— АНАТОЛЬ, ПРЕДЛАГАЮ ВЫПИТЬ ЗА МИЛЕНУ, — провозгласил Автономов.
— И за КАПЭЭРЭФ тоже? — уточнил я. Въедливо так.
— Какого хрена ты зациклился на политике! За Милену, говорю.
— Ну, давай.
— ВЧЕРА ТЫ, НАДЕЮСЬ, ПОНЯЛ, КАКАЯ ОНА ЖЕНЩИНА?
— Какая?
— БЕСПОДОБНАЯ! Нет, скажешь?
— При свечке я не разобрал.
— Врешь! Нагло! Ты приставал к ней. Но не на ту — ха-ха! — напал. Она не из таких, нет!
— А ты, судя по всему, одержал победу? — усмехнулся я.
— Да! Можно сказать и так. ОНА, — Автономов бросил быстрый взгляд по сторонам, — НОЧЕВАЛА У МЕНЯ.
Мы замолчали. Он смотрел на меня лихорадочно блестевшими глазами, с приоткрытым ртом. Легкая испарина выступила у него на лбу. Он ждал моей реакции — жадно, нетерпеливо.
— Ну что ж, Константин Павлович, — заговорил я. — Примите мое соболезнование. Очень жаль вас.
— ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ?! — тут же вскричал Автономов.
— Недолго длилась твоя свобода, бедняга. Теперь она тебя охомутает.
— Ты обалдел! Я СЧАСТЛИВ.
— Даже так? А она?
— ОНА СЧАСТЛИВА. Она ушла только утром, понял?
— Не осрамился ты, значит?
— Что-о?!
— Ладно, ладно, не кипи. Пошутил.
— Ты играешь с огнем, Анатоль! Я могу тебе врезать.
— А зачем ты меня пригласил? Чтобы я тупо молчал?
— Не молчи, но и не хами.
— А я и не хамлю. Всего-то хочу знать, как она в постели? — слегка, знаете, отодвинулся от него.
— Ты, щелкопер, — зашипел Автономов, — ты как смеешь?
— А что я сказал?
— Ты пропащий подонок, вот ты кто.
— Ну уж!
— Тебе нужны только случки с сучками.
— Ого!
— Ты давно перегорел. Ты забыл, что такое любовь.
— Ха-ха-ха!
— ОНА ПРЕКРАСНА В ПОСТЕЛИ, СТАРЫЙ МАРАЗМАТИК. ТЕБЕ ТАКАЯ И НЕ СНИЛАСЬ!
— Спорим, ошибаешься?
— Я С ДРОЖЬЮ ВСПОМИНАЮ РАИСУ ПОСТЕЛЬНУЮ.
— В это верю.
— Знаешь ли ты, что мы с Раисой только изредка бываем близки, и то по ее инициативе?
— Не знаю.
— Так вот, знай!
— То-то ты, гляжу я, распалился.
— Я не распалился, писака. Я РОДИЛСЯ ЗАНОВО!
— М-да, — промычал я. — Давненько, однако, не имел ты сторонних женщин, а, Костя?
— Если хочешь знать, я ИЗМЕНЯЛ РАИСЕ ВСЕГО ДВА РАЗА В ЖИЗНИ И ПОТОМ КАЯЛСЯ.
— О господи! — Я был по-настоящему поражен. — Тебе надо выдать медаль «За верность», дружище.
Мы засиделись, как водится. Автономов снова прогулялся к стойке и наполнил пузатые рюмки. Он разболтался с барменом, словно завсегдатай этого заведения. Я видел, как он оделил деньгами какую-то смутную личность, какого-то пропойцу, а затем купил плитку шоколада какому-то грязному мальчишке, проникшему с улицы. Тут же две разбитные девицы за стойкой попросили у него закурить, и ненормальный Автономов одарил их непочатой пачкой «Мальборо». Его несло. Он походил на человека, который долгое время жил под угрозой злокачественной опухоли, но вчера выяснилось, что диагноз ошибочный. Он здоров, абсолютно, и он возлюбил всех и вся.
— Попридержи коней, Костя, — мрачно посоветовал я ему, когда он вернулся за столик.
— Ах, Анатолик, такое славное настроение! — воскликнул он как-то по-женски. Его глаза лучились. А я скривился. Я спросил:
— Что ты собираешься делать?
— Сегодня?
— Вообще.
— В смысле?
— Чем ты собираешься заниматься на пенсии? — раздраженно уточнил я.
— Я СЕГОДНЯ С НЕЙ СНОВА ВСТРЕЧАЮСЬ, АНАТОЛЬ.
— Я не о том.
— На вчерашних проводах я рекомендовал ее начальству на свою должность. Она мало зарабатывает, оскорбительно мало.
— Не о том я, черт возьми!
— А у нее маленькая девочка. Ее надо одевать, кормить.
— ТЫ чем думаешь заниматься?
— И самой ей надо приодеться. Мебель купить.
— У-у!
— Родители ей, конечно, помогают, но слабо. Они сами бедствуют, — талдычил свое Автономов, став озабоченным.
Я скрипнул зубами. Я отхлебнул коньяку.
— Сколько ты получал в последнее время?
— Милена получает всего семьсот тысяч, чуть больше.
— ТЫ, ТЫ сколько получал?
— Я? За лимон.
— А пенсия шестьсот с небольшим?
— Ну да. А что?
— Боюсь, Раиса окатит тебя презрением. Жди скандалов, что живешь за ее счет.
— А вот хренушки! — закричал Автономов. — Я не такой простак, как ты думаешь. У меня есть накопления. Без ее денежек обойдусь.
— До конца жизни твоих накоплений вряд ли хватит, — усомнился я.
— А дача? У меня там только винограда нет, ты знаешь. Все своими руками высадил и вырастил, ты же знаешь. Буду торговать на базаре, почему нет? Живность заведу — курей всяких, а может, и чушек. Ты, брат, еще не знаешь моих сельхозспособностей! — разгорячился он. А я вздохнул.
— Ну, это еще куда ни шло. Все лучше, чем «козла» во дворе забивать.
— ЗАВТРА ПОВЕЗУ МИЛЕНУ НА ДАЧУ. ЗАВТРА СУББОТА.
— Правильно. Пусть вспашет тебе участок,
— Обалдел? Я ей к лопате прикоснуться не дам.
— Зря.
— Давай еще по пятьдесят, Анатоль? Такое настроение!
— Что ж, давай, гуляка.
— А потом в бильярдную, да? Ты можешь не играть, будешь наблюдателем. А я хочу тряхнуть стариной. Я хочу Аполлошку разделать под орех.
— Плохо ты кончишь, Константин, — покачал я мудрой головой.
Зачем я пошел в бильярдную? Какая сила повела в это злачное местечко, в этот приют азарта? Любопытство всего-то. Да, ненасытное любопытство писаки, которое многажды толкало меня на неразумные шаги, на опрометчивые поступки, но оборачивались они в конечном счете грустными и веселыми страницами. Всегда приходится чем-то жертвовать, если интересуешься жизнью во всех ее странных проявлениях, — как и на этот раз.
Преображенный Автономов позвонил на квартиру своей дочери, переговорил с зятем, и Аполлон встретил нас у входа в святая святых нашего Тойохаро — Бизнесцентре. Греческий красавец был весь вельветовый. Он стоял под ярким цветастым зонтиком, ибо накрапывал дождь, и бездельно покуривал сигарету. Тесть и зять жарко пожали друг другу руки. Мое рукопожатие было отстраненно-прохладным.
В этот час бильярдная Бизнесцентра еще не работала, но Аполлон, свой человек в этом доме, где витал, кажется, в воздухе легкий шелест банкнот, где незримо прокачивались миллионы и миллиарды, переговорил на вахте с двумя молодыми стражами опасной внешности и тут же вернулся с драгоценным ключом, подбрасывая его на ладони.
— Молодец, Аполлоша! — радостно похвалил зятя Автономов. Нетерпение и вожделение двигали им.
Мы поднялись в лифте па верхний восьмой этаж.
В просторной бильярдной встретила тишина. Три больших стола с зелеными полянками сукна. Безлюдная стойка неработающего пока бара. Аполлон по-хозяйски распахнул шторы на высоких окнах, и помещение залило уличным светом.
Для разгона, как выразился господин Автономов, он выбрал в партнеры меня. Я пожал плечами. Я слабый, безвольный, равнодушный игрок, меня не прельщает бильярд, не помню уж, когда и по какому случаю я брал в руки кий. Американка? Что ж, пускай американка, эта простейшая из возможных комбинаций. Мы сняли куртки. Мы выбрали кии по вкусу: я наиболее короткий, он наиболее длинный. Мы согласованно закурили (пепельница на металлическом стержне услужливо стояла рядом), и господин Автономов, которого я уже с трудом узнавал, накинулся на меня. Верней, он алчно и хищно набросился на шары — дорвался.
И пятнадцати минут, кажется, не прошло, а он уже вел со счетом 2:0. Соответственно — 8:2, 8:1. Позор тебе, писака! — прочитал я на лице Автономова.
— Все, хватит. Сдаюсь, — сказал я. — Уступаю вам место, Аполлон.
Хищный Автономов радостно рассмеялся. Наблюдатель Аполлон легко оторвался от подоконника и приблизился к столу. Он привычно белозубо улыбался.
— А вы ас, Константин Павлович. Вот не ожидал, честно говоря, — похвалил он тестя.
Автономов сиял.
— Не слабак, нет?
— Какой слабак! С вами опасно играть. Можете раздеть до трусов.
— Ну-ну, заливаешь, Аполлоша. На денежки будем сражаться?
— А здесь иначе не играют, Константин Павлович.
И какие ставки? — остро спросил Автономов.
— Ну какие… Всякие. По договоренности, Константин Павлович. Бывают и лимонные партии.
— Да ты что! Неужели на лимоны режутся?
— Случается по пьяни.
— Ну, лимон, Аполлоша, — это перебор. Хотя денежки у меня имеют ся. Вчера, — Автономов засмеялся, — наградили премией за добросовестный труд.
— А я вчера наказал одного толстосума.
— Да? Молодец!
— А что если по пятьдесят штук партия? — предложил улыбчивый Аполлон.
— По пятьдесят? А не много ли?
— Разумная ставка. Я хочу отыграть свой долг. Но с вами это проблематично. — Он взлохматил рукой свою светлую эффектную шевелюру.
— Ну да, говори! Знаю я вас, профи!
— Вы правда классно играете, Константин Павлович, — серьезно сказал Аполлон, и его тесть был явно польщен.
