А меню какое: шесть сортов пива разливного — вещь для тех времён — неслыханная; а названия блюд — "Щи по-гусарски", "Колбаска-гриль по-славянски", например?
Попасть в такое заведение — куда как непросто, очередь за месяц занимать приходилось.
Но ротмистр у нас — не просто так чувак — а Мастер Спорта СССР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим в одной группе занимался. Поэтому — пускают нашу банду по первому свистку, и обслуживают по высшему разряду.
Но конец вечера был испорчен безнадёжно.
Выяснилось, что Кусков обрез — вещь раритетную и легендарную, в подарок ресторану предназначавшуюся, забыл в деревне безымянной, под койкой своей — в портфеле потрёпанном.
Что делать? Решили горячку не пороть, а проблему возникшую решать не спеша, комплексно, с выдумкой нетривиальной.
Почему, собственно говоря, не встретить очередной Новый Год в этой самой деревушке, всеми позабытой? Заодно — и обрез заберём. А год то наступающий, тем более, счастливым намечался. Помните, у Андрея Вознесенского:
"Девятнадцать — восемьдесят два — по идее — счастливый номер"?
Решили единогласно — поедем непременно.
Но вот наступает тридцатое декабря — день отъезда, и на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду, приходят всего трое — я, Генка Банкин, и Надежда с РГ.
У остальных — уважительные причины: Кускова — жена не пустила, у Михася — родственники на праздники в Ленинград пожаловали, к Ленке — жених из лётного училища на побывку прибыл, ну, и тому подобное….
С одной стороны плохо — распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, с другой — некоторые задачи мобильным группам и решать проще, чем громоздким соединениям войсковым, — азбука полевая.
Выезжаем по юношеской наивности налегке, планируя затарится необходимым провиантом и всем прочим — на месте назначения.
Но утром 31-го на крохотной железнодорожной станции, то бишь — перевалочном пункте, — хоть шаром покати. С громадным трудом достаём пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат сала и бутылку вермута. Причём, не нашего крепкого дешёвого, а импортного, незнакомого, дорогущего — Martini называется.
Уже находясь на низком старте, неожиданно встречаем старого знакомого "по картошке" — Митька, приснопамятного водителя кобылы.
— Ребята, родные! Каким ветром к нам? А тут к вечеру по радио — минус тридцать два обещают! — Митёк, как всегда, немного пьян и очень много радушен.
Узнав о наших планах, Митёк тут же становится непривычно серьёзным:
— Не, до Места (даже он, местный старожил, уже напрочь забыл название деревни) вам так просто не дойти — километров семь — наезженная дорога, а дальше — все десять — целена нетронутая, снегу по пояс, без снегоступов, или лыж каких — труба полная.
Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:
— Вот, классная вещь — осиновые. Бабка ещё плела — лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.
Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые — встречать бы нам Новый — 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней — в лесу дремучим.
А так, ничего — уже к семи вечера к деревне безымянной — месту вожделенному, — благополучно добрались.
Добраться то — добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха — изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды — вымерзла вся — до последней капли.
Первым делом — нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым — напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили — снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать — очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций — с банькой, жарко натопленной, в частности.
А сами избушкой занялись — окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней — максимально жаркий, — развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.
А времени уже — без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.
Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась — прямо за столом все и уснули.
Проснулся я часа через два — дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника — свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.
Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том — о сём думаю.
И вдруг слышу — за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже — и плачет. Открываю дверь — а на пороге собака лежит, здоровая, но худая — скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит — душа на изнанку переворачивается.
Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.
Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.
Тут и выяснилось, что лап у неё в наличии — всего три, а на месте четвертой — короткий коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.
С культи, видимо давно уже загноившейся, в тепле закапали крупные капли чёрного гноя, воздух наполнился нехорошим больничным ароматом.
Мои товарищи от вони той тут же проснулись. Надежда занялась собакой — стала обрабатывать её запущенную рану йодом — единственным лекарственным препаратом, бывшем в наличии.
Генка же, оставшись не при делах, и, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и стал тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром — за неимением лучшего.
Я даже не стал спрашивать — зачем.
Если у ротмистра были не обманувшие нас всех предчувствия, то почему у Генки таковых быть не может?
За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула.
Втроём вышли на крыльцо. На востоке, в серых небесах, сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка.
На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни, стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше — деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные — пышные, белоснежные шубы.
Хорошо то как!
Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:
Тоненькая розовая нитка,
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится, как робкая улыбка —
На карминных, маленьких губах.
Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик:
— Ку-ка — ре — ку — ку!
Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих:
"К чему это — когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз, — громко кричит петух?" И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.
Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.
С Новым Годом, босота! Поздравляю! — Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.
— Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! — причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.
— Понимаете, ребятки, — рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, — Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад, — и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал — всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда. А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча — свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот — забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч — мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали — знаете, значит.
Это точно, работали — знаем.
— Кстати, — говорит Митёк, — Вспомнил, чего к вам пёрся то, — метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует — когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток — тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет — это погани всякой ждать надо, — ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра — крутит, так что, давайте с якоря сниматься.
