“С открытием, – говорю, – Максим! Ходишь, смотрю, по мероприятиям?!”
“А ты думал, на тебе и вся жизнь кончается?”
“Как дела?”
“Не жалуюсь”.
“Ладно, потом… тема есть… Это Веста”.
“Здравствуйте, Максим Яковлевич!” – это моя-то, вся в белом, дама говорит ему “Максим Яковлевич” и тянет ручку.
И он двумя руками ее ручку хватает, трясет головой и со значением говорит: “Добрый вечер! Добрый вечер! С открытием!”.
Я говорю: “О-о, старые знакомые?”. А Веста: “Мы с Максимом Яковлевичем у подруги моего двоюродного брата познакомились, на дне рождения. Как ваша мама, Максим Яковлевич, как сейчас Лидия Исааковна, она поправилась? Передайте ей от меня большой привет”.
Я повертел головой – на нее, на него, – и говорю Горелику: “Позвони мне через пару дней… тема есть… Пойдем, Веста, съесть чего-нибудь надо!”.
Идем, едим, выпиваем. А время тоже идет. Я все жду, когда начнется-то? Открытие открытием, но САМО что-то должно быть, не только же… это самое… Лотерею начали разыгрывать. Актер этот… который всегда длинных таких играет, с усиками, тоже во фраке и в цилиндре, выкликает цифры, шутки засаживает (никто не смеется), вручает призы, попугаев резиновых, штопор в виде Пушкина (или наоборот?). Опять бабский оркестр заиграл. А пятьсот смокингов все ходят, ходят, чокаются и поздравляют друг друга с открытием. Я думаю, дальше-то что? Я же хочу расслабиться, хочу скинуть с себя гипноз, который меня полгода держал, выбросить из головы и лесбиянку Зухру с ее зубочисткой, и “Драгуна”, и алкоголика Глендауэра, и мёртвого Филимонова…. Стоп! Вот это не могу! У меня перед глазами, как он лежит там в духоте, собирается моргнуть и никак не может. Ну, так будет тут чего-нибудь или так все и будет? А Веста рядом, мелким шагом, головкой вертит и, замечаю, еще со многими здоровается, и с ней здороваются, ручкой машут! И опять: “С открытием!”.
Шпах-х! Опять большой свет погасили, и зайчики задвигались по стенам, по потолку. Официант подходит, в ухо говорит: “Вас приглашают в шатер, мужской ВИП-фуршет”, – и рукой показывает. Ну, думаю, вот! Оставил я Весту, иду в соседний зал, там, правда, такой чум, что ли, из веток, высокий, метра четыре, и мне машут с порога, заходи, мол. Вхожу. И что? Опять те же рожи с бокалами, такая же стойка, бармен, только здесь водка с золотыми искрами и вино из паутинистых бутылок в сетках, очень старое, наверное. Ну, понятно, – ВИП он и есть ВИП. Только толку-то?! После двух часов выпивки и острой закуски, что старое, что новое, язык же не чувствует. Ну, выпил я, помотал головой из вежливости – да, дескать, это не хухры-мухры, – расцеловался с кем-то, не понял, с кем, и он, по-моему, не понял, он со всеми подряд целовался, видимо, хозяин шатра, и вышел я обратно в зал.
Танцуют. Ну, хоть это! Только замечаю, что танцуют-то не смокинги, а только эти, в цилиндрах, которые наняты. Время к часу ночи… и что?! Страшное дело! И тут я понимаю, что, понимаете, переменилось все. Может, постарели все, может, просто другие стали… Я же помню лет десять назад наши тусовки. Это же что было! Ну хулиганы, ну бандиты! Но это жизнь была.
В Питере, клуб “Антресоль”, он теперь закрылся, гуляли двое суток без перерыва, одни приходили, другие уходили, но наш костяк держался – тут же баня, 110 градусов, потом сон полчаса и по новой, музыка, пляс, а потом вообще, рулетка с пистолетом. Небольшой зальчик, стол на двенадцать персон, и ставки от пятисот и выше, простая игра, как в очко. Кто выиграл – вышел, кто остался – за стол и крутят пистолет, на тебя показал – стреляйся! Страшное дело! Ну бандиты, ну сила! Правда, там не боевой заряд, и сидели все в бронежилетах, но все равно – это было, как.. вв-ухх! Или день рождения Вагифа, сорок лет было ему тогда… тоже… человек тысяча гуляла, ё-моё, чего творили… Там тоже посреди большого маленькое место, огороженное таким переплетом полупрозрачным, и внутри стол для ВИПов, одни мужики, там спецподача, тогда в новинку было, всякие лобстеры… И официантка, обалденная блондинка с губами, в абсолютной мини и в передничке, идет к столу такой развилистой походкой, несет на подносе эти щипцы разные для омара и начинает раскладывать, и нагнулась над столом. А Вагиф подходит к ней сзади – трян-с! – разорвал и юбку, и трусы, расстегнулся и вставил ей, и работает. А она стоит нагнувшись, продолжает сортировать эти щипцы, ножи и вилки. А мы сидим вокруг стола и ужинаем, и еще к полупрозрачной пленке морды прилипли – глазеют. Ё-моё! Вот хулиганы, ну сила! А еще на пароходе… нет, это и было на пароходе у Вагифа, на Днепре.
Кто тогда думал, сколько проживем? Всегда будем жить! Или к вечеру подохнем. Вот как было! А тут?.. Те же морды, я же их узнаю, но ходят туда-обратно под бабский вальс и только знают: “С открытием!”. Жуть. Я и не заметил, как все переменилось.
Хляп-с! Опять свет врубили. Длинный чего-то объявил, и заработала уже горячая группа, с электрогитарами, с ударником. А эти опять ходят с тарелками, с рюмками. Но тут уж некоторые пошли двигаться. И смотрю – ёёёё! – Веста моя с каким-то хмырем дергается. Блин! Я и забыл про нее! Ничего двигается. Даже очень ничего! Но только… я хочу, чтоб она для меня двигалась, а не…
…Стоп! Чувствую – все, она мне нужна и прямо сейчас. Иду к ним.
“Кончай прыжки, – говорю, – дома допрыгаешь!”
А хмырь: “Э-те-те!.. Так нельзя, ты не надо…”
Я говорю: “Надо! Очень надо! – и Весте: – Едешь или осталась насовсем?”
Она сразу – цоп! – и повисла на мне. Улыбается и хмырю машет ручкой: “Извините, Анатолий Борисович, уезжаем! Привет вашей сестре, Алле Борисовне!” Вв-о! Всех по имени и отчеству знает.
Я ее тащу на себе, одновременно вызываю по мобильнику своего Андрея, чтоб подавал машину, и мы гоним через пустой город, полтретьего ночи. За двадцать пять минут доехали. А больше бы я и не дотерпел. В дом вбежали, и тут уж я… …Не-е-е-т! Я еще мужик! Ох, что было! Но и она баба! О-о-о-х! Сколько мне еще жить? Вот так бы! Да подольше!
И был между нами разговорЯ вернул Горелика на фирму. Я сказал ему – звони через пару дней, он не позвонил, гордость, видать. Я ему сам позвонил. Ясно же было, что он не то чтобы на мели, но спустился на много пунктов. И я ему кинул веревку – давай, подтяну тебя. Как всегда, он мудрил, ускользал, но понял, что у него шанс. И вот был первый разговор, и он вернулся на фирму – вторым лицом после меня. Я его поднял.
Теперь вопрос – зачем? А вот зачем: меня лихорадило. Буквально. До того, что руки тряслись и глаза бегали, никак нельзя было установить их определенно. Все время чувство, что опаздываешь, что вот сейчас все убегут, а ты останешься. С тех пор, как захлебнулась эта налаженная жизнь с Зубочисткой, с пушечкой, когда впереди было определено полторы сотни лет, я стал ловить вот эти полгода, которые я совсем пропустил. Надо было наладить связи, я же всех вокруг потерял, а для этого надо было тусоваться. А тусовка теперь, после всего, что было за полгода, казалась жутко скучной. И еще… Веста. Я с ней стал так… плотно жить, она меня сильно раздухарила… чего-то в ней было… особенное. И тут тоже надо признаться (я ведь честно говорю!) – я ее ревновать стал! Она ко мне как-то липла и в то же время выскальзывала. Иногда куда-то исчезала, и я тогда психовал. И опять же это чувство – опаздываю! Чего-то не сделаю, и уведут бабу.
Ну, и бизнес… Я вообще крепко себя ощущаю, ситуацию всегда в руках держу. Но несколько раз поймал себя – делаю, блин, ошибки. На ровном месте мажу. И еще усталость. Стал уставать. Вот и проблема. Хочу просто лежать, спать, а не могу – все трясется, – опаздываю, чего-то пропускаю. И сна нет.
По врачам пошел, а это такая трясина – время теряешь, нервы еще хуже, да и деньги страшенные. А деньги и вообще считать надо, а теперь, когда меня Максимильян Геннадьевич, царство ему небесное, так крепко вытряс, особенно.
Я вернул Горелика на фирму. Вообще народ у меня надежный, проверенный. Семь лет работаем, и текучесть почти нулевая. Но это ж все исполнители, я же сам должен все держать. А меня повело – я откровенно говорю. Мне надо догнать полгода. Надо отпустить себя! Как у меня отняли эти триста лет впереди, я все время в цейтноте. У меня нервы, у меня Веста, я ни от чего не могу получить удовольствие, а при этом фирма, и надо все держать. Не буду темнить (решил все выкладывать, значит, так все и говорю!), тылы налажены: Копенгаген, Женева, Лондон – там у меня лежит что надо, и с правильной защитой. Это фирма так и сяк кое-чего варит через офшоры, а то, что личное, – только на солидной основе. Выше себя прыгать не хочу, а в свою меру я уже прыгнул. На жизнь хватит. На всю жизнь!
И вот опять жуткий вопрос – сколько ее будет, всей жизни? Если еще пара десятков и точка, тогда думать нечего – всё на месте, и кому надо останется. А если не пара десятков, а пара сотен годков, тогда что? Вот и думай! Можно все закрыть и уйти. Даже навар будет. Но я же видел, как это случается. Я в кругу! И круг этот вращается, и спрыгнуть нельзя. Страшное дело! Скорость невероятная. Я видел, как люди (серьезные люди!) спрыгивали, то есть отходили в сторону. По болезни или со страху. Спрыгивали с большим запасом. И, вроде, уцелели, и весь запас унесли, а ни хрена! Тут же все рушится, земля из-под тебя уходит на фиг. Либо каюк, то есть отдает концы, либо полный ноль. Полный! Страшное дело! Выпрыгивать из круга – это смерть. Точно!
