Работая в библиотеке и имея возможность читать периодическую печать, я встречал статьи, где приводятся случаи осуждения и даже казни невинных. Но нигде не встречал упоминания о наказании хоть одного непосредственного виновника произвола!
Может быть врач-психиатр, принявший меня по прибытии, посочувствовал мне — ведь я ему в деталях рассказал свою историю? Не знаю, попал я именно в терапевтическое отделение.
Читаю, рисую. В кино, которое здесь, как и в зоне, показывают по воскресеньям, не хожу. Вспоминаю прошедшую жизнь… Хочется биться головой о стену, откуда-то из самых глубин души рвется вопль безнадежности и отчаяния… Люди, как вы можете быть такими жестокими? Ведь одного прошу, умоляю: «ДАЙТЕ МНЕ УМЕРЕТЬ!» Но для меня страшнее смерти оказаться снова в «психушке». Благодаря заботам геленджикского следствия я уже побывал там задолго до того, как мне было предъявлено обвинение! Увезли меня туда обманом, без всякой санкции, ПО ЛИЧНОМУ УКАЗАНИЮ ПРОКУРОРА БЫКОВА. Как я понимаю сейчас, это необходимо было: меня изолировали для того, чтобы без помех «сварганить» дело. И лишь после приезда моей жены, получившей нелегально посланную записку, на тридцать пятый день… меня выпустили! Достаточно сказать, что срок этот не был мне оплачен, так как мне не дали никакой справки, и не был включен в срок отбытия наказания! Арестован же я был лишь через два месяца… На всю жизнь мне запомнился здоровенный врач, заведующий Вторым отделением, Потапов. Человек с явно больной психикой да еще имеющий склонность к садизму. Достаточно было видеть выражение его лица, когда он собственноручно всаживал шприц в тело привязанного к кровати, провинившегося словом или делом человека. После этих уколов «в четыре точки» наказанный больной в течение нескольких часов издавал совершенно дикие, звериные вопли. Очевидно, уколы эти причиняли нечеловеческие мучения. Лицо же Потапова как будто светлело и выражало полное удовлетворение. Особенно запомнилось, как наказывали молоденького солдатика, присланного на психиатрическую экспертизу после того, как, находясь на карауле, стащил и продал кусок брезента. Думаю, этим он продемонстрировал как раз свою нормальность — кто же в нашей бедной, нищей России пройдет мимо плохо лежащего предмета, могущего служить объектом купли-продажи? Так ли нужна была психиатрическая экспертиза? Здесь же он был наказан Потаповым за то, что при обыске у него нашли… гвоздь! До сих пор не могу забыть, как он кричал, когда дюжие санитары, повалив его на живот, привязали к кровати, а Потапов со странным выражением лица всаживал в него раз за разом показавшийся мне очень большим шприц.
Отделение, которым командовал этот садист, носит порядковый номер 2. Оно не «тюремное». Насколько я знаю, находящихся официально под следствием содержат в отделении 8. Здесь же контингент очень пестрый. Алкоголики — в том числе и «добровольцы», «психи», два идиота с детства, два или три «подследственных». Причем, как я понял, те, кто помещен сюда без санкции прокурора.
С Потаповым у нас сразу установились напряженные отношения. Различными способами меня пытались спровоцировать на действия, за которые здесь одно наказание — те самые уколы. Больших усилий мне стоило не сорваться.
Вспоминаю встретившегося мне здесь, а затем — в зоне средних лет худощавого мужчину — Володю Игнатова. Прозвище «святой». Это глубоко верующий и очень порядочный человек. Учился в университете. Начитан, склонен к философии. Мне было очень интересно с ним беседовать. Так вот, вина Игнатова заключалась в том, что он дал кому-то прочитать библию «не нашего» издания. Есть у нас такая статья: «распространение». Не знаю чего: религиозной или какой другой литературы.
Когда неожиданно для всех ко мне приехала Людмила, приехала без каких-либо документов, кроме своего паспорта, меня выписали. Я попытался вынести бумажку с записанными на ней адресами людей, с которыми познакомился, в том числе и Володи. Но был разоблачен во время переодевания. Листок был изъят, а меня вызвали к Потапову. Наш эскулап осыпал меня буквально площадной бранью и пригрозил, что, если я еще раз к нему попаду, мне так просто уйти не удастся. Ознакомившись с запиской, поинтересовался, зачем мне, подозреваемому в совершении «незначительного» преступления, связываться с «антисоветчиком». Впоследствии встретившийся мне в зоне Игнатов рассказал, что после моего ухода его вызвал Потапов и заявил, что я «матерый преступник», за которым «приехал наряд милиции и увез в воронке в наручниках»…
На соседней кровати — молодой парень из Новороссийска. Тонкое интеллигентное лицо. Постоянно с книгой. Познакомились, когда он попросил нарисовать его портрет: к нему скоро должна приехать на свидание жена. Игорь часто достает фотографию, любуется. Показал мне — и вправду исключительно красивая женщина. Несколько раз заставал Игоря с головой, накрытой подушкой или полотенцем. Догадываюсь, плачет. И есть от чего: при аресте оказал сопротивление и был избит, причем так, что был поврежден позвоночник, отнялись ноги. До суда лежал в городской больнице, после суда — здесь. Уже восемь месяцев. Статья — за фарцовку, т. е. скупка товаров у иностранцев и их перепродажа. Постоянно пишет кассационные жалобы, в которых требует наказать виновных в его трагедии. Рассказывают, что сопротивления не оказывал, а просто ответил ударом на удар. Чтобы сделать Игорю приятное, нарисовал его вместе с женой. Его — с натуры, ее — с фотографии. Пришлось потрудиться, но ничего, понравилось. Зато через несколько дней меня вызвали к начальнику отделения, где предложили нарисовать несколько плакатов, обещая выписать, как только закончу.
Прошли первомайские праздники. Заказ выполнен. Штурмую начальство с просьбой выписать. Врач-невропатолог, с которым у меня установились вполне приличные отношения, признался, что по какой-то причине дано указание продержать меня до мая месяца. Обещает посодействовать.
Наконец-то! Объявляют — утром на этап. Еду к себе, на «единичку».
После завтрака вызывают к воротам. В небольшом помещении — «шмон». Выводят за ворота нас троих, сажают в «воронок». Из сопровождения только два офицера с погонами военврачей. До Краснодара доезжаем быстро. Поскольку дверь оставили приоткрытой — офицеры сидят у входа — мне с моего места хорошо видны залитые майским солнцем поля и перелески… Воля!
Во дворе тюрьмы в несколько рядов десятка четыре зэков. Сидят на корточках. За столом — офицер. Перед ним две стопки папок — личные дела. Наш сопровождающий передает бумаги. Офицер зычным голосом выкрикивает: «Кто идет по изоляции?». Встает несколько человек. Это либо «опущенные», либо люди, сотрудничавшие с «кумовьями». Это обязательно станет известно в «хате» очень скоро и попытка утаить порочащие факторы может плохо кончиться. Поэтому их не сажают в общие камеры.
Разобравшись с изоляцией, офицер принимается за основную массу. Объявляют фамилию, после чего осужденный встает, называет год рождения, статьи. Подходит к дежурному врачу. Медосмотр сводится к вопросам: «На что жалуешься? Паразиты есть?» После чего зэка проводят во внутренние «покои», где производится капитальный «шмон». В конце концов, нас, несколько десятков человек, набивают в один «отстойник». Часа через два звякает замок. Называют несколько фамилий. Через полчаса вызывают новую партию, в которую попадаю и я. Еще через двадцать минут я в «этапной хате» за номером 5 «А».
Контингент здесь постоянно меняется и поэтому исключительно пестрый. Очень много ребят с «малолетки». Им исполнилось 18 лет, и теперь их переводят «на взросляк». Эти держатся друг за друга, сильны своей сплоченностью и дерзостью. Поэтому в их руках «хата» со всеми атрибутами власти — «дорогой», дележкой хлеба и сахара, связью с «баландой». В эту камеру я попадаю вдвоем с «мужиком», с которым еще не успели познакомиться. Как всегда, подзывают в угол, где начинаются «разборки». Кто, как за что… Не скрываю, что в зоне работал в библиотеке. Но моя гражданская профессия располагает ко мне этих мальчишек. Пришедшие к вечеру «малевы» — ответы на запросы, сделанные через баландеров, вполне их удовлетворяют. Мне отводится приличное место в нижнем ярусе. К ужину приглашают за стол.
«Хата» наша имеет целую сеть «дорог». Одна из них — отверстие рядом с трубой отопления. Через него к нам из соседней камеры проходят не только «малевы», но и солидные пакеты с табаком и продуктами. Через окно налажена связьс несколькими «хатами» слева и справа, а также наверху. Но особенно охраняется и оберегается отверстие в полу под окном, в обычное время закрытое точно пригнанным куском цемента. Прямо под нами женская камера. Вечерами, приняв меры предосторожности — т. е. поставив кого-нибудь у глазка в двери (что, кстати, строго наказуемо) и постелив на пол одеяло, кто-нибудь из наших юношей начинает ворковать в отверстие. Отверстие столь велико, что изловчившись, можно даже прикоснуться к руке «подруги». Представляю, какие акробатические номера приходится проделывать находящимся под нами — ведь потолки здесь высокие.
