Теперь спустя тридцать два года она перебирала четки и расширенными от ужаса глазами смотрела на дверь реанимационной палаты. За дверью слышались шаги и приглушенные голоса.
– Что они говорят? Вы слышите? Слышите? Кажется, это голос Лусине, она пришла в себя, – насторожилась Вардитер.
– Мама, я ничего не слышу, – вздохнула Гоар.
– А ты слышишь, Артур? – Вардитер вцепилась в руку зятя и сжала ее так, что побелели костяшки пальцев.
– Нет.
– Вот странно, а я слышу. Четко слышу голос Лусине. Она смеется и говорит, что ей стало лучше. Я пойду туда.
В полуметре от двери она замерла. Серая прозрачная тень двинулась ей навстречу. Вардитер вздрогнула, пошатнулась и схватилась рукой за сердце. Она почувствовала, как что-то или кто-то прошел сквозь нее, обжигая ледяным холодом.
Дверь палаты открылась.
– Она умерла, мы ничего не смогли сделать, – сказал врач.
– Нет-нет, вы ошибаетесь, пару минут назад я слышала, как она смеялась. Клянусь могилой моей матери, слышала! Не шутите так со мной.
– Успокойтесь. – Врач взял старую женщину под руку и повел к дивану.
Она подняла глаза и посмотрела на дочь и зятя:
– Почему они плачут? Надо радоваться, наша Лусине выздоровела! Я слышала ее голос. Она смеялась. Клянусь, я слышала!
– Успокойтесь, прошу вас, – врач кивнул медсестре, стоящей рядом.
Та молча кивнула в ответ и скрылась за дверью палаты. Спустя минуту она вышла оттуда вместе с высоким, коренастым парнем, судя по возрасту, студентом-практикантом. Они подошли к Вардитер и бережно взяли ее под руки.
– Пройдемте с нами.
Вардитер резко отдернула руку и прошипела:
– Я никуда не пойду, мне надо увидеть Лусине, я хочу поговорить со своей внучкой! Пустите меня! – закричала она и ринулась в сторону палаты.
Врач и студент догнали ее и попытались схватить. Но старуха оказалась куда проворнее, чем они ожидали. Она побежала по коридору, ловко увертываясь от догоняющих ее людей и кричала:
– Пустите меня к ней, пустите!
– Вызови санитаров из пятого отделения. Срочно нужна помощь! – крикнул врач медсестре, догнал Вардитер и схватил ее сзади, крепко сцепив руки на груди.
Повиснув в воздухе, Вардитер стала быстро-быстро перебирать ногами и попыталась укусить врача.
– Отпустите меня, я должна сказать ей что-то важное, пока она жива! – кричала она, переходя на хрип.
Гоар подбежала к матери, схватила ее за плечи и встряхнула:
– Мама, мамочка, успокойся, ты меня слышишь?! Успокойся! Артур, да помоги же мне!
Но Вардитер ничего не слышала и не видела. Она вдруг почувствовала резкий приступ тошноты, все вокруг закружилось в бешеном вихре, и старая женщина обмякла на руках врачей, будто кто-то незримый обрубил еще один корень, связывающий ее с жизнью.
Когда она пришла в себя, то увидела сквозь мутную пелену склонившийся над ней женский силуэт.
– Лусине… – простонала она и, превозмогая слабость, протянула руку, чтобы погладить лицо внучки.
– Это я, мама. Гоар, – ответила дочь.
Рука Вардитер тяжелой плетью упала на белую простыню.
– Значит, все-таки умерла?
– Да.
– Ты знаешь, Гоар, когда умер ваш отец, я хотела сойти с ума, чтобы не чувствовать той боли, которая убивала меня. Но Бог сжалился надо мной и превратил часть моего сердца, ту часть, которая любила вашего отца, в камень. Черный камень, как ноготь сатаны.[11] Потом умерла твоя сестра. И вторая часть моего сердца окаменела. И вот сегодня мое сердце вдруг ожило. Превратившиеся в камень части ожили, ты понимаешь меня, Гоар?
– Понимаю, мама, – Гоар провела рукой по седым волосам матери. – Я тебя очень хорошо понимаю.
– Как думаешь, живое сердце выдержит такую боль?
– Да, потому что у тебя есть я, Артур, Карен, Арев и Гор.
Вардитер усмехнулась и отвернулась к окну.
– Лучше бы оно не выдержало, родители не должны переживать своих детей и внуков.
– Тебе надо отдохнуть, мама. Артур поехал в аэропорт встречать Арев. Она уже вылетела.
– Хорошо. Поехали домой. Я не могу больше здесь находиться.
Стюардесса объявила, что самолет идет на посадку. Анна пристегнула ремень и похлопала по плечу мирно дрыхнущего соседа:
– Проснитесь, мы уже подлетаем к Еревану.
Сосед вздрогнул спросонья и удивленно посмотрел на Анну.
– Мы идем на посадку, попросили пристегнуть ремни.
– А, точно, спасибо тебе, дочка-джан, – сказал он, защелкивая на животе ремень.
Анна подвинулась ближе к окошку. За стеклом иллюминатора в лучах солнца грудились плотные белые облака, через редкие просветы в которых виднелись заснеженные вершины гор. Анне вдруг стало страшно. Шестнадцать лет, на протяжении которых она отгоняла любую мысль об Армении, отсчитывались в обратном порядке, приближая ее к точке, с которой она начала новую жизнь. И когда стих рев моторов и голос стюардессы объявил, что самолет произвел посадку в аэропорту Звартноц, Анна вцепилась руками в подлокотники и растерянно посмотрела на своего соседа.
– Ты что, дочка? Не бойся, мы уже приземлились, – улыбнулся он и стал доставать из ящика над головой ручную кладь.
Из самолета Анна вышла последней. Пропустила вперед своих шумных и вечно куда-то спешащих соотечественников и неспешно побрела к эскалатору.
«Интересно, кто меня встретит?» – подумала она, наблюдая за толпой встречающих, из которой то и дело доносились восторженные крики: «Арсен-джан! Смотри сюда, вот я! Гей, Нарине, смотри, смотри, вон наша дочь!» Анна всматривалась в толпу, пытаясь разглядеть знакомое лицо, и вдруг увидела мужа своей тети Гоар – Артура. Тот стоял у колонны и смотрел на спускающихся по эскалатору людей.
За шестнадцать лет он изменился настолько, что Анна едва узнала в полысевшем, обрюзгшем мужчине голубоглазого красавца с орлиным носом, который он считал недостатком. Теперь этот нос нависал над верхней губой и вместе с обвисшими щеками на одутловатом лице производил впечатление несколько отталкивающее.
Артур был любимцем бабки Вардитер.
Привезенная в город мужем из глухой деревни, Вардитер так и не прижилась в Ереване. Город казался ей ненасытной утробой, переваривающей людей в разношерстную массу – женщин в мужских одеждах, мужчин с холеными руками, не знающих тяжелой работы, их детей, носящихся по пыльным ереванским улицам подобно перекати-полю. В городе все ей казалось неестественным и противным замыслу Творца – спящая под раскаленным асфальтом бесплодная земля, купленные на рынке овощи, выращенные чужими руками и оттого безвкусные, и даже текущая из крана вода – так непохожая на ледяную воду горной реки. И когда на ее пороге появился несколько угловатый рослый парень и попросил руку ее дочери Гоар, Вардитер довольно улыбнулась. Она посмотрела на его руки. Это были руки крестьянина. Мозолистые, наспех отмытые, с черной каймой под ногтями. Вардитер почувствовала в новом члене семьи родственную душу и приняла его с распростертыми объятиями. Она не догадывалась, что простая на первый взгляд душа Артура неистово жаждет вырваться из деревни и стать частью ненавистного ей города. Что зять будет долго мыкаться в поисках своего места под солнцем и жить на деньги ее старшего сына. Тогда она еще много чего не знала…
Анна спустилась с эскалатора.
– Здравствуй, дядя Артур.
Он словно очнулся от глубокого сна и рассеянно посмотрел на Анну.
– Здравствуй, дядя Артур. Это я – Ан… Арев.
– Здравствуй, Арев, – сухо ответил Артур. – Твоя сестра умерла два часа назад.
– Я вылетела первым же рейсом. Мне… Мне очень жаль.
– Пойдем отсюда.
Всю дорогу в машине они ехали молча. Артур нервно курил одну сигарету за другой. Анна сидела рядом и морщилась каждый раз, когда он жадно затягивался новой сигаретой и выпускал облако дыма в пропахший дешевым табаком салон. В какой-то момент Анне стало тошно. Нащупав ручку на двери, она открыла окошко, высунула голову и жадно вдохнула глоток свежего воздуха.
– Ты куришь? – спросил Артур.
– Курю, но сейчас что-то не хочется.
– Твоя сестра тоже курила. Правда, тайком, но один раз попалась на горячем, – процедил сквозь зубы Артур, мусоля в пожелтевших пальцах фильтр сигареты. – И откуда у вас эти дурные привычки? Э-э-эх.
– Где она умерла?
– В больнице. Вчера вечером впала в кому, а сегодня умерла. Врачи говорят, что опухоль сдавила дыхательный центр в мозгу.
– Почему вы не сказали об этом раньше?
Артур закашлялся, выбросил недокуренную сигарету в окошко и ухмыльнулся:
– И чтобы ты сделала, если бы узнала? Ты не общалась с ней шестнадцать лет.
– Она сама не захотела общаться со мной.
– Да-да, это у вас от матери. Гордость. Проклятая гордость. Вы скорее сдохнете, чем переступите через нее.
Анна ничего не ответила. Отчасти Артур был прав. И она понимала, что сейчас бесполезно что-либо доказывать.
