— Угу. — Она снова прикрыла глаза.
— Наш незримый самолет уже на взлетной полосе. — Кристофер любил рассказывать сказки, и сейчас трава потащила его на очередную телегу. Он видел этот самолет, маленький, застывший посреди взлетного поля. Музыка будет шлемом авиатора, он взлетит над собственным сном, — продолжил Кристофер. — Вот он идет по упругой земле, чтобы разогнаться и взлететь. И этому полету не помешают ни тяжелые сапоги, ни груз дней за его спиной. У его птицы большие крылья. Вот он надевает кожаные перчатки, он пристегивает парашют. Защитные очки блестят на его лице. Но что это? — Кристофер сделал паузу и Галка улыбнулась. — Почему он остановился неподалеку от взлетного поля? Что так привлекло его внимание? Маленький цветок, самый красивый из всех, что он когда либо видел. И он не может идти дальше, он не может оторвать взгляда от радужных лепестков. Они дрожат на ветру, а тяжелая машина продолжает стоять на поляне сверкая серебром, как огромный кусок льда.`И все полеты вдруг приобретают для него новый смысл. Он понимает, что сейчас взлетит, сам, такой как есть, ибо для настоящего полета не нужно никаких шлемов, парашютов, перчаток, дирижаблей, воздушных шаров и аэропланов, он будет разрезать свинцовые облака и небо прольет ласковый дождь на цветок, жизнь которого, как и жизнь пилота — одно мгновение, но в этом мгновении тучи разбегаются, словно испуганные овцы, и пилот возвращается вниз по радуге.
— Значит он был в Раю? — Галка потянулась. — Ведь радуги ведут в Рай.
— Не знаю, где он был… Может, и в раю, но я вижу и его, и цветок. Я хочу сегодня на трассу. Как ты? Едешь к своему Сэнди?
Крис давно знал Галку. Он знал также, что в Ебурге ее ждет не дождется некий Сэнди, полуцивильный парень, владелец музыкального клуба и предмет незлобных насмешек Криса. «Это у тебя от ревности, — сказал он сам себе, — не привязывайся. Галка — птица свободная».
— Сэнди пока далеко, — просто ответила Галка, — а я с тобой.
После этого разговора был чай и трава и долгие сборы — то Кристофер, то Галка все время тормозили, и лишь к середине дня они оказались на выезде из города.
Однообразная бесконечная трасса, отороченная зарослями кустарника. И те же песок и пыль. Правда, осень на некоторое время уступила место лету и ветра не было.
Сначала их взял пожилой казах на МАЗе. Немногословный, типичный восточный драйвер, лицо которого напоминало высохшую луковицу. И разговор в кабине протекал по типичной схеме, выглядевшей приблизительно так:
— Откуда? — спрашивал водитель не отрывая взгляд от дороги.
— Из Алма-Аты.(Ташкента, Бухары, Самарканда и т.д.)
Далее следовала долгая пауза — гудел мотор, водитель по прежнему смотрел на дорогу, и, казалось, напрочь забывал о пассажире (пассажирах). Этот момент Кристофер любил передразнивать в компании друзей: надувал щеки, гудел, и, устремив взгляд вдаль, сжимал руками несуществующий руль.
— Живешь где? — через полчаса следовал второй вопрос.
— В Питере.
И снова — полчаса молчания. Только голос мотора.
— Дети есть?
— Нет пока.
Пауза. Бжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж.
— Ты геолог?
— Нет, путешествую.
Бжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж.
Далее, после очередной паузы, вопросы варьировались. Но очень часто следовало:
— А борода зачем?
Борода на востоке была признаком олдовости. И ее обладатель должен был быть либо по крайней мере пятидесяти лет от роду, либо иметь хотя бы трех детей.
Этот разговор не успел достичь вопросов о бороде и о Галке, как МАЗ свернул на проселок и остановился.
— Тебе туда. — Водитель указал рукой на трассу, затем развернулся к проселку. — Мне туда. Домой.
Они вернулись к шоссе.
— Ого, — сказала Галка, — смотри, птица.
На холме сидела большая, в человеческий рост, каменная птица.
— Ей, наверно, лет двадцать. Во времена застоя таких птиц здесь до хрена было. `
По прошлым путешествиям Кристофер помнил множество придорожных скульптур, отлитых из цемента по единым образцам: трассы Киргизии и Казахстана помимо птиц разных сортов и размеров изобиловали и человеческими фигурами и фигурами животных. Часто, например, встречались каменные мужик с теткой: тетка стреляет из лука, который можно только угадывать — концы как правило обломаны, а иногда оторваны и руки. Или бабай (бородатый восточный старец в халате) с бараном — это произведение придорожной скульптуры шоферы окрестили «двумя баранами». Или баран (сайгак, горный козел, олень и т.п.) в одиночестве, без бабая.
В России подобных фигур то ли было меньше, то ли они просто терялись среди деревьев. Кристофер вспомнил двух космонавтов на Тихвинско-Череповецкой трассе. Головы покорителей космоса, сверкая позолотой, лежали в нескольких метрах от бетонной ракеты и от гордо стоящих тел. По этой ли дороге ехал пушкинский Руслан?
— Давай поднимемся, — предложила Галка и побежала наверх.
Когда Кристофер подошел, точнее, подполз к ней, она уже гладила шершавое, изъеденное ветром, солнцем и дождем крыло.
— В великой книге Аджа иб Дунйа, — возвышенно начал Кристофер, — говорится, что есть птица Абу Харун. Днем она сидит недвижно, как этот камень, а ночью находит влюбленных и поет так жалобно, что у них разрываются сердца.
— О, птица Абу Харун, — сказала Галка и подняла с земли камень. — Прими наш скромный дар, в виде этого цветного камня, но не лишай нас сердец.
Кристофер забежал за статую и прохрипел:
— О, моя юная почитательница, дитя птичьего рода моего. Я принимаю твой скромный дар и не брошу свою тяжелую тень на тебя и твоего возлюбленного, я не буду петь этой ночью для вас, а отправлюсь в великий Багдад, ибо там премного чистых сердец, коими я питаюсь.
— О, птица Абу Харун, открой мне тайну, сколь долго мы будем торчать на этой… благословенной трассе.
— О, безмятежное дитя мое. Тайна сия велика, но не пройдет и третья машина, как вы уже будете ехать в сторону севера. Но не стой долго перед моими очами, ибо велико искушение запеть для твоего чистого сердца.
— Прощай, птица Абу Харун.
— Погоди, дитя мое, — птица стала натужно кряхтеть.
— Что ты делаешь, птица?
— Не бойся, дитя мое, — Кристофер уже задыхался от смеха, — я делаю не то, о чем ты подумала. Я хочу снести волшебное яйцо, живого птенца и преподнести тебе его в дар.
— Но где же оно?
— Встань по другую сторону крыльев и ты его обретешь.
Галка обогнула птицу и попала в объятья Кристофера.
— Здравствуй, дар птицы Абу Харун. Только на яйцо ты не похож. Скорее на птенца. Каково же имя твое?
— А имя мое — великий маг и чародей Абу Джа фар Крис ал Масуд, о огненноокая красавица, и рожден я птицей Абу Харун дабы спасти тебя от дэвов, кои водятся в местах сих в великом множестве. — Кристофер прислушался. — Постой, никак машина.
Галка побежала вниз, на трассу.
— Не торопись, автобус. — Кристофер увидел его прежде, чем она спустилась. — Автобусы не стопим.
— Первая прошла, — сказала Галка уже на обочине, — когда же вторая?
Вторая появилась незамедлительно. Жигуль, полный людей. А третья.
Третья — такой же жигуль, но пустой. И он, подняв облако пыли заехал на обочину и остановился.
— Вот видишь, — сказал Кристофер, — предсказания сбываются.
— На Балхаш. — Он сунулся в кабину и про себя зачем-то мысленно добавил: «Мы везем Хаш на Балхаш». На самом деле никакой дури ни Кристофер, ни Галка не везли. Любой придорожный мент таил опасность, да и сам Кристофер предпочитал быть чистым перед законом. Среди народа ходили слухи, что маленький косяк считается дозой потребления, и за него наказывать не должны. Но Крис не брал с собой в дорогу даже маленького косяка. Самое стремное если свинтят на трассе.
Он вспомнил недавний разговор с Бахытом. Тот, будучи до конца человеком травы, всегда брал с собой немного гаша или пыли. Не анаши.
«При шмоне обычно не находят,» — говорил Бахтик, уже несколько лет ведущий жизнь дервиша.
«Однако именно в этих местах его и заментовали, — отметил про себя Кристофер, — причем, даже не на трассе, а в поезде».
Какой-то человек оставил в вагоне электрички целую сумку травы и казахский конвой, обнаружив ее стал искать хозяина. Ну, и в Макушино на перроне взяли трех подозрительных молодых людей — Бахыта и двух путешественников, с которыми тот познакомился в поезде. Их отпустили быстро, а у Бахтика в рюкзаке была пыль и мешочек с семенами: пыль сначала не нашли, только семена, и лишь в Петушково, куда привезли Бахтика, обнаружили и ее. Однако сумку на несчастного дервиша повесить не удалось. В итоге — всего лишь три месяца курганской тюрьмы. Много это или мало — три месяца?
