— Ну-у, ты прямо Конев! Нет, ты Конёв! Ставлю тебе пять! — а потом осекся. Наверное, подумал, что ставить высшую оценку именитому двоечнику, который даже по истории перебивался с двойки на тройку, не педагогично: — Нет, поставлю четыре, ведь ты же не Конев, а Конёв!
Мне нравились фильмы про войну и тогда же я начал проявлять интерес к военной истории. Я внимательно прочитал один из параграфов домашнего задания, где рассказывалось о Великой Отечественной войне, поэтому, вдвойне радовался хорошей оценке — как заслуженной. Наверное, не таким уж и безнадежным двоечником был я.
Прекрасный человек и замечательный учитель, преданный своей профессией и увлеченный ею был у нас и по математике, геометрии и алгебре, звали ее Вера Андреевна. Она настолько любила в свой предмет, что даже мне — отчаянно не воспринимавшему математику, не знавшему не только синусы и косинусы, но даже таблицу умножения, — пыталась привить если не знания, то хотя бы терпимое отношение к ним. Помнится ее рассказ о посещении какого–то научного городка. Ну что там можно было увидеть? Но Вера Андреевна почувствовала дух науки! И он ее покорил. Тамошние обитатели были ничуть не меньшими фанатами математических наук, чем она, оставшаяся после этого посещения под очень сильным впечатлением. Особенно ее покорил короткий разговор с одним из встречных, у которого она спросила, как пройти на нужную ей кафедру, — тот ее так красиво послал и настолько точно описал траекторию, что она рассказывала об этом все еще с прежним восторгом:
— Пройдете по прямой линии около 50-ти метров, дойдете до пересечения биссектрис скверика, в этой точке повернете налево и через 30 метров войдете в корпус. Двигаясь в этой условной системе ординат, по синусоиде одолеете лестничные марши до третьего этажа. Дальше повернете направо и по диагонали пересечете вестибюль, а в конце этого отрезка обнаружите искомую величину.
В десятом классе на уроке химии меня как–то вызвали к доске. Насколько я любил начальную военную подготовку, настолько же ненавидел химию. Ну не грели мою душу ее сложные и развесистые, как оленьи рога, формулы! По этой причине такого добра, как двойка в классном журнале, жирно выведенная напротив моей фамилии, было хоть завались. Я не знал, что делать у доски, так как Наталье Михайловне сказать мне было нечего и отнюдь не по принципиальным или деловым соображениям — просто ей и до меня было все известно, что касалось химии. Но выбирать не приходилось.
До окончания урока оставались считанные минуты с секундами, и тут я подумал, что неплохо бы затянуть свой ответ до спасительного звонка на перемену. Мой сосед по парте Саша Захаров очень гордился своими наручными часами, подаренными ему родители, на уроках он использовал их в качестве хронометра. Вот и тут незаметно для учителя начал показывать мне на пальцах оставшиеся мгновения.
С поникшей головой и тоскливым взглядом, очень медленно передвигая ногами, я поплелся к чистой доске. Это был нехороший факт, так как он лишал меня серьезного козыря, которым при умелом пользовании можно было затянуть время на пол–урока. Коричневая доска метра два шириной висела за кафедрой преподавателя, водруженной на авансцене. При всеобщей относительности вещей это казалось высоким местом, словно меня вызвали на гору Тайгет, чтобы сбросить в пропасть аки маленького ущербного спартанца. В общем, шел я отвечать урок с низко опущенной головой и думал: как же затянуть свою агонию. Тусклыми, угасшими глазами я сканировал пространство впереди себя не дальше метра, ища спасения. И тут обратил внимание на водопроводную трубу, идущую к раковинам… Чтобы оттянуть хоть на десяток секунд час расплаты за отсутствие знаний по химии, я неловко споткнулся. Убыстрив таким образом продвижение вперед, я хотел бы лбом пробить учительскую кафедру, да и застрять там, если не навеки, то хотя бы до переменки. Но не долетел. Одна радость — одноклассники поржали с откровенным удовольствием. Да, с четверть минуты я своим трюком отвевал, пока одергивал якобы примятый пиджак и раскланивался направо и налево. Однако находчивые происки меня не спасли, и я по обыкновению получил заслуженную оценку. Безусловно, учитель прекрасно знала мои способности и четко рассчитала время, чтобы со мной расправиться.
У меня не было отца, и никто не занимался со мной ни физкультурой ни спортом, никто не прививал любовь к ним. Естественно, я рос хилым и слабым мальчиком, не имел развитой мускулатуры. Любая задиристая девчонка запросто могла обидеть меня. С некоторых пор я стал подозревать, что без спорта не обойтись. И вот в шестом классе Петя Калинин, мой друг детства, привел меня в секцию вольной борьбы, где и сам тренировался, к тренеру Кулешу. Я добросовестно занимался целый год, а потом настали каникулы и я из–за этого, а больше по своей лености бросил тренировки. Но тогда я еще не знал, что спорт проник в меня и пустил полезные ростки, только спустя время почувствовал, что мне его не хватает, что хочется опять ходить в спортзал. После следующих каникул я вдруг надумал заниматься более крутой и популярной борьбой, и записался в секцию самбо. Туда наблюдался такой наплыв мальчишек, желающих заниматься, что тренеры при отборе пошли на проведение конкурса, что–то вроде приемного смотра, который я, к своему удивлению, сдал с легкостью. Тогда–то я осознал, что если бы Петр не затащил меня на вольную борьбу и если бы я целый год не занимался ею, то вряд ли бы сдал этот спортивный экзамен. Но с самбо мне очень не повезло, потому что расписание тренировок совпало с занятиями в школе. Об этом я очень сожалел, но сделать ничего не мог, в такой ситуации оказался не я один, но и ровесники из моего двора.
Им тоже хотелось заниматься спортом, они искали выход из ситуации, и их стараниями я снова записался в секцию вольной борьбы. На этот раз к тренеру Ефиму Давыдовичу Кузнецу из спортивного общества «Буревестник», молодому и энергичному — ему было около тридцати лет. Среднего роста, коренастого телосложения, круглолицый, с поломанными ушами, он имел ноги как у кавалериста и был очень похож на борца. К детям относился с добротой и участливостью, насколько позволяли обстоятельства. Словом, как человек и как тренер он мне нравился.
Студенческое добровольное спортивное общество (СДСО) «Буревестник» в спортивном и физкультурном движении объединяло высшие учебные заведения страны. Мы с разными мальчишками, в том числе и из нашего двора, тренировались в Минском государственном педагогическом институте имени Максима Горького (ныне — Белорусский государственный педагогический университет им. Максима Танка). Потом нашу секцию перевели в Белорусский технологический институт им. С. М. Кирова (БТИ, теперь — Белорусский государственный технологический университет) на улице Свердлова. Спортивные сборы по вольной борьбе среди юношей обычно проводились в Белорусском политехническом институте (БПИ, теперь — Белорусский национальный технический университет) и в Республиканском доме физической культуры (РДФК). Кроме Ефима Давыдовича мы знали и других тренеров. Например, Олега Александровича, которого за глаза ребята называли Алёпой, что был ровесником нашего тренера. От самого старого и опытного тренера, с мнением которого считались все остальные, в памяти сохранилось отчество — Марьянович. Припоминается и самый молодой тренер, тренировавший группу подростков в институте народного хозяйства.
На соревнованиях среди юношей я боролся в самых ходовых весовых категориях до 60, а среди взрослых — до 62 килограммов. Там всегда существовала такая толчея, что пробиться в финал было непросто. Чтобы протолкнуться хотя бы в полуфинал, потеть приходилось по–настоящему, не то что некоторым мухачам и тяжам. Даже в нашей секции был мухач Леня, мой ровесник, весивший всего около 40 кг. Обычно на соревнования он приходил два раза: сначала чтобы встать на весы, а потом чтобы подняться на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Соревнования он покидал с почетной грамотой, не оставив на ковре ни капли пота. Другой, тоже по имени Леня, был на два года моложе меня, но и тяжелее на несколько килограммов. Он был и покрепче и, что важней, талантливей. Сначала борьбой он занимался всерьез, и у него все получалось очень даже неплохо. Потом с ним или с его отношением к спорту что–то произошло, и он стал работать без желания, с ленцой. Примерно через год, работая с ним в паре на отработке приемов или в схватках, я стал замечать, что Леня отдается вполсилы. Бывали моменты, когда его обуревала злость, но надолго его не хватало.
Судя по одному, как мне тогда казалось, незначительному поступку, я со временем понял, что дело не только в отношении к спорту. Как–то мы возвращались с тренировки домой в переполненном троллейбусе. По ходу движения нас трясло и мотало из стороны в сторону, особенно, когда водитель резко набирал скорость или тормозил. После очередного резкого торможения наши тела по инерции подались вперед, точнее, Леня стал на меня наваливаться. Я же держался уверенно, поэтому инерции движения поддаваться не стал, вот тут мой единоборец мне по–хорошему и посоветовал:
