— Можешь позвонить одному журналисту, который очень хорошо знает закулисную жизнь Церкви, — предложил Ситарас. — Я дам тебе его телефон. Скажешь, что от меня.
Мы проковыляли обратно в столовую. Фрерис по-прежнему сидел на своем стуле. Как раз доедал мое шоколадное пирожное.
Последовавший за этим скромным праздником день был крайне плодотворным. Ночью мне ничего не снилось. Бывают ночи, лишенные воображения, ночи, которым нечего сказать. По мне, так эти — самые лучшие.
Я открыл глаза в полной уверенности, что могу справиться со всеми своими обязательствами, и даже блестяще. Сначала у меня появилась мысль написать по окончании своего расследования статью об Афоне и предложить ее в какую-нибудь левую газету, в «Авги», например. «Монахи откроют мне двери левой прессы».
Я выпил свой кофе, не сводя глаз с будильника. Трудно было дождаться девяти часов, чтобы взяться за дело. Но чтобы позвонить матери, которая встает рано, ждать было совсем не обязательно. Я звякнул ей на мобильный в восемь с четвертью. Она уже ушла из дома и была в кондитерской.
— Похоже, ты совсем есть перестала, — пожурил я ее.
— А ты, небось, и забыл, что у нас, православных, принято поститься перед Пасхой… Как госпожа Николаидис?
— Вчера отметили ее день рождения. Ситарас тоже был.
— Ты ей принес пирожные?
— Она их не ест.
— На день рождения всегда надо приносить пирожные.
Я подумал: смогу ли я хоть когда-нибудь поговорить с ней о чем-то кроме пустяков? Мне бы хотелось поделиться с ней хоть чем-нибудь из того, что я узнал в университете за все эти годы, объяснить, например, как Фалес сумел измерить высоту пирамид. Никак не могу смириться с тем, что она так нелюбознательна.
— Ты что, язык проглотил?
— Скажи Филиппусису, что я хотел бы повидаться с ним, когда буду на Тиносе.
— И когда ты будешь?
Мне вспомнилось, что примерно тот же вопрос задает Симеон в своих стихах. Я вновь увидел свою мать в ложе конференц-зала в старом Афинском университете, на церемонии, завершавшей вторую ступень моего обучения. Это было в июне 2004 года, незадолго до Олимпийских игр. Я видел ее издали, потому что сам сидел в партере, с остальными выпускниками факультета истории и археологии. Отец, явившийся с опозданием, был в ложе напротив. Когда вице-президент зачитал текст клятвы, которую мы должны были произнести, она достала из сумочки носовой платок и промокнула глаза. Зал опоясывала фреска с изображениями античных персонажей. За спиной у матери виднелся Геродот, поглощенный изучением папируса. Позже мы сфотографировались на эспланаде, перед статуей Кораиса[6]. На мне все еще была черная мантия, которую пришлось нацепить по такому случаю. Эта увеличенная фотография красуется теперь в гостиной нашего дома на Тиносе. На руке Кораиса сидит голубь, который кажется частью статуи.
— Смотришь по телевизору что-нибудь интересное?
Она мне заявила, что греческие сериалы никуда не годятся, так что она смотрит только одну турецкую многосерийку об идиллической любви молодой турчанки и грека.
— Турчаночка просто прелесть, как раз о такой девушке для тебя я и мечтаю. Ты непременно должен посмотреть хоть кусочек.
«Она будет счастлива, когда получит внука, — подумал я. — Наверное, это единственная вещь, которая еще может доставить ей удовольствие».
Сразу же после нашего разговора — было без двадцати девять — я позвонил Ситарасу. Я знал, что он собирался сесть в полвосьмого на паром до Тиноса. Прежде чем раздался его голос, я услышал рев ветра. Значит, устроился на палубе. Когда я задал ему вопрос о юридическом статусе горы Афон, он проворчал:
— Ты в самом деле считаешь, что сейчас самое время об этом говорить?
— Мне нужно всего-то несколько сведений.
Послышался женский голос:
— Танассис, малыш, не подходи к перилам, в море упадешь!
Должно быть, женщина сидела совсем рядом с адвокатом, поскольку ее голос звучал даже яснее, чем его собственный.
В общем, я узнал, что Афон представляет собой самоуправляющуюся часть греческой территории, наделенную привилегиями, которые определены статьей 122 Конституции и признаны Европейским Союзом. Афонские монахи не облагаются налогами и не платят никаких сборов. Они ведут свои дела при посредстве Священного Собора (Кинота), маленького парламента из делегатов от двадцати больших монастырей, и Священной Эпистасии, правительства из пяти членов. Эти органы располагаются в Карьесе, административном центре полуострова, где пребывает также мирской губернатор, назначаемый государством. Он отвечает за общественный порядок и служит посредником между монастырским сообществом и афинским правительством. Иностранный монах не может вступить в общину без согласия министерства иностранных дел. В случае приема ему автоматически предоставляется греческое гражданство.
— София была совершенно права, заметив вчера, что аватон нарушает закон о равенстве граждан. Порядки Афона — конституционное отклонение.
Я поблагодарил его, как мог.
— Можно задать тебе еще один вопрос?
— Танассис, малыш! — снова крикнула женщина.
Я спросил его, существует ли органическая связь между греческой Церковью и Священным Собором.
— Нет, не существует. Во всем, что касается духовной миссии, монахи подчиняются Константинопольскому патриархату. Тем не менее многие из них оспаривают политику патриарха, а некоторые даже открыто его презирают. В общем, они во всем пытаются своевольничать.
— Танассис, вот я тебе сейчас всыплю!
Угрозу изрек мужской голос. Из чего я заключил, что маленький Танассис путешествует с родителями.
— На сегодня тебе хватит? — съязвил Ситарас.
Едва закончив с ним разговор, я хотел было позвонить Янне, но не нашел, что бы такого сенсационного ей сообщить. «Она и так прекрасно знает, что некоторые монахи на ножах с патриархатом… И никогда не согласится, что православное монашество может довести до отчаяния». Около девяти часов я представил себе, как изучаю ее тело под одеялом при свете карманного фонарика, с которым Навсикая читала тайком в пансионе урсулинок.
Ровно в девять я позвонил журналисту, о котором мне говорил Ситарас. Его имя, Харис Катранис, показалось мне каким-то ненастоящим, как у персонажей писателя Янниса Мариса, чьи имена тоже всегда вызывают недоверие. Уже набрав номер, я сочинил фразу: «Харис Катранис с дурным предчувствием проник в квартиру Маро Дессипри, которой та владела в Колонаки». Одно из самых известных произведений Мариса называется «Убийство в Колонаки».
Катранис снял трубку сразу же.
— Я уже несколько лет не веду религиозную рубрику, — сообщил он мне. — Работаю теперь ответственным секретарем в редакции «Эмброса». Но все же могу подкинуть вам два-три факта, в частности, расскажу, какую позицию монахи занимали в некоторые поворотные моменты нашей истории.
Его любезность снова напомнила мне Мариса, чьи персонажи, как правило, отменно вежливы.
— Могу я увидеться с вами сегодня? — предложил я ему не без апломба.
— Да, почему бы и нет… Заходите к семи в редакцию.
После этого звонка я почувствовал себя просто чудесно и решил, что моя статья об Афоне наделает много шуму. Я даже подумывал отдать ее в газету с большим, чем у «Авги», тиражом.
Так что я пребывал в превосходном настроении, когда около десяти с половиной утра явился в библиотеку Геннадиоса, расположенную в квартале Колонаки, в глубине роскошного сада. Вокруг росло несколько очень старых, почти черных кипарисов, и среди них — олива, помоложе, с густой листвой и стволом, раздвоенным, как буква «V». Портик здания поддерживали восемь очень высоких колонн, а прямо над входом была высечена фраза Исократа: «Греками зовутся те, кто разделяет НАШУ культуру».
Я никогда не был в этой библиотеке, хотя она самая крупная в стране после Национальной. По счастью, она принадлежит не государству, так что не страдает от нехватки денег и порядка, что обычно свойственно государственным учреждениям. Геннадиос, знаменитый библиофил, служивший послом Греции в Лондоне, завещал свою коллекцию Американской школе археологии в Афинах.
Тем не менее в этой исключительной библиотеке меня ожидало двойное разочарование. Во-первых, я не нашел книгу того немца — его зовут Михаэль Царнт, — которую мне рекомендовал Везирцис, а во-вторых, выяснил, что она не переведена на греческий. Как же я смогу ее прочитать, даже если вдруг найду? Немецкий я знаю неважно.
— Один экземпляр должен быть в Аристотелевской библиотеке, в Фессалониках, — сказал мне библиотекарь.
Видимо, мое огорчение не оставило его равнодушным, поскольку он продолжил свои поиски, пока не обнаружил в конце концов в бюллетене Французской школы археологии статью в двенадцать страниц о древностях Афона, написанную неким Базилем Прео. Я погрузился в чтение. Хоть мой французский и не слишком хорош, такие тексты я могу читать свободно.
