— Ты куда?
— Спи. Я в редакцию.
— Я с тобой…
— Не надо, сегодня постараюсь справиться без тебя. Спи. Увидимся утром.
Она послушно упала головой на подушку и отключилась.
Берзоев вышел на холодный ночной воздух и пошагал по улице. До редакции минут двадцать, если идти быстро. Берзоев шел быстро.
Материалы вычитаны, верстальщики за работой. Верстка будет готова к раннему утру. Берзоев сам отвезет все в типографию. Тираж напечатают уже к полудню. С утра в редакции наверняка будет обыск, изъятие жестких дисков с редакционных компьютеров, проверка финансовой документации — пятая за месяц. Но верстка будет уже в печати.
Скорее всего, тираж арестуют. Или сети распространения откажутся брать газету. Сайт заблокируют. Что-нибудь придумают. Они всегда что-нибудь придумывают.
Анвар понимал: эти люди никогда не отдадут власть. Уже никогда не отдадут. Они обольют все и всех вокруг себя грязным вонючим дерьмом, извращениями, посулами и клеветой. Если им будет надо, — зальют улицы кровью. Они готовы уничтожить город, но не уйти. Они никогда не уйдут. Не уйдут — сами.
Но когда-нибудь встанет солнце. И алчные вурдалаки зашипят, испаряясь в его лучах, как в серной кислоте. Тени отступят. Станет слишком ясно, слишком видно — каждого, и какой он сделал выбор. В чьем оказался стане.
Может, он никогда не увидит. Может, только Бог увидит, когда поднимет свое старое затухающее солнце над горизонтом.
А может — Бога нет и солнце не встанет.
И что же?
Тогда он просто скажет, в космическую пыль и темную пустоту, в разверзнутую пасть нежилого неба:
— Я, Анвар Берзоев, маленький человек, потерянный в мире и потерявший все, что мог потерять, несчастный и усталый, не верящий в себя и не имеющий никакой надежды, делал то, что считал правдой и долгом. Всё, можете выключать освещение, — и шагнет за границы круга, в старость и смерть. В пустую и неблагодарную вечность.
Лагарто собрал все расчеты у храма Святого Хуана и сам встал между солдат и командиров как один из них. Лейтенант прошелся перед кривым строем. Он нисколько не чувствовал себя Бонапартом. Его оборванцы были еще меньше похожи на гвардию. Расслабленные сиестой, молча ожидающие. Остановившись, он постарался заглянуть в глаза, каждому. И сказал:
— Геррерос!
Воины. Хосе не захотел называть их солдатами. В слове “гуэрэрро” — витязь, ратник — было что-то величественное, древнее. Эмпавесадо — еще одно старинное испанское слово: так называли воинов с щитами. Им предстояло стать последним щитом обреченного города.
— Меньше чем через полчаса начнется налет авиации. Немецкий легион. Они хотят уничтожить город. Я научил вас всему, чему смог. Что успел. Для многих из нас эта битва станет последней. Нам неоткуда ждать помощи. У врага десятки самолетов, самые лучшие самолеты. Они будут сбрасывать бомбы, они будут расстреливать нас из пулеметов. А мы — мы должны оставаться на батареях. У нас есть наши орудия, есть снаряды и вера в Республику в наших сердцах. Мы будем стрелять по самолетам. Мы будем сбивать самолеты. Делайте то, что должны делать. Заряжайте, наводите, стреляйте, залп за залпом. Оставайтесь на батареях. Что бы вы ни увидели сегодня в небе. Даже если вам покажется, что вас атакует стая огненных драконов, — оставайтесь на батареях. Если вы увидите в небе самого дьявола, такого, каким вас пугали священники, во всей его славе и могуществе, предвещающем конец света, — оставайтесь на батареях. Что бы ни происходило вокруг вас, даже если эта земля превратится в пекло, станет такой, как в свой последний день. Оставайтесь на батареях. Оставайтесь на батареях.
Никто не промолвил ни слова.
Они разошлись по орудиям и заняли места согласно боевому расписанию.
С востока послышался глухой гул моторов. Лейтенант поднял бинокль и вгляделся в сереющий горизонт. На небе появились две первые едва различимые черные точки.
