Вот я сижу на подножке мчащегося поезда, который везёт нас в лагерь около городка Лахденпохья на Карельском перешейке, вцепившись в ручку тамбура вагона, кусочки сажи из топки паровоза секут лицо, на крутых поворотах виден наш паровоз с чёрными зачёсами густого дыма над тендером; мимо нас мелькают карельские перелески, сопки, сверкающие озёра, цветущие разнотравьем луга, грустные домики стрелочников, которые тянут руку с флажком навстречу нашему полёту, сердце заходится от счастья, а сверхъестественный голос подсказывает в такт грохоту колёс: «Смотри, смотри, смотри, этого больше не повторится, этого больше не будет». От жёсткого встречного ветра и от осознания неповторимости мелькающих кадров горло сжимается, слёзы искристо замутняют картинку.
Поселили нас в военном городке, который французы построили для финской армии накануне войны СССР с Финляндией за Карельский перешеек. Четырёхэтажные здания-казармы непривычных пропорций и архитектуры, выкрашенные по законам камуфляжа цветными разводами и пятнами, оборудованные непривычным санфаянсом, сверкающим кафелем, удобной мебелью, стали нашим временным домом. Здания стояли прямо в лесу, довольно далеко друг от друга, с проложенными между деревьями асфальтовыми дорожками.
Центром притяжения для детей было, конечно, небольшое озеро, рядом с которым мы жили: неправильной изогнутой формы, с крошечным островком посередине. Центральная аллея военного городка полого спускалась к небольшому заливу озера с плотным песчаным дном, где было выбрано место для купания. Справа от разрешённого для нас пляжа, метрах в пятистах, была оборудована деревянная купальня для военных. Она представляла собой дощатый настил в виде прямоугольника на деревянных сваях, который обрамлял естественное зеркало озёрной воды. Любимым занятием было растянуться на тёплых, нагретых солнцем досках купальни, свесить голову с настила и следить за косяком крупных сонных окуней, которые лениво, едва шевеля плавниками, стояли в тени купальни и напрочь игнорировали наживку из червей, насаженных на крючок самодельной удочки.
Налево от центральной аллеи начинался каменистый берег, усыпанный разнокалиберными камнями: от громадных валунов до мелкой разноцветной гальки, и поросший настоящим, неухоженным лесом с обильными кустиками черники, от которой зубы и пальцы быстро и предательски темнели. На этом каменистом берегу, в калейдоскопе пёстрой гальки и базальтовых булыжников, в прозрачной воде жило многочисленное семейство раков — от совсем маленьких зелёно-голубых рачков до тёмно-серых воинственных взрослых раков с вытянутыми навстречу опасности внушительными клешнями. При первом знакомстве с раками мы инстинктивно побаивались их смелых наскоков с хватанием клешнями за пальцы, но постепенно поняли, что от этих щипков руки не очень-то и болят, а когда приспособили для ловли солдатские двупалые суконные рукавицы, то количество выловленных раков доходило до полусотни и более. Повара столовой всячески поощряли нас, когда мы притаскивали ведро живых раков на кухню. В виде награды мы получали компот из сухофруктов, пряники, печенье и фруктовую карамель. Варёных раков тоже пробовали, но особенного удовольствия от этого не получали, тем более что в те времена жестяные банки с дальневосточными крабовыми консервами «Снатка» лежали на полках магазинов наравне с килькой в томатном соусе и спросом не пользовались. В дорогу, в поход, детям выдавался сухой паёк, в состав которого в том числе входили и консервы из крабов. На одну банку сгущёнки можно было выменять несколько банок крабового мяса. Видимо, поэтому сладковатое мясо варёных раков, похожее на крабовое, у мальчишек успеха не имело.
Вторым по популярности местом нашего пребывания на природе были расположенные в километре от ограждения лагеря безлесные сопки, поросшие малинником и густой травой, в которой прятались кусты земляники, усыпанные крупными ароматными ягодами. Эти сопки были сложены из гранита. Каменные глыбы то тут, то там торчали из густой травы, и было наслаждением лежать на нагретых солнцем каменных лежанках и неторопливо поглощать сладкие отборные ягоды земляники и малины.
В гранитном монолите этих сопок были пробиты анфилады прямоугольных помещений, которые отделялись друг от друга стальными воротами. В подземелье пахло гарью, мазутом, плесенью. На бетонном полу были видны остатки от костров, на потолке — следы копоти. Ледяной сырой воздух быстро вызывал озноб, и тянуло наружу, на солнце, к запахам травы и цветов.
Вечером в лагерных спальнях таинственным шёпотом передавались страшные легенды о немецких шпионах, которые до сих пор скрываются в сырых лабиринтах, имеющих подземные ходы через границу, о детях, бесследно пропадающих в подземельях, о складах с оружием и сокровищами, которые можно отыскать в тайных подземных схронах.
Позднее, став взрослым, я узнал, что в этих местах Финское государство, предвосхищая войну с СССР, строило военные укрепления, которые были названы линией Маннергейма, в честь Карла Густава Маннергейма, генерал-лейтенанта царской российской армии, затем маршала финской армии, впоследствии, после окончания Второй мировой войны, президента Финляндии.
Однажды, к концу нашего обитания в Лахденпохье, к началу обеда не появился в столовой паренёк из нашей компании — Генка Смирнов, мой одноклассник, который через несколько лет прославился тем, что во время школьной практики на Онежском тракторном заводе (в то время все школьники раз в неделю работали на производстве на рабочих местах) умудрился на заводских станках изготовить настоящий действующий пистолет, стреляющий патронами от мелкокалиберной винтовки, которую мы изучали и пристреливали на уроках по военному делу.
Генка был очень маленький, на голову ниже всех мальчиков из нашего класса, весьма шустрый и подвижный, с маленьким курносым носиком и большими голубыми глазами. Несмотря на маленький рост, он пользовался авторитетом за подвижность, неунывающий, весёлый характер, за смелость и отвагу в любых сложных ситуациях, за знание множества песен и мелодий, которые он безошибочно подбирал на своём трофейном аккордеоне, едва справляясь его недетскими габаритами. Его ближайший друг и приятель Колька с испугу проговорился нам, что Генка после завтрака собирался сходить в катакомбы[3] (так условно мы называли в разговорах это место) и кое-чего поискать там. Парень из старшего отряда наплёл ему, что в дальних помещениях военного лабиринта сохранились склады с оружием и кто-то из пацанов там это оружие видел своими глазами. Не обедая, похватав в карманы ломти ароматного свежего хлеба, мы заскочили в спальню, где прихватили электрический фонарик, тёплые куртки, и отправились в сопки искать Генку.
В первом большом зале лабиринта, от которого в стороны ответвлялись два прохода, никаких следов пребывания нашего друга мы не обнаружили. Тогда приняли решение, что надо собрать как можно больше камешков, которые в изобилии валялись возле входа. Камни уложили в старое ржавое ведро, найденное неподалёку в траве, карманы куртки и штанов также пришлось набить камнями. Своих спутников я поставил у металлических ворот каждого из ответвлений и просил их стучать камнем по металлу, подавая звуковые сигналы. Договорились: если я через пару часов не вернусь, они бегут в лагерь и поднимают тревогу. Нагруженный камнями и едва поднимая ведро, я, после некоторых раздумий и повинуясь неведомому предчувствию, двинулся по правому ответвлению, сопровождаемый гулкими ударами по металлу. Шёл медленно, оставляя за собой дорожку из камней и одновременно вглядываясь в серые сумерки перед собой. Миновав три смежных помещения, пришлось включить фонарь. Ведро стало немного полегче, удары все глуше и глуше звучали где-то сзади. От волнения и от груза камней мне стало жарко, пот катился по лицу. Через четыре комнаты появилось новое раздвоение хода. Постояв минуту в раздумье, я снова подсознательно выбрал правый проход и пошёл по нему вперёд. Камней оставалось пол ведра, и я старался их экономить, раскладывая пореже. Металлических ворот в проходах больше не было.
Помещения и коридоры были совершенно пусты, иногда попадались истлевшие тряпки, коробки от противогазов, следы от костров. Когда камни в ведре закончились и я миновал ещё четыре разветвления, фонарик светил гораздо хуже, чем сначала. Звуки ударов прослушивались слабо, камней в карманах оставалось немного. Я остановился, прислушиваясь и обдумывая ситуацию. Тревога и неуверенность отошли на второй план, интуиция и желание решить проблему и найти Генку толкали меня вперёд. Ещё через три комнаты, в четвёртой, валялось с десяток пустых ржавых бочек, а в углу на деревянном ящике и в каком-то тряпье сидел бледный, с мокрым от слёз лицом Генка и сиплым, сорванным голосом едва слышно, невнятно твердил: «Куда идти? Куда идти?». Я радостно схватил его за влажную холодную руку и заорал: «За мной, за мной, Гена!».
