каплю этого раствора и, разведя ею в следующих ста каплях спирта, получаем санти-раствор. При девятом разведении у нас образуется милли-раствор, жид-кость, состав которой в цифровом выражении можно записать, как 1х1-18, то есть нечто, не поддающееся воображению. Одна капля вещества окажется теперь в миллион миллиардов раз жиже первоначальной. Так можно продолжать до бесконечности, хотя и без того следы взятого нами вещества уже практически исчезли. Останется энергия. Прежде чем брать каплю каждого нового раствора, его нужно сильно взбалтывать. Эта процедура так и называется взбалтыванием, а ее результат — динамизацией. Иными словами, энергия остается, материя исчезает. Все это придумал не я, а ученый XVIII века Сэмюэл Ханеман. С помощью его системы можно получить энергию из ничего, то есть из антиматерии. Основное вещество берете по собственному усмотрению — каждый берет то, что отвечает его потребностям или вкусу.
V. Если у нас есть душа, она, как говорится в Библии, должна преобладать над телом
Все на море! — писали газеты. Я ездил к морю, скучал, не понимал, что скучаю, и продолжал ездить. Это называется развлекаться. Каждое воскресенье я вставал около восьми утра, бросал в машину халат, плавки, флакон крема от загара и пускался в путь, пока дороги еще не забиты, но они все равно уже оказывались забитыми от вокзала Трастевере, куда стекаются машины с трех направлений: от Порта Портезе, от бульвара Трастевере и от окружной дороги Джаниколезе. Только на то, чтобы проехать под железнодорожным мостом, приходилось убивать полчаса. Я поднимал стекла, чтобы не дышать выхлопными газами других машин, и тут же начинал погибать от жары, опускал стекла и — дышал выхлопными газами. В этом районе воздух и так уже отравлен ядовитыми выбросами завода «Пурфина». У людей в соседних машинах вид был довольный, а я люблю находиться среди довольных людей: раз они довольны, значит, не сердятся на меня. Все на море! — писали газеты.
При выезде на автостраду у Сан-Паоло приходилось терять еще десять минут, а потом уже можно было беспрепятственно катить до самого пляжа. Все машины там движутся в одном направлении — одни быстрее, другие медленнее. Тут только смотри, не зевай, следи то за разделительными полосами (простыми, двойными, пунктирными), то за машинами впереди, не сворачивают ли они и можно ли идти на обгон, поглядывай в зеркало заднего обзора и не упускай из виду посты дорожной полиции, прячущиеся за опорами туннелей, за поворотами или даже за пышными кустами олеандров. Идет бешеная гонка, все хотят прибыть к месту первыми — настоящий спорт, коррида. Бывает, кто-нибудь оказывается под колесами.
Я тоже мчался в Остию на своем «Фиате-600», с халатом, плавками и флаконом крема от загара. Осторожно, не задави какого-нибудь пешехода, говорил я себе, подъезжая к Остии. Они норовят выскочить отовсюду — голые, как черви, босые, загорелые, волосатые. Если задавишь пешехода — прощай удовольствие. Тебе кажется, что ты задавил просто голого человека, а оказывается, ты стал убийцей отца шестерых детей, промышленника, финансиста, начальника отдела, какой-нибудь персоны, которая «стоит» много миллионов лир. Так, например, один задавил инженера, но поди знай, что он инженер, он же голый! Это случилось на самом взморье восемь лет тому назад, а человек до сих пор выплачивает деньги, и неизвестно, сколько лет еще будет выплачивать.
Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а раскаленный песок — снизу. Я укладывался загорать, время от времени натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное. Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.
Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще отражает этот жар, — штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею — меня сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты погружаешься до колен, а потом до живота — ужас какой-то! Сотни людей глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я, сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок, обжигающий голые ступни.
Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача, и разглядывал свои ступни: они был черными от смолы и нефти, из-за приставших к коже липких бляшек нельзя было даже носки надеть, а если я их и надевал, то потом приходилось выбрасывать. У нас нефтеналивные танкеры промывают танки в открытом море. В Тирренском море, где много торговых портов, это обычное явление.
Я смотрелся в зеркальце, вделанное в стенку кабины, и видел свое безволосое, словно ошпаренное тело. Нормальный загар ко мне не пристает, кожа у меня только краснеет. Думаете, мне удалось там хоть приятелями обзавестнть? Нет. Часто я брал два шезлонга, будто пришел на пляж не один, в надежде, что какая-нибудь девушка по ошибке сядет рядом, но ни разу такого не случилось. Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести мой второй шезлонг. Занято, говорил я. И в ресторане то же самое. Я просил принести два прибора, говорил, что нас двое, что должна подойти приятельница. Приятельница не приходила, да и откуда ей было взяться? Знакомых же у меня не было. Потребовалось время, потребовалось записаться в хор Фурио Стеллы, чтобы встретить ее. Вот теперь, когда мы встретились, я могу ждать ее у стойки.
