Меняла ряды. Превысила скорость. Мчалась. То вверх, то вниз. Кругом огни. Между ними черные пятна. Фары машин. Она скользила в потоке вечернего движения. Была вместе со всеми. Не одна. Вот бы вечно так ехать. Ехать, оставив все позади. Но это невозможно. Действительность вернется, как только она приедет. Она включила радио. Поискала хорошую музыку. Нашла. Кларнет. Фортепьяно. Ударные. Но приглушенно, негромко. Smooth Jazz, промурлыкал диктор. Она опустила окно. Ветер. Холодный. Распустила волосы. Длинные пряди били по щекам и глазам. Ехала. Под музыку. Грустно. Но грусть светлая. Легкая. Ее, как всех на этом шоссе, впихнули в неизбежность бытия. В Вене она не испытывала ничего подобного. Потом она поехала назад. Запуталась на развязке. Сначала поехала в прежнем направлении. Только на следующем съезде поняла, куда ехать дальше. Направилась в Марина-дель-Рей по Пасифик-авеню.
* * *
Вернувшись в номер, проветрила. Пахло чистящим средством. Резко. Дезинфекцией. Она вышла на балкон. Немедленно вспомнила об опрыскивании. Не хотелось бы попасть под него. Но она стояла и задавалась вопросом, падает ли отрава как дождь или же похожа на облако. Окутывающее растения. Потом закрыла балконную дверь. Опустила жалюзи. Никто не звонил. Книг она не купила. Надо что-нибудь съесть. Она включила телевизор. Новости. Выключила. Завтра. Завтра она купит кроссовки и пойдет бегать. Она станет бегать всякое утро и победит усталость. Сидела на диване. Тяжело. Казалась себе тяжелой. Но она же мало ела. И наверняка не поправилась. Вина больше не было. Только вода. Перелистала газету. В «Кристал Палас» шестидесятипроцентная скидка на стекло из Мурано. Никто не задержан по делу об убийстве беременной. В гороскопе советовали съесть на обед нечто экзотическое. И еще: «You dress in a spectacular manner».[24] Фильм «Driving Miss Daisy» получил девять номинаций на «Оскар». В Сенчури Плаза арестовали активиста движения против СПИДа, прервавшего речь президента Буша. Она отложила газету. Нужно все записать. Вопросы, вытекающие из разговора с доктором Ханзеном. Или ответы. Выводы. Она сидела. Положила ноги надиван. Собралавугол подушки. Прилегла. Не поехать ли еще куда-нибудь. Просто покататься. Еще. Поехать туда, где опрыскивают, и посмотреть, как это. Или в сторону Малибу вдоль моря. Но она слишком устала. Даже пультик телевизора не поднять. Что там у Дев? Надо бы заказать гороскоп. Это не может быть правдой. Никогда не было. Кто может придраться к тому, как она одевается. Разве что какой-нибудь Вагенбергер. С презрительной иронией. Отчего она прячет свою фигуру. Этого ей совсем не нужно. Или она ненавидит весь мир? И скрывает от него свою красу? Может, он и прав. Она никогда в жизни не чувствовала себя уверенно. Никогда не была уверена, что одета как надо. Что выглядит наилучшим образом. Как это называется в «Бригитте». Этому она так и не научилась. Научиться у матери было невозможно. Они никогда не говорили об этом. Только однажды, когда она накрасила ресницы, мать сказала, что это нездорово выглядит. В 67-м году. Уроки танцев. Пора, когда все начинают краситься. Краситься категорически запретили. Кто красится — проститутки. Разве хорошо выглядеть — монополия проституток? А теперь всем надо хорошо выглядеть. Отец считал иначе. «Шлюха», — сказал он, когда она в первый раз подвела глаза и подкрасила ресницы. В своей школе он еще долго запрещал джинсы и помаду. До 70-х годов в Академической гимназии хранили чистый идеал женщины. Нельзя же читать по-гречески накрашенными губами. Она-то ходила в лехенскую гимназию. Там все было не так. Что это она никак не разберется с длинными свитерами и самой собой. Почему всякий раз весной и осенью она мечтает, как купит что-то новое. Предварительно похудев на три кило. А потом купит что-нибудь потрясающее. И будет самой красивой. Потом. Она выпила воды. В Вене сейчас — раннее утро. Фридерика спит. Герхард — в ее комнате. Все ли она убрала? Он всегда внимательно прочитывал ее программки. Как будто это курсовые работы и он должен быть сугубо объективен. Фридль ей пришлось рожать в Зальцбурге. Из-за его корректности. После всего. Потому что учеба в Вене могла повредить ему. Доцент и студентка. А ведь у него всегда были студентки. Ивонна тоже была из его семинара. А вот ребенок от него получился только у нее. И он на ней женился. Но в Зальцбурге. Тогда. Сплошное горе. Снова — у родителей. Заниматься приходилось в библиотеке. Дома — невозможно. Аборт? На это она пойти не могла. Из-за Вернера. Хотя именно из-за него все потом стало просто невыносимым. В одной квартире с матерью. С большим животом. Всякий раз, как Фридерика принималась толкаться в животе, она смущалась. Когда ручки и ножки ребенка колыхали живот. Тогда и надо было начать носить широкое. Был разгар лета, тонкие платьица натягивались на животе. Мать считала, что тратить деньги на платья для беременных — расточительство. И так скоро все закончится. Она решила ложиться спать. Хотелось есть. Но не хотелось ничего варить. А были только сухие спагетти. И идти тоже не хотелось никуда. Хорошо бы раздобыть еды. Не напрягаясь. Она лежала на кровати. Подняла жалюзи и глядела на пальмы. Пальмы опять трепал ветер. Она лежала долго. Надеялась, что никто не позвонит и не помешает. Никто не звонил, и она чувствовала, что осталась одна.
Сияло солнце. Маргарита проснулась и увидела солнце на пальмовых листьях. Раннее утро. Около семи. Она лежала на спине. Раскинув руки и ноги. Приятно было поспать. Что-то снилось. Она уже забыла. Вытянулась в теплой постели. Приятно. Закрыла глаза. Хотелось лежать и лежать. Потянулась. Осторожно. Чтобы не свело левую ногу. Тянула руки, пока не затрепетали все мускулы. Потом лежала дальше. Смотрела на пальмы. Закрывала глаза. Улыбалась. Не могла сдержать улыбку. Так хорошо. Было ли с ней уже такое? Когда-нибудь? Она была в полном ладу с собой. Тело отвечало покоем. Потом она свернулась. Чтобы удержать теплое звенящее чувство в животе. Лежала. Потом она выпьет кофе и пойдет плавать. Двадцать раз проплывет бассейн из конца в конец. А потом — завтракать. Потом — к морю и покупать книги. И совсем потом — к Манон и Альбрехту. Может, сегодня он поговорите ней. Но все — потом. Пока ей хочется еще полежать. Она слушала, как по коридору ходят люди. Говорят по-испански. Перед домом что-то двигали. Визжали шины, что-то с глухим стуком падало на бетон. Ветер качал листья пальм. Солнце спряталось ненадолго. Потом снова выглянуло, пальмовые листья вспыхивали зеленым на фоне желтой стены напротив. Новый шум. Поливальная установка. Тут она встала. Надела купальник. Подколола волосы. Завернулась в купальное полотенце, другое взяла с собой. Обулась. Хорошо бы босоножки. Надо купить и кроссовки, и босоножки. В коридоре за дверью было очень холодно, она вернулась и натянула свитер. На улице ее зазнобило. Она побежала к бассейну. Справа в джакузи сидела старуха. В бассейне — никого. Она положила свитер и полотенца на лежак у спуска в бассейн. На глубокой стороне. Спустилась в воду. Вода — теплее воздуха. Она поплыла. Главное — не подниматься из воды. И не мочить волосы. Тогда не простудишься. Она плавала. Без передышек. Считала разы. Потом сбилась: десятый или одиннадцатый? Решила считать его десятым. Не давать себе потачки, к тому же она плыла к ступенькам, стало быть, это был четный раз. Услышала, как старуха кричит: «Betsy». Плавала. На тринадцатый раз старуха снова громко позвала Бетси. На четырнадцатый — уже с отчаянием. Она доплыла до края. Выглянула за бортик. «Do you need help?»[25] — крикнула она старухе. Та сидела к ней спиной и продолжала орать «Betsy». Жалобно. Требовательно. Маргарита выбралась из бассейна и пошла к джакузи. Старуха сидела в воде на скамеечке. Спина в воде до середины. Старческие пятна и черные бородавки на коже. Пониже затылка спина выпуклая. Но лишь слегка. Горба пока нет. Маргарита остановилась у края и спросила, чем может помочь. Старуха глядела на дверь дома сбоку от бассейна и звала «Betsy». Без передышки. На балконах появились люди. «Betsy. Betsy. Betsy». В голосе старухи появились плаксивые нотки. Маргарита уговаривала ее. Протянула руку. Не позвать ли кого-нибудь? Кого? Где она живет? Старуха не переставала кричать «Betsy». Упрямо и плаксиво. И топала ногами. Сверху ноги в воде казались тоненькими, иногда двигались и плечи. Но слабо. Маргарита дрожала. Мурашки по всему телу. Как раз когда она собралась взять полотенца и пойти к портье, из дома выбежала женщина. В ночной рубашке и халате. Белой рубашке и темном халате из шерстяной шотландки. В розовых пушистых тапочках. «Моm»,[26] — закричала она. Что она там делает. «Betsy. I want out»,[27] — захныкала старуха. Бетси остановилась у края. Маргарита спустилась в ванну. Ухватила старуху за плечо. Вялая кожа, кости. Страшно и тащить. Потом она взялась за плечо обеими руками и подняла старуху. У той намокли волосы. Свисали на шею тонкими темными прядками. Маргарита помогла старухе сделать несколько шажков по ванне. Уговаривала ее. Бормотала «everything is all right»[28] и «just one more step».[29] Бетси уговаривала старуху, стоя у бортика. «Моm. Please».[30] И: «Моm. Why did you leave the apartment?»[31] Старуха покорно позволяла Маргарите вести себя. Держалась за ее правую руку. Они добрались до ступенек. Маргарита справа. Бетси слева. Старуха одолела четыре ступеньки. Остановилась на краю. Все время повторяла: «Betsy». Вдруг она затихла. Уставилась прямо перед собой. Маргарита собралась вести ее дальше. Старуха не двигалась. Маргарита потянула ее за руку. Посмотрела вниз. По тонким старухиным ногам тек тонкий, коричневато-желтый ручеек. Смешивался с водой. У ее ног образовалась грязно-желтая лужица. Бетси сняла халат и накинула его на плечи матери. Бетси была чуть выше. Она отвела глаза от лужи и взглянула на Маргариту. «Thank you so much»,[32] — сказала она. Маргарита так замерзла, что едва смогла ответить. «You're welcome»,[33] — пробормотала она. Бетси чуть помедлила и сказала: «My Моm. You know. She is on medication».[34] Маргарита подтянула халат на правом плече старухи. Взглянула на халат, потом — на Бетси. «My Mom is dead. So you see».[35] Ушла. На ходу оглянулась. Бетси вела старуху в дом. Что-то ей говорила. Маргарита забрала свои полотенца. Одно накинула на плечи, остальные свернула. Взяла в руку туфли и побежала в номер. Холодный бетонный пол под ногами. Ее так трясло, что она едва выудила ключ из туфли. В номере стояла под горячим душем, пока ногти на руках и ногах опять не порозовели и не унялась дрожь. Намылилась с ног до головы. Особенно тщательно — ноги. Было стыдно. Если бы такое приключилось с ребенком, она тут же и позабыла бы. После душа закуталась в полотенце и снова легла в постель. Одна из штучек Вагенбергера. После ванны, не вытираясь, лечь в постель. Как следует укрыться, а уж потом вставать, высохнув и согревшись. Лежала. Они с Вагенбергером были в Лондоне, когда нашли ее мать. Когда точно она умерла, так до конца и не выяснили. На памятнике написано просто: март 1981-го. С таким же успехом это мог быть и февраль. А что за дискуссию развернул каменотес, когда выяснилось, что точную дату указать невозможно. Он считал, что если точная дата неизвестна, так можно написать любую. Но скорее всего, дело было в деньгах за цифры, и он предложил 1 марта. Они ходили в театр. Каждый вечер. Тогда Лондон был театральной Меккой. В начале 80-х. Хотя она уже тогда находила это все старомодным. Актерский театр. Как Бургтеатр. И никаких иных целей, кроме развернутой самореализации. И абсолютно никаких причин считать это искусством. Вагенбергер был тогда более чем согласен с ней. Он пользовался успехом. Во всяком случае, в театральных кругах. И правильным было полностью распродать все из родительского дома. Она вошла туда, лишь когда стало пусто. Только стены, двери и окна. Мать нашли спустя несколько недель. В Лондоне они были три недели, и до того она с матерью тоже не говорила. Изредка позванивала. И мать ей — тоже. Из-за развода. То, что она рассталась с Герхардом, это мать, возможно, и приняла бы. Но ребенок. То, что она оставила Фридерику у Герхарда. На первое время. Она проснулась. Оказывается, уснула ненадолго. Почти девять. Она вскочила.
