— Может, Василич как-нибудь извернется? Недаром же его сразу в районное отделение повезли. Только мы должны молчать, как партизаны! Продержаться, чтобы он успел там договориться, подмазать кого следует. Нам тут надо в полную «несознанку» уйти — домашний концерт, репетировали ко дню рожденья мамочки… — шепотом наставлял меня бывалый скрипач.
Алеша тем временем озирался по сторонам, силясь понять, где находится и что происходит. Обеими руками певец опирался на угол стола, но все равно пошатывался, непроизвольно сдвигая стопку папок дальше к краю.
— Товарищ капитан! — взмолился дежурный. — Ну, как я вот этого алкаша оформлять буду? Он же на ногах не держится, его в вытрезвитель надо, пусть там с ним работают…
Этот милиционер не представлял, как быстро на самом деле Алеша приходит в себя. Всего полчаса назад несколько стражей порядка выволокли из подъезда и с размаху кинули в «черный воронок» худое тело с неловко болтающимися длинными руками. Но даже в момент экзекуции певец только завозился на железном полу УАЗика, так и не проснувшись.
— Фамилия, имя, отчество? — как можно отчетливее спросил его дежурный, оформляя протокол.
— Козырев он, Алексей Даниилович, — торопливо пояснил скрипач Ёсиф, стараясь не усугублять неприятностей. — Вы извините его, товарищ милиционер, перебрал человек на жаре, с кем не бывает.
Но милицейский начальник вдруг передумал уходить в свой кабинет. Он сделал шаг к столу дежурного, в упор оглядывая компанию с высоты своего немалого роста.
— Я спрашиваю: фамилия, имя и отчество?! — угрюмо прикрикнул дежурный на шатавшегося Алешу, явно бравируя в присутствии начальства, что шутить он сам не собирается и другим не даст.
— Я Алеша Козырный! — вдруг во всеуслышание заявил певец с нотками апломба. Все милиционеры, присутствовавшие в дежурке, захохотали.
Музыканты замерли. На лице Ёсифа застыл неподдельный ужас. Видимо, каждый раз, когда эти ребята записывали очередной подпольный концерт, дамоклов меч разоблачения висел над всеми. Каждый удар по струнам сопровождался этим глубинным страхом, накопленным годами. И вот главный певец блатных песен с первых же слов разоблачил себя сам, безо всяких хитроумных допросов.
— Это который воровские песни поет? — сообразил дежурный. — Ну, товарищ капитан, всему отделению, считай, пофартило! В прокуратуру докладывать? Такое дело раскрыть не каждый год удается — оно даже по министерскому отчету может пройти! — не скрывал радости активный дежурный.
Еще бы ему не радоваться, когда на столе в качестве неопровержимого вещдока лежала бобина с пятьюстами метрами импортной магнитофонной пленки «BASF». И каждый ее метр содержал неопровержимые доказательства преступления. И сколько продлится разбирательство — одному богу известно. Перспектива, что не отпустят до конца дня или того хуже — посадят на ночь в камеру, стала совершенно реальной.
Не задавшийся с самого утра день теперь уже грозил навсегда сломать мою судьбу. И это если потерпевший инструктор сдержал слово и все еще не подал заявление об угоне. А если уже подал? И на меня разослана ориентировка? В этом случае — меня могут отсюда вообще не выпустить. А здешние менты с восторгом отчитаются о задержании организованной банды автоугонщиков и подпольных певцов!
Во что бы то ни стало вырваться отсюда до пяти вечера — так стоял вопрос жизни и смерти.
— Может, сказать, что меня невеста ждет? Собирались сегодня заявление в ЗАГС подавать, — тихо спросил я у музыкантов. — Если до пяти часов не появлюсь — ЗАГСы закроются, а она решит, что я сбежал…
— Дождется! Лет через пять… — многозначительно успокоил жестокий клавишник. — Если шибко верная — обязательно дождется!
Музыканты тихо прыснули задавленным смешком. В этот миг могло показаться, что в отделении царит счастье и гармония. Милиционеры сияли от сознания профессиональной удачи, задержанные ухмылялись своему тайному веселью.
Только милицейский начальник не поддался общему настроению, оставаясь напряженно серьезным. Своими могучими ручищами резко встряхнув за плечи тщедушного Алешу, он пристально уставился в глаза певцу с недобрым прищуром.
— А доказать можешь, что ты Алеша Козырный? — заявил мент своим противным тонким голоском.
Но в ответ певец вдруг начал захлебываться приступом булькающего, сдавленного смеха прямо в лицо суровому капитану. Он был все еще невменяемо пьян и лишен даже намека на инстинкт самосохранения.
— А-а, его поймали, арестова-али, велели паспорт показать! — вдруг взревел во всю глотку Алеша и уцепился руками за край стола. Гора картонных папок соскользнула на пол, наделав шуму. Часть папок рассыпалась, и листы протоколов, заявлений и других документов в беспорядке разлетелись по полу.
Дежурный вскочил, предвкушая хорошую взбучку, даже воротник на его рубашке агрессивно наклонился. Ёсиф инстинктивно зажмурился, чтобы не видеть неизбежного жестокого избиения. Он отшатнулся и замер в тоске.
— Цыпленки тоже хочут жить!!! — теперь уже любому, кто хоть раз где-то слышал записи Алеши, было очевидно, что это тот самый голос с цыганскими интонациями. Он не унимался, продолжая оглашать воплями дежурку и сопротивляться.
Капитан еще сильнее встряхнул тощее тело, и пальцы певца, наконец, отцепились от края стола.
— Погоди оформлять! — скомандовал капитан. Одной рукой он сгреб со стола магнитную ленту, другой ухватил за шкирку певца и поволок в свой кабинет.
— Ну, пипец Алеше! — тайком перекрестился клавишник.
Что меня подтолкнуло в этот момент — не знаю. Может быть, потому, что я еще не был пропитан этим вечным страхом неотвратимости возмездия, характерным для подпольных музыкантов. А может быть, наоборот — потому что мое положение было гораздо хуже и отчаяннее, чем у них. Но я действовал инстинктивно. Уж точно не успев подумать о возможных последствиях.
— Товарищ полковник! — ринулся я за офицером и проскочил следом в его кабинет, пока никто из милиционеров не успел среагировать. — Я вообще не музыкант, меня невеста ждет! — выпалил я, врываясь в комнату.
Капитан подтолкнул Алешу, руки и ноги которого болтались, как у манекена на шарнирах, в сторону дивана, стоящего возле стены в кабинете. А меня настиг дежурный, свирепо завернувший руку за спину.
— Отставить! — скомандовал офицер. — Кто такой? — спросил он почему-то не меня и не дежурного, а Алешу.
— Это Сережка, я ему сто рублей должен, — отрекомендовал меня певец.
Мент подошел к несгораемому шкафу, стоящему в углу кабинета, и загремел связкой больших ключей. Не без усилий, со скрипом открыл металлическую дверцу и извлек оттуда обычный бытовой магнитофон «Маяк». Водрузив его на стол, милицейский начальник достал из того же несгораемого шкафа еще и початую бутылку коньяку «Три звездочки», критически осмотрел ее и тоже поставил на стол. Он делал это с какой-то молчаливой торжественностью.
— Вот ведь жизнь, — пробормотал он наконец сам себе под нос. — Сам Алеша Козырный пожаловал в мою ментуру. Господи, боже мой! А я твои песни столько лет слушаю, всегда мечтал живьем пообщаться…
Однако присмотревшись к состоянию певца, капитан только скептически крякнул.
— Вот что, подозреваемый, — обратился он ко мне. — Сейчас поведешь своего друга в сортир и будешь полоскать его дурную голову под краном, пока не протрезвеет. Или нет, — он засомневался и повернулся к дежурному. — Лучше ты, Никитенко, веди его на отрезвляющие процедуры, у тебя практика большая. И чтобы через пятнадцать минут Алеша Козырный был у меня, как огурчик!
— Так в прокуратуру докладывать? — спросил обескураженный дежурный. Его бодрое настроение улетучивалось прямо на глазах. — Пал Палыч, у нас же раскрываемость низкая. А так мы бы, считай, план за второй квартал выполнили, — попытался увещевать он своего начальника.
Но тот был непреклонен.
— Сначала разберемся. Кру-гом, марш, — на каменном лице дородного капитана не дрогнул ни один мускул. — А ты, подозреваемый, — это он уже повернулся ко мне. — Вот тебе пять рублей. Мухой лети в ближайший гастроном и принеси какой-нибудь закуски. И еще флакон. Этого никак не хватит. Только учти, твой статус — подозреваемый — паспорт у дежурного останется — вздумаешь с деньгами слинять — махом станешь обвиняемым. Ну, живо вставай на путь исправления, чтобы одна нога здесь, другая там!
Я заметался по окрестным улицам. Было уже почти пять часов. У ближайшего уличного телефона-автомата какие-то хулиганы с корнем вырвали трубку. Телефон в следующем квартале отказался срабатывать. Когда я набрал свой домашний номер и трубку поднял отец, он не услышал, что я тут кричу, а только вежливо повторял:
— Але? Але? Ну, говорите же!..
Вдобавок ублюдочный телефон проглотил последнюю двухкопеечную монетку. А я так и не объяснил отцу, что сейчас к нам домой явится потерпевший, у которого я взял машину покататься и по ошибке — не вернул. И что его надо задержать как можно дольше. До тех пор, пока сам не появлюсь дома, чтобы договориться насчет денег.
