— Интеграл, — сказала Магда.
Лампочки погасли.
— Ошибка, — сказал Толбин, — был подан не «интеграл», а «интервал».
— Ну, я так и знала! Опять он глотает концы. С таким диктором невозможно работать.
— А кто поручится, что в жизни вам не встретится диктор, глотающий концы? — спросил Полынин.
— Жизнь — это другое. Мы еще только пробуем. Неотлаженная аппаратура плюс косноязычный диктор…
— Святое косноязычие пророков и поэтов, — как бы про себя заметил Полынин.
— Позвольте продолжать? — спросил Толбин. — Опыт восемьсот тридцать шесть. Внимание! Сигнал.
Снова загорелись оранжевые лампочки. На этот раз узор был похож на слона. Магда заколебалась:
— Выставка? А может быть, вывеска? Нет, он меня сбил, ваш пророк или поэт. Дайте мне нормального человека.
— Не выставка и не вывеска, — сказал Толбин. — Просто выборка.
— Вот опять! — вскрикнула Магда и рывком повернула к ним узкое темное лицо. Длинная прядь волос откуда-то сзади упала ей на глаза. Она с досадой отгребла назад волосы и открыла беленький, даже голубоватый лоб. Стало видно, что ее смуглота — просто загар, что под ним она бледна, голубовата. «Может быть, когда сойдет загар, она будет лучше», — думал Нешатов. Сейчас она была просто нехороша.
Тут отворилась дверь, и вбежал коротенький человек с головой, похожей на свернутого ежа, — тот самый, которого еще в первый приход заприметил Нешатов. Вид у него был свирепый.
— Какого черта, заснули вы, что ли? — крикнул он, но, увидев постороннего, осекся.
— Знакомьтесь: Юрий Иванович Нешатов, — сказал Ган.
Коротыш взглянул на Нешатова с сердитым восторгом:
— Встреча с вами для меня событие. Малых.
Фамилия прозвучала отрывисто, как брань.
— Руслан Сергеевич, — с улыбкой подсказал высокий в углу.
— В тысячный раз прошу меня этой собачьей кличкой не звать. На тысячу первый — стреляю.
— Пророк или поэт в своем жанре, — сказал Полынин.
Магда рассмеялась. Малых сердито к ней повернулся:
— Хихоньки-хахоньки, а работа стоит. Сколько процентов сегодня?
— Еще не подбили. Судя по всему, меньше восьмидесяти.
— Дерьмо, — быстро отозвался Малых.
— Товарищи! — взмолился Ган. — При даме.
— Ничего, я привыкла.
— Прошу прощения, Юрий Иванович, — сказал Ган. — Вы можете о нас подумать бог знает что, там Картузов, тут Малых…
— Ничего, я тоже привык. Только я ничего не понял. Что здесь происходило?
— Магда, может быть, вы как автор работы объясните Юрию Ивановичу, что к чему?
— Вовсе я не автор. Это мы все…
— Скромность девичья, — заметил Полынин.
— Вы не девушка, вот и объясняйте! — огрызнулась Магда.
— Я здесь вообще на птичьих правах.
— А идея унификатора разве не ваша? — ревниво спросил Малых.
— Ну, идея… Идеи, как говорят, носятся в воздухе. Слава богу, вопрос о научном приоритете, такой модный четверть века назад, снят с повестки дня. Научное половодье, информационный взрыв. Никто не успевает читать, все только пишут и часто пишут одно и то же, хотя в разных обозначениях. Творим не мы с вами, творит время. Бессмысленно спорить о том, кто первый сказал «э!».
— Однако… — начал было Толбин, но смолчал.
— Ну вот, а вы спорите, кому рассказывать, — примирительно сказал Ган. — Расскажите вы, Игорь Константинович, как старший и авторитетнейший.
— Выступить в привычной роли главного брехуна? Согласен. Только давайте сядем, я люблю брехать с комфортом.
Все уселись.
— Борис Михайлович! — жалобно воззвал Малых.
— Хотите курить? Бог с вами, курите, разрушайте свое здоровье. О моем я уже не говорю.
Малых закурил, к нему присоединились Полынин с Нешатовым. Ган сокрушенно глядел на голубые облачка дыма. Полынин выпустил дымовое кольцо, проткнул его другим, другое — третьим, перекинул ногу на ногу и заговорил:
— Начнем ab ovo, то есть с яйца, как говорили римляне. Из чего, между прочим, следует, что для них вопрос: что было раньше, курица или яйцо? — не существовал. Раньше было яйцо.
Малых слушал, преданными собачьими глазами глядя на говорящего.
— Итак, начнем ab ovo. Наша лаборатория занята вводом в машину сигналов, поданных самым натуральным для человека способом — при помощи устной речи. Проблема не новая, но дьявольски трудная. Писатели-фантасты давным-давно ее освоили и подают своим роботам, «киберам» и прочим устройствам словесные команды. А реальных устройств, понимающих речь, практически нет. Тембр, акцент, артикуляция — все эти элементы от человека к человеку резко меняются. Сравнительно легко натренировать машину так, чтобы она слушалась приказов своего «хозяина», того, кто с нею постоянно работает, и страшно трудно, чтобы слушалась любого. В этом отношении требования к машине прямо противоположны требованиям к собаке…
«Зачем эти украшения?» — с тоской думал Нешатов.
— Если послушать наших журналистов, воспевающих величие науки, ее «достижения» и «свершения», то можно подумать, что все трудности уже позади. Их стандартная формула: «Профессор улыбается». А улыбаться тут нечему. Трудности, почти непреодолимые, возникают на каждом шагу. Вот эти-то прекрасные трудности до сих пор остаются в тени. Борзописцу важны рекламные огни, а не проза жизни.
— Но ведь для того, чтобы изобразить прозу жизни, — осторожно заметила Магда, — надо самому быть специалистом…
— А если ты специалист, — поддержал Малых, — кой черт тебя понесет в борзописцы?
— Такие случаи бывают, — сказал Полынин (все засмеялись чему-то им известному). — Но вернемся к проблеме ввода в машину речевых сигналов. Положение в этой области, прямо сказать, неважное. Сказываются, между прочим, и отдаленные последствия гонений на кибернетику, которые отбросили нас назад на десяток лет, если не больше.
— Но ведь сейчас-то никто не гонит? — неприязненно сказал Нешатов. — Пора бы…
— Не гонят, даже подгоняют, торопят: «Давай, давай!» Тоже не условия для работы. Главное препятствие — техническая отсталость, которую сразу не преодолеть.
— Если можно, конкретнее, Игорь Константинович, — попросил Ган.
— Конкретнее: легких побед не ожидаем. Идея наша сама по себе не нова и основана на тривиальнейшем принципе спектрального анализа звуков речи. Особенность нашего устройства в том, как мы преодолеваем различие тембров. Перед тем как быть поданной на логическое устройство, речь проходит унификацию тембров. Наша идея унификатора…
— Не наша, а ваша, — поправила Магда.
— Неважно, чья. «Э!» — сказали мы с Петром Ивановичем. Так вот, после этого дело пошло немного быстрее, но не настолько, чтобы праздновать. Быстрее всего мы освоили цифры: один, два, три и так далее. Потом перешли к более эмоционально окрашенным словам: «плюс», «минус», «стоп», «интеграл», «синус» и так далее — всего около полусотни слов. В принципе достаточно, чтобы вводить в машину простенькие программы не на перфокартах, а с голоса. Провозились с этим года три. Несколько эффектных демонстраций, начальству понравилось, появилась возможность поставить птичку в какой-то клетке. Ох эти птички! Я даже одно время подумывал написать оперетту «Птичка божия». Чередуются действия: одно — для птички, следующее — как было на самом деле, потом — опять для птички… Задумал, но не написал. На чем я остановился?
— Несколько эффектных демонстраций, — подсказал Толбин.
— Спасибо. Журналисты трубят победу. Но мы-то знали, в чем порок нашего решения. Во-первых, неполный процент правильно принятой информации. А главное, большое время, уходящее на ввод.
— А при чем тут световое табло? — спросил Нешатов.
— Это не наша основная тема, а, так сказать, отходы производства.
— Хорошенькие отходы! — буркнул Малых. — Может быть, в них-то самое главное.
— Не исключено, — согласился Полынин. — Так вот, покуда мы возились с сокращением времени ввода, Магда предложила оригинальную, хотя и компромиссную идею — изображать слова в виде зрительных образов, так называемых спектрограмм. Вы их только что видели на световом табло. По оси абсцисс — время, по оси ординат — частота, если она превышает пороговый уровень. Это идея Магды…
— Вовсе не моя, коллективная.
— Неважно. «Э!» — сказали мы хором. Каждая спектрограмма образует характерный рисунок, который можно запомнить и потом распознать практически мгновенно, Магда научилась угадывать слова почти безошибочно…
— Это вы для «птички» или всерьез? — сердито спросила Магда. — Если не для «птички», то процент распознаваний невысок: семьдесят-восемьдесят, бывает и меньше. Но дело не в этом. Вы представили дело так, будто я одна каким-то чудом научилась читать спектрограммы. Тогда это была бы не научная работа, а цирковой фокус. На самом деле любой человек после небольшой тренировки может этому научиться.
