Хольт держал в зубах сигарету, и дым ел ему глаза. Он ломал в пальцах обгоревшую спичку. Все прекрасное, что есть в мире, думал он. Ему представилась вилла в Бамберге, впервые за много лет представились залитые солнцем откосы Регница и веселая долина Майна, и все это открывалось ему как путь, как нетореная дорога, дорога в мир непреходящей весны, о котором он не раз в прошлом мечтал.
— Вы навестите меня в Хоэнхорсте? — спросила на прощанье Карола.
— Может быть, — ответил Хольт. — Возможно. Не знаю.
Профессор Хольт, Мюллер, Шнайдерайт и Гундель задержались в конторе.
— Коллега Бернгард опять был сегодня совершенно невыносим! — сказал Мюллер, зажав во рту окурок сигары.
Шнайдерайт помог ему надеть его серый ватник.
— Бернгард, вероятно, дельный инженер, — заметил он, — но такие типы меня просто бесят. Кто его знает, может, он был заядлым фашистом или фашистским прихвостнем, а этих я особенно не перевариваю. Блом — другое дело. Блом наверняка был антифашист.
— Блом антифашист, — повторил за ним Мюллер. — Да, что я хотел спросить: ты в шахматы играешь?
— В шахматы? — Шнайдерайт опешил. — Еще как! В тюрьме научился.
Мюллер кивнул.
— Надо будет как-нибудь сразиться. Но что Бернгард был фашистом, я не стал бы утверждать. Его нацисты даже сажали на год, он и тогда брюзжал. Я думаю, он просто не может не брюзжать. А настоящим маленьким нацистиком с кружкой для пожертвований и в шлеме ПВО знаешь, кто был? Блом, а не Бернгард!
— Что ты этим хочешь сказать? — воскликнул Шнайдерайт.
— Ничего, — ответил Мюллер. — Только, что не так-то все просто! — И серьезно, дружески добавил: — Но ты, товарищ Шнайдерайт, еще это постигнешь. Наверняка постигнешь! — И повернулся к Гундель.
Гундель показывала профессору растение с желтыми ягодами.
— Где это ты нашла? — спросил тот и взял у нее из рук ветку.
— В развалинах.
— Solatium, — сказал профессор, — а именно solanum luteum, желтый паслен. Родня нашему картофелю.
— Откуда вы знаете? — спросила Гундель.
— Я знаю все здешние пасленовые, — ответил профессор. — А кто не знает, может легко их определить.
— Определить? Этому можно научиться? — спросила Гундель.
Профессор кивнул:
— У меня должны быть книжки, я пороюсь у себя в ящиках.
Мюллер положил руку на плечо Гундель:
— Мы тут кое-что придумали.
— Да! — вставил профессор. — У нас одна свободная мансарда. Переезжай сюда!
— Здесь тепло, — сказал Мюллер, — и в очередях за продуктами стоять не придется.
— Кормиться будешь с нами, — продолжал профессор. — Перебраться можешь в любое время.
Гундель жила в мансарде без отопления, где дуло из всех щелей, а впереди были морозные зимние ночи. Прежде чем она успела что-либо возразить, Шнайдерайт взял все в свои руки:
— Завтра же и переедешь. Завтра суббота, я тебе помогу.
— Там должны кое-что доделать плотники, — заметил Мюллер.
— Плотники? — сказал Шнайдерайт. — Чепуха! Сами сообразим!
Он пошел провожать Гундель.
Оставшись вдвоем с профессором, Мюллер опустился в кресло перед письменным столом; он как-то сразу весь обмяк, лицо у него угасло, посерело, на лбу выступил холодный пот.
— Боюсь, — проговорил он, задыхаясь, — что мне скоро крышка.
— Не выспались, Мюллер! — бросил профессор. — Вы не представляете себе, как много значит выспаться. Совсем другое настроение!
Мюллер немного подобрался.
— Не выспался… — повторил он. Потом встал, сел за письменный стол и открыл папку «На подпись». — А все-таки надо бы показаться толковому врачу! Увидите, профессор, настоящие трудности — они все еще впереди, погодите, начнется зима! Вот и хочется продержаться до весны… — Он подписал несколько писем. — Но врачи все шарлатаны, — продолжал он, все больше раздражаясь, — говорят, я должен лежать, а лежа мне и вовсе дышать нечем. Стационарное лечение… Это пусть подпишет Хаген, — прервал он себя, — он свой человек у этих алхимиков, так скорее что-нибудь выцарапаем!.. Я и то рад, — продолжал он, — что хоть живым выбрался из больницы! — Он задумчиво потер подбородок. — А что, если бы вы, профессор… — Он замялся. — Ну, да вы знаете! — Он встал и подошел к профессору вплотную. — Полечите вы меня! Глядел я вчера, как вы сгружаете тяжеленные ящики с медикаментами, и подумал про себя: вот это толковый врач! Такой бы мне помог выдюжить зиму.
Профессор улыбнулся.
— Я не лечу, — сказал он.
— А лекари меня и заморили своим дигиталисом, — возразил Мюллер.
— Вы ведь знаете, как с вами обстоит дело, — сказал профессор. — Я не могу вас вылечить. Никто не может. Но… — Он задумался. — Если уж вы верите только мне, посмотрим, не поможет ли вам ваша вера выдюжить зиму.
Мюллера словно подменили.
— Вот это я понимаю! — воскликнул он. — А нельзя ли нам сегодня же и приступить?
Опять профессор улыбнулся.
— Вкатим вам ударную дозу витаминов. Во всяком случае, вреда от этого не будет!
Снизу доносилось жужжание электромоторов; сульфамидная фабрика и по субботам работала допоздна. Комната Гундель находилась в конце коридора, под самой крышей заводоуправления. Шнайдерайт мастерил карнизы для гардин на оба окна. Стоя на самом верху стремянки, он налег на дрель и спросил:
— Пойдем сегодня в кино? — Он спрашивал не в первый раз.
Гундель поддерживала шаткую стремянку. Прошло несколько секунд, наконец она покачала головой. Но сегодня Шнайдерайт не намерен был безропотно принять ее отказ. Он спустился со стремянки.
— А теперь скажи по-честному, почему ты не хочешь идти со мной?
Гундель давно ждала этого вопроса и все же смутилась. Она думала о Хольте. Чувствовала свою растерянность и не знала, как быть.
— Не надо было и спрашивать, — сказал Шнайдерайт.
К вечеру комната была готова. Гундель и Шнайдерайт сели ужинать с профессором. Фрау Томас поставила на стол миску с картофельным супом. Гундель сосчитала приборы, их было пять. Неужели Хольт опять не придет? Фрау Томас не садилась ужинать со всеми. «Что не положено, то не положено». Профессор предложил дождаться Мюллера. Но когда дверь раскрылась, это оказался Хольт.
Он, словно чужой, остановился на пороге. Небритый, одет неряшливо. Сказал: «Добрый вечер!» — и скривил рот. Уселись, подумал он. И опять этот Шнайдерайт тут! Наконец Хольт снял пилотку и поздоровался со всеми за руку. Опять этот каменщик пристроился рядом с Гундель на моем месте, подумал он.
— Гулял? — спросил профессор и повернулся к фрау Томас: — Надо подумать, где бы нам раздобыть Вернеру зимнее пальто.
— Не то Вернер, боже упаси, схватит насморк, — бросил Хольт. И обращаясь к Гундель: — Если б я знал, что ты сегодня меня навестишь, я бы, конечно, гулять не пошел.
— Навестишь? — спросил Шнайдерайт. — Разве вы не знаете, что Гундель переехала сюда?
Хольт несколько секунд молчал; он чувствовал, что сейчас сорвется.
— Нет… не знал… — И, глядя в упор на Шнайдерайта, выпалил: — Неважно. Ведь и вы не все знаете о Гундель.
Тут в комнату вошел Мюллер:
— Вы что это?
Держа ватник в одной руке, а другой разматывая с шеи серый шарф, он удивленно всех оглядывал.
— Да, так что я хотел сказать… — поспешно начал он. — Надеюсь, вы не ждали меня с ужином?
Разговор за столом не клеился, говорил один Мюллер, рассказывал, как у Блома идет постройка ветки. Хольт машинально подносил ложку ко рту. Потом сидел молча, сутулясь. Куда больше, чем Шнайдерайта, он обидел Гундель. Но ведь он не хотел этого.
Он вскоре ушел в свою мансарду и повалился на кровать.
Лаборатории, мастерские, бухгалтерию и строительный отдел Блома временно разместили в бараках. Здесь, в самом сердце завода, в маленькой комнатушке с полдюжиной телефонов на письменном столе и пришпиленным к стенке планом заводской территории, в этой штаб-квартире, где Мюллер проводил большую часть рабочего времени, Мюллер и Шнайдерайт сидели друг против друга за шахматной доской. Шнайдерайту достались белые. Они расставляли фигуры.
— Давеча у тебя что-то произошло с Вернером Хольтом? — неожиданно спросил Мюллер.
Шнайдерайт покачал головой, но затем добавил:
— Хольт нахамил Гундель. И без всякого повода.
— Без всякого повода? — повторил Мюллер. Он с педантичной аккуратностью поправлял фигуры на доске. — Что ты думаешь о Вернере Хольте?
Шнайдерайт долго сидел неподвижно, подперев кулаками подбородок. Хольт обидел Гундель, а кто обидит Гундель, тот будет иметь дело с ним, Шнайдерайтом! Гундель нужен человек, который защищал бы ее и при случае мог дать по рукам таким субъектам, как Хольт! Шнайдерайт прищурился. Что означал этот дурацкий намек? Пусть Хольт поостережется.
