На первой сдаче Дорн выигрывает тысячу. Это приманка, и он выказывает скромную радость: встряхивает длинными немытыми космами и расплывается в широкой ухмылке. Отри заводит разговор о положении в мире: ох уж эта пустыня, рассадник беспокойства. Более часа игра идет ни шатко ни валко, хорошие «руки» сменяются негодными, обычная череда удачи и невезенья. Всякий раз Куп честно снимает колоду. По въевшейся привычке все игроки следят за его движением. Куп замечает, что игрок справа всякий раз снимает примерно одинаково. Разговор, изобилующий любопытными историями и фактами, не смолкает, но Куп сосредоточен на сдачах. Он знает: вскоре кто-нибудь сделает ход. «На мелочевке не передергивай, — наставлял Манчини. — Дождись крупного куша». И вот Купер выжидает.
По плану в определенный момент он «сдвурушничает» — сдаст две отменные комбинации: одну Отри, другую, еще лучше, себе. В колоде они лягут так, что окажутся сверху, когда снимет мужик справа. Если тот снимет как обычно, больше никаких ухищрений не потребуется — ставки пойдут по уже известным картам. Когда Куп будет готов, он подаст знак Дорну, и тот отвлечет игроков.
Игра началась за полдень, сейчас семь вечера. Бандит справа от Отри вновь сдает техасский холдем. Вскоре Дорн предлагает вдвое увеличить ставки вслепую. Через две сдачи колода попадет к Куперу. Он с Дорном при своих. Настоящая атака на них еще не началась.
Дорн пересказывает теленовости о бойне в «рассаднике беспокойства» — американские истребители из скорострельных пулеметов поливают дороги, забитые отступающими войсками.
— Мы сбрасываем пятисотфунтовые противотанковые кассетные бомбы, которые разлетаются острейшими осколками со скоростью четыре тысячи футов в секунду. Сжигаем врагов с библейской вышины. Говорят, дороги напоминают Дайтону-Бич на весенних каникулах.
— Хватит! — рявкает Отри, но Дорн не унимается:
— Судный день… Говорят, там все обуглилось.
Купер заканчивает тасовку, «пуля» уже внизу колоды. Все молчат. Лишь Дорн расписывает подробности американской бомбардировки, но Отри поднимает руку и требует тишины. Купер дает снять, изображая поглощенность его байкой о шестилетней девочке, которая вдруг стала наизусть шпарить целые страницы из Ветхого Завета.
Купер сдает первый круг — каждому по две карты крапом вверх. Расклад:
Отвлекая Отри от удивительно хорошей руки, Купер просит его досказать историю про девочку. Дорн ставит, Отри поднимает. Купер в игре, бандюганы пасуют. Купер расслабленно откидывается на стуле. Судьба кона решилась в тасовке. Осталось лишь сыграть руки. Он сбрасывает следующую карту и сдает флоп — три общие карты лицом вверх.
У Дорна слабая комбинация, но он ставит, Отри с тремя тузами поднимает. Купер, тихонько напевая «Кинешься за камушком укрыться, глядь, а камушка-то нет…»,[25] отвечает. Дорн пасует. Партия ползет как черепаха.
Купер спаливает верхнюю карту и сдает «терн», начинающий третий круг торговли. Ерундовая бубновая восьмерка не способна повлиять на комбинации; будет еще круг торговли.
Семья-то есть? — спрашивает Отри. Взгляд его рентгеном просвечивает Купера.
Один я, тихо отвечает Куп.
А подружка?
И подружки нет. Никого, сэр. Купер прищелкивает языком. А вы женаты?
А то как же.
Отри вновь крупно ставит. Куп задумчиво перебирает фишки. Подумав, отвечает. Время близится к половине десятого, на кону почти сто тысяч долларов, в игре двое. Теперь даже Отри смолк; Куп сдает последнюю карту — «ривер» — и про себя шепчет ее номинал, переворачивая лицом вверх. Этой непритязательной червовой семеркой он испепелит и унизит Отри.
Вместе с общими картами, что лежат лицом вверх, Отри имеет фул-хаус: три туза и две семерки. Он тотчас сдвигает все свои оставшиеся фишки в банк. Куп отвечает. Они открываются, и Куп предъявляет каре из семерок. Voilà,[26] говорит он.
Отри улавливает дьявольскую издевку. Купер подгребает к себе около трехсот тысяч долларов и медленно встает.
Сядь, сынок, шипит Отри.
Сядь, вторит Дорн.
Купер собирает фишки. Он поднимает взгляд к всевидящему «небесному оку», которое его проморгало, и делает ему ручкой.
— Дурак ты хренов! Пацан!
Купер косится на Дорна, расслышав его неподдельную злость. Потом идет к кассе и под взглядами компании обналичивает фишки. С межэтажной площадки смотрит Манчини.
Купер вызывает лифт, поднимается на одиннадцатый этаж, а затем лестницей спускается в гараж и высматривает машину Дорна. Идет к той, что мигнула фарами. Рут пересаживается на пассажирское сиденье.
— Все благополучно?
Да.
Из темного гаража машина выезжает в пустынный мир беснующегося электричества. Через двадцать минут они за городской чертой.
Всю ночь радио передает военные сводки. Привалившись к дверце, Рут разглядывает Купера. В жизни застенчивый, он уже раскаивается в своей глупой выходке. Рут тычет его пальцем в плечо, и Куп, очнувшись, отрывает взгляд от дороги.
Ты читал «Выбор Софи»?[27] — спрашивает Рут. Однажды по радио я слышала выступление парня, написавшего эту книгу. Его спросили, над чем он сейчас работает, а он не ответил. Потом извинился и говорит: «Наверное, я уже написал свою самую личную и глубокую книгу. Еще раз вряд ли получится. Попробую сочинить что-нибудь смешное. Я знаю, смешить нелегко. Но, по крайней мере, это что-то другое». Мне ужасно понравились его слова. Я читала все его последующие книги, но, конечно, ничего смешного в них нет. И конечно, назад не вернешься.
Я знаю, чуть слышно говорит Куп.
Потом Рут засыпает — к утру ей надо вернуться в Вегас. Купер крутит шкалу приемника, но о войне сообщают лишь всякую мелочь. Он понимает, что своим виртуозным и наглым выигрышем навсегда перекрыл себе дорогу в Вегас и даже Тахо. Еще на первом уроке Язычник остерегал от показухи и вспыльчивости. Как шулер он был приверженцем естественности, которая требует создать впечатление, будто ничего не происходит. С Братией Куп напортачил. Видимо, Дорн примет огонь на себя, изображая злость. До рассвета Рут вернет машину в гараж и будет вне подозрений.
На короткой остановке они выпивают в придорожном баре. Вернувшись в машину, Купер раскладывает деньги на четыре равные кучки и прячет свою долю в старую сумку с логотипом «Северо-Западные авиалинии». Остался последний отрезок пути, в окна с опущенными стеклами задувает ветерок. Вдруг Куп притормаживает.
Что случилось? — спрашивает Рут.
Куп объезжает сову, пригревшуюся на теплом асфальте. Перед автовокзалом Тонопы еще секунду он не выпускает руль, словно впереди долгие мили пути. Потом выбирается из машины, Рут подходит к водительской дверце и обнимает его. Сейчас Куп исчезнет. Больше никогда он не увидит своих друзей. Он берет сумку и уходит. Проезжая мимо, Рут сигналит и машет рукой, но Куп не оборачивается. Он уже стал чужаком.
В половине восьмого утра Дорн и Манчини приходят завтракать в кафе «Река» и застают там Рут, которая в одиночестве сидит посреди небольшого кавардака. Четыре официантки в резиновых сапогах бродят по разлившемуся искусственному потоку и шарят под валунами, пытаясь отыскать заглушку помпы, ночью сломавшейся.
Река скорбит, усмехается Манчини.
Троица знает, что «преемник» Купер пожизненно занесен в черные списки всех крупных казино. Еще они знают, что неким образом накрепко с ним связаны. Но об этом никто не говорит, все наблюдают за расшалившимися официантками, которые хохочут и брызгаются водой.
Она шагала по лесной тропинке в кайме утесника, лицо и волосы ее пятнал свет, пробивавшийся сквозь ветви высоких дубов; после давешней встречи с охотниками шаг ее был ходок. Четыре мужика с ружьями и их собаки стояли на перекрестье троп, и те и другие лаялись; скабрезностей на французском в свой адрес она будто бы не поняла. Витавшая в воздухе угроза ее испугала. Тем не менее от дневных прогулок Анна не отказалась. Лесной тропой она выбиралась на опушку, затем берегом реки выходила на мощеную дорогу, которая через полмили приводила в деревню Демю. Временами ходьба ее напоминала трусцу. В деревне она покупала продукты и, уложив их в рюкзак, возвращалась домой. На такой скорости туда и обратно оборачивалась за полтора часа. Анна снимала усадьбу. Поначалу она решила, что это замок, однако на замок жилище не тянуло. Анна не бывала во французских замках и до встречи с опасными мужиками не видела охотничьих собак.
Почти все время она проводила за кухонным столом, читая рукописи и дневники Люсьена Сегуры. Некогда усадьба принадлежала писателю, и Анне казалось, что вместе с ним она кружится в благопристойном многоголосом танце. Она погружалась в поиск деталей, которые отсылали к жизни этого француза, глубоко запрятанной в его произведениях, и, оторвавшись от работы, не сразу понимала, что находится в том самом доме, где обитал он. Кто-то из коллег назвал ее занятие «уборкой в жилище толмача». Она знала, что если каменной лестницей подняться на один этаж и свернуть налево, то окажешься в спальне, под окном которой качаются ветви огромного дуба, много-много лет назад видевшие хозяина комнаты за туалетом.
