Решаю до следующего пункта проверки идти пешком. Это далеко — на 26‑й стрит и 11‑й авеню. Прохожие редки. Почти все мужики одели ушанки, а вот некоторые дамочки бегут с непокрытыми головами, с посиневшими носами. У них течёт из глаз и носа и красоты никакой. Начиная с 8‑й авеню улица окончательно пустеет. Дома на глазах ветшают, становятся уже и ниже, вывески скособочены. Сразу за 10‑й авеню начинается нежилой район, скопище гаражей и заводов. В них теперь открываются галереи. В пустырях, заваленных отходами, растут новые многоэтажные здания, в которыe втиснуты многочисленные выставочные залы. Уж на что мрачное, заброшенное место, недавнее прибежище для наркоманов и проституток, но тем не менее в галереи не прорваться. В фаворе у них концептуализм, то есть «чем хуже, тем лучше…»
Вижу в окнах первого этажа холсты с безумными сочетаниями пятен, на одной из белых стен сидят огромные железные пчёлы. Сверяясь с бумажкой, нахожу дом номер 526, здесь в галерее под незамысловатым названием «Номер один» выставляется один из наших. Захожу в загромождённый балками и коробками мрачный холл. Пусто. Кругом наглухо закрытые железные двери. Нахожу кнопку лифта и вдавливаю её в грязную стену. С ужасом слушаю грохот спускающейся кабины, в щели между дверью и стеной мелькают шершавые бока натужно скрипящего троса. Кабина распахивается, и индус, одетый в такую неуместную здесь форму лифтёра, галантно приглашает меня войти.
С опаской переступаю порог и стараюсь не смотреть в щели — у меня боязнь высоты. Индус, одуревший от скуки, спрашивает, отчего я плачу. Вытираю варежкой залитое слезами и соплями лицо и говорю, что ерунда, в Раше холоднее. Он, с грустью, глаза произносит: «А я здесь уже 17 лет…» Весь оставшийся путь мы молчим. Я вспоминаю выставочный зал культурного центра в Задорске. Под центр выделили старинный особняк в парке над Двиной, тёплый, уютный и многолюдный на открытиях. Индус, наверное, загрустил по теплу, по бродящим по улицам коровам и горячей пыли.
На 9‑м этаже никого нет. Иду узким, недавно выбеленным коридором. Кругом запертые двери с номерами. Что там? Офисы? Личные мастерские?
Коридор поворачивает три или четыре раза, за одной полуприкрытой дверью вижу унитаз. Ориентируюсь стрелками на стенах. Наконец, нахожу номер 941.
Осторожно захожу в белый пустой прямоугольник комнаты. Очень похоже на квартиру, в которую ещё не вселились, с той разницей, что на стенах висят большие квадратные холсты. Вид на них один и тот же — Бруклинский мост в тумане. Различна только цветовая гамма. У стола, единственного здесь предмета мебели, женщина и мужчина высыпают из громко шуршащего пакета в блюдо чипсы. Они одновременно поворачиваются и недоумённо смотрят на меня. Мне неловко. Ощущение того, что вторглась в частную территорию, увеличилось. Нарочито уверенно здороваюсь и делаю попытку пошутить.
Голос разносится эхом. От неожиданности они переспрашивают. Это обычная реакция на мой акцент, собеседнику нужно к нему привыкнуть. Спрашиваю, кто художник. Одетый в строгий костюм и похожий на клерка мужчина гордо представляется. Ради приличия хвалю картины, интересуюсь, могу ли я быть членом галереи. Он любезно даёт мне тощий буклет и ворох бумаг. Женщина явно недовольна его любезностью, она скрывается в подсобке и гремит там бутылками. Зовёт его на подмогу.
Я подхожу к окну и несколько минут с высоты девятого этажа смотрю на крыши и трубы, из которых валит серый дым. Пейзаж вполне российский — чёрное, коричневое и белое. Небо, разбухшее от осадков, устало привалило к крышам грязно–бурое брюхо. Внизу, в ущелье улицы, по серому снегу бредут маленькие чёрные фигурки. Прощаюсь в пустоту и иду к дверям. Из подсобки высовывается голова художника, отвечает мне и скрывается. В тот вечер я забредала ещё в какие–то огромные, завешанными листиками, вырванными из блокнота, выставкой беременных женщин, космической инсталляцией пустынные залы. Выбравшись, наконец, на улицу, прошла опять мимо пчёл, гаражей и мостов. 3 ашла в кафе согреться. Взяла чаю с лимоном и фруктовое пирожное. B самом конце зала, возле окна нашла пустой столик. Передо мной сидела женщина. Выглядела, как больная птица, которая забивается в угол и, нахохлившись, не то пересиживает нездоровье, не то ждёт смерти. За окном прыгал на ветру огромный, чёрный мужик–витрина и напрасно пытался всучить прохожим какие–то листочки. Я вышла из кафе и сказала: «Давай, я возьму». В метро читаю бумаги — информацию об участии в выставках. Взносы мне непосильны — 340 долларов в год, плюс 110 за каждое участие. Дошла очередь до листовок: «Корректируем форму бровей, всего 6 долларов». А что, думаю, не заняться ли мне своей внешностью. Адрес салона вкладываю обратно в сумку и всю оставшуюся дорогу дремлю.
