Когда я вчера ложилась спать, у меня все-таки было чувство, что мне будет не хватать Фарида Хуссейна. Он был сама доброта. Теперь я жалею, что не зашла к его жене. Но мне надо было закончить стирку и сделать уроки. Если бы во мне было хоть немного сострадания, я могла бы найти время: сделала бы все быстрее, легла бы спать попозже. А теперь я себе нахожу такие жалкие оправдания. Нужно признаться себе. У меня не хватило сил или желания. Конечно, тут еще и лень. Я думаю об этом и ковыряю заусеницу. В конце концов, я просто прикусываю ее и отрываю, течет кровь. Кажется, в этой физической боли сконцентрировался весь мой стыд, вся моя злость. Я не всегда такая, какой хочу быть. Я позволяю Диане-лентяйке, которая все время извиняется за то, что чего-то не сделала, обвести меня вокруг пальца. Я так и не сказала своего последнего «прощай» Фариду Хуссейну. И уже никогда не скажу. Было 11.15. Я была плохой соседкой.
Я пишу здесь все, что не решаюсь рассказать. Да мне и рассказывать-то некому. Меня часто переполняют чувства, я теряю мысль, забываю, о чем хотела сказать. А еще я стесняюсь, потому что мой словарь очень беден. Поэтому я стараюсь говорить как можно медленнее, чтобы выбирать нужные слова. В такие моменты у меня очень умный вид, совершенно не соответствующий тем банальным вещам, о которых я рассказываю. Я часто понимаю это в тот момент, когда говорю. Это внезапная вспышка сознания: я вдруг физически начинаю чувствовать себя неустойчивой и слишком многословной. И тут меня на каком-нибудь слове сковывает неловкость. Иногда в такие моменты я начинаю что-то мямлить. Это удивительно, когда ты вдруг ощущаешь собственную телесную оболочку. Чаще всего со мной такое случается на людях. И я все время задаю себе вопрос: а видят ли это люди? Думаю, нет. Иначе мне бы уже сделали замечание. В Афганистане нехорошо быть слишком впечатлительным. Я это знаю, поэтому и стараюсь держать себя в руках. Насколько могу.
Вчера я работала весь день без перерыва. У мамы сейчас один из тех периодов, когда дома лучше не появляться. Вчера она без всякой причины побила Бассиру. Она скрутила ей руку так, что та завыла от боли. Это была правая рука. Я наложила тугую повязку. Не думаю, что это перелом, но растяжение точно неслабое. Но в любом случае в больницу мы не пойдем. У нас нет денег. Сегодня ночью Бассира прижалась ко мне, как будто искала защиты. И я почувствовала, что ей нужно, чтобы ее пожалели. Мы с Раисой, как всегда, встали в четыре утра. Мы почти каждое утро ходим за покупками на другой конец города, в Тамескан. Это что-то вроде оптового рынка. В это время обычно встает солнце. Его свет, еще подернутый синеватой дымкой, наполняет город. Чтобы выйти на центральную улицу, нам нужно всего лишь спуститься по отлогим улочкам нашего квартала. А там до автобусной остановки — 300 метров. Иногда нам везет: автобус уже стоит на остановке и ждать его не приходится. Мы садимся впереди, как все женщины (мужчины сидят сзади). Мы чаще всего засыпаем под грохот дизельного двигателя и шум чьих-то разговоров. Тамескан — последняя остановка. До рынка еще час идти пешком. В плохую погоду эта дорога невыносима. В такие моменты я чувствую себя изнуренным бродягой. Мы выезжаем за покупками очень рано, потому что вместе с дорогой это занимает много времени и мы возвращаемся домой не раньше семи, а нам нужно еще постирать, помыть посуду, приготовить завтрак и сделать домашние задания. В Тамескане ранним утром царит суета. Огородники орут. Перевозчики выгружают овощи в облаке выхлопных газов, от запаха которых меня тут же начинает тошнить. Караши[18], запряженные лошадьми, рассекают толпу покупателей, возчики не обращают никакого внимания на наши ноги, а придавив кого-то, смеются. Однажды я была невнимательна, шла по рынку, как в тумане, и мне придавила ногу повозка с арбузами. Мне было так больно, что я упала в обморок. Нога у меня была сломана, я и сейчас не могу на нее наступать со всей силой. С тех пор я стала более осмотрительной, я все время настороже. Мы всегда покупаем одно и то же: помидоры, картошку, баклажаны — это основное наше питание — и траву козам. У нас их три, живут они во дворе, возле дома. Нам очень выгодно держать коз: у нас почти каждый день свежее молоко. Но их нужно кормить, а пастбищ вокруг Кабула совсем нет. Когда у нас нет денег, мы кормим их отбросами с улицы. Я много торгуюсь, потому что цены на продукты в последнее время сильно выросли и мы едва справляемся со всей этой инфляцией. Я знаю несколько добрых продавцов: они часто отдают мне непроданные остатки. Но для этого нужно слоняться по рынку до окончания торговли. А для девочки это неприлично. Но разве у меня есть выбор? Впрочем, девочке вообще неприлично ходить на рынок. Это место для мужчин. Я каждый раз чувствую их неодобрительные взгляды. Им не очень-то нравится, что мы с Бассирой и Раисой ходим здесь одни. Мама отправляет нас на рынок каждые два дня. Она говорит, что скоро мы не сможем ходить на рынок: мне тринадцать, Бассире двенадцать, а Раисе одиннадцать, мы совсем скоро станем женщинами. И эстафету примут наши младшие сестры. А нам нужно будет прятаться от мужских взглядов. Это меня возмущает. Шукрия и Самира еще дети, им не справиться с этой работой. Каждый раз мы втроем приносим около 14 килограммов овощей. Из-за поврежденной руки Бассиры в этот раз пришлось нести все продукты вдвоем. Мне было так тяжело, что я решила нарушить мамин запрет: мы взяли самое дешевое такси, чтобы доехать до автобусной остановки. Если мама узнает и будет недовольна, я ей напомню, что она сама виновата в том, что побила Бассиру. А если нет, то я займу денег у подруги и скрою эти непредвиденные расходы.
Когда мы вернулись домой, мама была на удивление спокойна. Она уже расстелила на полу клеенку. Посередине лежал немного раскрошенный хлеб. И стоял горячий чай. Мы сели, Рохина, Жамшед, Билал, Шукрия и Самира собирались в школу. Я молча пила чай. Каждый глоток обжигал горло, но мне было приятно от этой легкой боли. Я даже перестала сердиться. Хлеб уже наверняка двухдневной, а то и трехдневной давности. У него вкус, как у прелого картона. Мама наконец открыла рот:
— Диана, надо постирать братьям белье.
Ее рот скривился в какой-то жалкой гримасе. Мама нервно перебирала пальцами подол своего ярко-синего вельветового платья. Оно все в дырках из-за углей, которые вылетают из тандура, когда она готовит в нем еду. Я могла бы ей покорно ответить. И нарушить нависшую над нами тишину. Но я решила еще ненадолго сохранить этот холод. Бассира с перевязанной рукой напряженно смотрела на мое символическое сражение с мамой. Я по глазам видела, как она восхищалась моим противостоянием. Я медленно встала. Взяла большой таз из нержавейки. Достала воды из колодца. И начала тереть джинсы братьев. Я терла со всей мочи. Больше, чем надо было. День только начинался, а я уже падала от усталости. У меня больше не было сил. Я быстро достирала. Умылась, пригладила волосы так, чтобы ни одна прядь не выбивалась из-под платка, и надела школьную форму. На улице было жарко, как в духовке. Конец лета. Я дорого заплатила за свою дерзость. С меня градом катил пот, и хотелось пить. Всю дорогу до самой школы Малалэ я думала о нашем положении и о нашей жизни. Я так задумалась, что даже не заметила свою подружку Хому, которая помахала мне рукой: она шла по другой стороне улицы. Она крикнула: «Диана!». Но я не ответила. Я подошла к воротам школы, старый охранник Дадуллах палкой прогонял бессовестных мальчишек, которые крутились около женской школы специально, чтобы поглазеть на девочек. Дадуллах нас все время смешит своими чудачествами. Он как грустный клоун, только и делает, что гоняет мальчишек. Конечно, в этой неравной борьбе между наглой молодостью и не сдающейся старостью он всегда проигрывает. Он возвращается с палкой в руке, а девочки смотрят на него, добродушно посмеиваясь. После долгих размышлений мне в голову приходит решение: нет, мы не можем больше так жить. Нужно поговорить с Фархадом о маме. Ее все чаще и чаще охватывают приступы злобы. И, к сожалению, они становятся все более жестокими. Нужно найти какой-то выход. В другое время, в другом месте меня бы это потрясло до глубины души. А сейчас мне от этого просто плохо и грустно. Мне кажется, все это дурной сон. Урок биологии с мадам Муджахед. Не стоит о нем подробно рассказывать. Скука смертная. Я абсолютно ничего не поняла. И не я одна. Учительница кричала на нас, чтобы мы замолчали. Бесполезно. Мне даже показалось, что она сейчас выйдет из класса. Нет никакого интереса описывать эти три часа, которые не принесли мне никакой пользы.
Сразу после школы я не пошла домой переодеваться. А прямо в школьной форме отправилась к половине четвертого на Чикен-стрит, начинать свой третий рабочий день. Я с головой погрузилась в работу. Продала пять платков, десяток коробков спичек и столько же жвачек. Удачный день! Я заработала около 30 долларов! Чтобы это отпраздновать, я потратила 5 из них и за компанию со своим приятелем Энайатулахом, купила себе гамбургер и содовую. Скажу маме, что заработала немного меньше. Я не воровка, я просто устраиваю свою жизнь. Я беру себе карманные деньги, которых мама мне не дает. С их помощью я могу немножко себя побаловать. Купить что-нибудь модное: например, ручку, у которой с обратной стороны — пульверизатор для духов, или красивые тетрадки. Кстати, по поводу духов, я слышала как-то одну удивительную историю.
