— Я понимаю, но надо все срочно… Привести в порядок все надо. Я… Вы поставьте туда кого-нибудь…
— А кого? У нас все загружены, да и кого попало не сунешь.
— Я согласен… Знаете, Вы поручите это Коротаеву и Петрову.
— Есть.
Были и такие у них — Коротаев с Петровым. Дважды над их головами собирались тучи за кое-какие делишки, и дважды чья-то умелая рука их рассеивала, вновь открывая чистый небосвод. В милиции, как у Ноя, каждой твари по паре. Вот и эти все на пару бродили. Если кому надо было жесткий допрос провести, ну, когда все уже всем ясно было, а какая-то сука запираться вдруг решала, то это надо было к Коротаеву с Петровым обращаться. А вот на обыск без подкладки их брать было нельзя, с ними уж точно не только ничего не найдешь, но и своей сумочки не досчитаешься. Нет, если кому пистолет или порошок подложить в воспитательных целях, то ловчее их в отделении не было. Хиля прямо обрадовалась, когда про них услыхала, втайне она так боялась, что Лагунов назовет ее мальчиков, Сашеньку и Вовочку. И Вовочка в тот день так подозрительно смирно сидел за своим столом. На обход дома с разбойным нападением он не торопился, говоря, что пойдет позднее, когда народ вернется с работы. А Сашеньку она утром с трудом в литейный из отделения выперла, он тоже почему-то хотел остаться протоколы пописать. Господи, она столько души в них вложила, что просто бы не пережила, если бы сейчас, после стольких трудов, их бы назвал Лагунов.
Да, поработала Хиля над своими подопечными не впустую. Вот если человек — опер, пусть и молодой, то он, не поднимая глаз, носом все учует и все нитки молчком свяжет. Ведь ничего она им про Алексеевские папки не говорила, а проследили ведь, топтуны малолетние!
— Рахиль Самуиловна, — шепотом сказал ее Вовочка, — наши гоблины бумаги полковника к Лагунову поволокли. Вы бы тоже папочки-то отсюда эвакуировали. Это по делу Владимирской, его на допдоследование вернули, а Лагунов очень им интересовался. Бумажкам этим самое время пропасть, поэтому домой Вам нести это нельзя.
— Без сопливых. Вова, ты один эти папки видел?
— Я ведь, Рахиль Самуиловна, нарушитель-то малолетний. Раз я видел, то мог и еще кое-кто увидать. Вы бы хотя бумажки оттуда достали, а в папки другое что положили. Впрочем, мне ли Вас учить сопливому-то?
— Давай два дела по-грязнее, и чтобы обязательно там авторитеты маячили. А банкиршу Владимирскую мы отсюда вынесем, только вот куда? И Алексеев куда-то за город укатил, картошку копать, черт!
Но в принципе она знала куда можно спрятать бумаги покойной банкирши так, что никто бы в жизни не догадался. Начальником отдела безопасности в этом самом банке работал как раз бывший их опер Леха Годунов, который на проводах Алексеева совал ей свою визитку и намекал на то, что очень хотел бы побывать с ней в самых горячих точках страны или, на худой конец, их города. И еще до проводов Алексеева как-то Хиля заходила к нему банк, не по поводу убийства его банкирши, конечно, а так, прокачать ситуацию. Он, вроде, в неженатых у них с паспортистками числился. Старого они тогда не вспоминали, у обоих и нового было повыше ноздрей. Леха поил ее хорошим кофе в своем роскошном кабинете, подсев к ней на мягкий диван, а сейф там был такой, что и слона в нем можно было спрятать. Но когда она, под пристальным взглядом Вовочки, перезвонила Годунову по одному из его телефонов, то узнала, что вынос тела Алексея Григорьевича состоится в пятницу. Бумаги начинали жечь ей руки. Положив трубку, она долго смотрела в одну точку. Вовочка только спросил: «Замочили?» И Хиля устало кивнула головой.
— Конечно, там сверху его показания лежат.
— Вовочка! Сколько раз просила не рыться в моих бумагах!
— Вы теперь в шестерку звоните, к организованным нашим. Дело-то, в сущности, ихнее! Прокуратура на дурика в уголовку его спустила. Вот номер телефона, держите!
— Давай.
Хиля договорилась о встрече, и они с Вовочкой кинулись было за машиной, но дежурный выложил им журнал, где надо было заполнить весь маршрут, ознакомив с приказом Лагунова по этому поводу. До Лехи Годунова Хиля бы этот журнал, конечно, заполнила, но тут она решила, что лучше пешком прочапать. Тем более, что идти-то всего два квартала. Вовочка уже навострился ее сопровождать, но тут в дежурку зашли Коротаев с Петровым и позвали его к Лагунову в кабинет. Вовочка беспомощно обернулся к Хиле, и она ободряюще кивнула ему головой, мол, держись до последнего, а я — как-нибудь сама.
Она рысью неслась ясным осенним днем по городу, крепко вцепившись в целофановый пакет с папками. Вовочка все держался, поэтому до шестерки Хиля допилила без приключений. Там она ринулась к университетскому однокашнику Лехи Годунова, чтобы уж быть совсем уверенной в ходе расследования. Первым делом она попросила его вызвать по телефону к себе для дачи показаний Вовочку, но дежурный ему ответил, что старшего лейтенанта Морозова только что госпитализировали с сердечным приступом в нейрохирургию. Тогда этот следак скоренько перелистал папки и тут же вызвал машину с группой. В кабинет вошел его друг в пятнистой форме и черной маске на лице с дырками для глаз, носа и рта. В дырочке для рта у него дымилась сигарета. Посоветовавшись, они решили немедленно задержать Лагунова и еще там пару-тройку пацанов по этому делу. Предложили даже ее сперва до дома подкинуть. Но растроенная Хиля сказала, что домой она пойдет пешком, что ей надо подумать обо всем и побыть на природе. Следак пожал ей руку и посоветовал на работу в ближайшие дни не ходить. А Хиля совсем уже разочаровалась в своей работе и решила туда больше совсем не ходить.
По дороге домой Хиля зашла в магазин и купила хлеба, молока и сметаны. Хуже всего было то, что осенняя красота уходящего дня никак не вязалась с ее внутренним состоянием. Что же это такое происходит? Ведь не было этого раньше с народом. Раньше и Лагунов этот в управлении все на партийных собраниях выступал, а сейчас своим же готов за бандитскую копейку башку проломить. Вот ее старая школа, вот липы… Стоят, как прежде, и все, вроде бы, по-старому. И вот тут она увидела всех троих. Коротаева, Петрова и ее Сашеньку. Они курили под липами и даже не смотрели на нее. Но ментовскую суку не обманешь, она сразу поняла, что здесь они ждали именно ее. Хиля впервые за всю жизнь мысленно обратилась к бабушкиному Богу с мольбой о посильной помощи, но не из-за себя, а только ради маленькой Лоры и беспомощной бабушки Видергузер…
* * *
Вечером Клава возвращалась с шабашки. Клиент попался очень занудный, из новых русских. После работы, сунув Клаве бутылку водки с собой, он долго ругал ее работу и требовал сделать ему какое-то золотое сечение. Клава с трудом вынесла сорок минут его жалоб. Выйдя из подъезда, она с шумом вздохнула воздух, чистый от запахов строительной пыли, шпаклевки и обойного клея. Осень раскрасила золотом деревья и устраивала им свое сечение до самой весны. Недалеко от бывшей ее школы, под нестареющими липами какие-то мужики лупили Хилю. Это точно была она. Хиля стояла с трясущимися губами у раскиданных молочных бутылок и двух буханок хлеба и старалась прикрыть голову руками. Разбираться было некогда, поэтому Клава ударила ближнего мужика прямо портфелем. Замок тут же жалобно хрустнул и сломался, а может это хрустнуло что-то у мужика, но было уже поздно, Клава уже расстроилась из-за портфеля. Этого мужика она еще ударила сверху кулаком по голове, и он обмолоченным снопом свалился ей под ноги, другого — коленкой между ног, а самый последний сразу бросился бежать. Клава собрала затоптанный хлеб и сложила его в Хилин пакет с голой по пояс блондинкой. Хотя этот хлеб сейчас оставалось только свиньям скармливать. Хиля прижимала руки к груди и тоненько выла. Подхватив портфель и пакет, Клава потащила невменяемую Хилю прочь от медленно приходящих в себя налетчиков.
— Хиля, только не пищи! Шибче шевели копытами, Хиля! Энтот ведь за подмогой побежал! Давай хоть в подъезде укроемся. Да не вой, ты! Я и так в растройстве из-за портфеля. Прям, убила бы гадов! Сколько годов вещь служила! А какая красота эта кожа свиная… Не действуй мне на нервы, не ной, у меня нервы ни к черту собачьему нынче.
Все увещевания Хилю не пронимали. Плотно сжав зубы, она издавала тонкий, ни к чему не относящийся визг. Клава потащила ее во дворы, знакомые им с детства, завела ее в ближний подъезд и усадила на широкий подоконник. Сбегав до арки и осторожно выглянув на улицу, она увидела, как к месту драчки подъехала какая-то большущая машина.
Вышедшие из нее парни потоптались рядом, пробежались по улицам туда-сюда, высматривая их с Хилей, и, погрузив боевых соратников, уехали прочь. Потом за первой машиной подъехала вторая с другими мужиками в черных шапочках на морде с дырками для глаз и сопаток.
Клава опасливо прижалась к стене, укрываясь от этих страшных мужиков в пятнистой форме. Они чего-то сказали по рации и быстро вдарили по газам. Клава невольно прониклась уважением к безобидной с виду Хиле, которая смогла-таки вляпаться в такое крупное дело. Эх, что за жизнь! Проходит мимо… А как содержательно устроила ее себе Хиля! Нет, молодец она все-таки! Поднявшись на полуэтаж к Хиле, Клава поняла, что дела у той совсем плохи. Хилю била крупная нервная дрожь. Клава порылась в портфеле — бутылка, к счастью, оказалась целехонькой. Она свинтила ей голову и принялась поить Хилю мелкими глотками. Потом Хиля приняла бутылку у нее из рук и стала пить сама. Водка была в «бескозырке», а пробки у Клавы с собой не было, поэтому она тут же допила оставшуюся после Хили водку. Спрятав пустую бутылку в портфель, Клава столкнулась со взглядом черных Хилиных глаз.
