Зайдя однажды к Шелагину, технолог посоветовал:
— Вам бы водой поинтересоваться, изобрести что-нибудь… Знаете, какую воду пьют в цехах?
— А вы почему не интересуетесь? — спросил угрюмо Степан Сергеич, не простивший технологу хихиканья.
— А потому, дорогой, что пью другую воду… — улыбнулся технолог.
В бытность комбатом зайдет, бывало, Степан Сергеич в спальное помещение курсантов, увидит незаправленную койку — и рука его тянется разравнивать одеяло, опережая зычный оклик: «Дневальный, ко мне!» Упав до начальника охраны, он старался позабыть старые навыки, пил на фабрике желтоватую, скверно пахнущую воду, грозился навести порядки и умолкал.
Фабрика при строительстве своего филиала ухлопала все деньги на доделки и переделки, к городской водопроводной сети не подключилась и воду брала из артезианской скважины. Недавно пробурили вторую скважину, из нее забила странная жидкость — жажду она утоляла, хотя по цвету и вкусу на воду не походила. Работницы жаловались, ходили к директору, им сказали, что вода эта полезная, содержит много железистых соединений.
Степан Сергеич решился. Налил в бутылку воды из крана и поехал на санэпидемстанцию. Вернулся он быстро, смущенно проскользнул в свой кабинетик (стол, стулья, сейф), стал читать и перечитывать анализ. Заглянул начальник смены Дезнекин, спросил, что нашли в воде. Степан Сергеич ответил одним словом. Станция написала больше, но смысл официального документа сводился к единственному слову, сразу облетевшему филиал. Вторая артскважина брала воду из горизонта, куда утекали отбросы большого города.
В цехах зароптали. Илья Семенович Дворкин, главный инженер филиала, немедленно примчался в проходную.
— Вы сделали громадную политическую ошибку, товарищ Шелагин.
— Я? Какую?
— Вы обязаны были прежде всего поставить в известность администрацию.
А уж мы знаем, что можно говорить рабочим, а что нельзя…
— Администрация пьет другую воду, — возразил Шелагин.
— Кто вы такой? — быстро спросил Дворкин.
— Начальник охраны. Вы же знаете.
— Как же, как же… Знаем, какой вы начальник охраны. Знаем! Знаем!
Вторую артскважину, однако, временно забили. Дворкин знал всю Москву, обзвонил друзей и договорился. Санитарный контроль сотнями ящиков браковал поступавшую в столицу минеральную воду. Фабрика скупила ее за ничтожную мелочь, и рабочие пили отныне настоящий нарзан и боржоми.
Еще с весны рядом с филиалом в ударном порядке возводился корпус асфальтобетонного завода. Затем Москабель начал копать траншеи., его сменил Мосгаз, потом Мосводопровод, потом еще кто-то, и в результате вся округа напоминала участок фронта накануне наступления противника. Бульдозеры отгребли брошенные строителями металлоконструкции, вмяли их в землю, подход к филиалу стал танкоопасным. Спеша на работу, люди перекидывали мостики через траншею, и Степану Сергеичу не приходилось уже выставлять второго вахтера в проходной, жидкая цепочка людей мирно втекала в филиал. Когда же начались затяжные осенние дожди, подобраться к мостикам стало невозможно, лишь немногие отваживались пересекать вздутое грязью пространство от автобусной остановки до проходной. Для Степана Сергеича это не представляло трудности, он не одну сотню километров измесил на фронте. Рабочие же делали крюк в полкилометра и протискивались через дыру, неизвестно кем сделанную.
Степан Сергеич всполошился, принял экстренные меры, самолично заколотил дыру. Но люди спешили на работу, дыра появлялась в другом месте. На другой день Степан Сергеич прибежал утром, всех отогнал от дыры. В этот день на работу опоздала половина смены. Но (удивился Шелагин) директор ему не позвонил. На другой день — тоже. И на третий. Перед концом работы первой смены Степан Сергеич занял боевую позицию у заделанной дыры, но его обманули, растащили доски в другом месте; когда же он бросился туда, то смена, прибавив шагу, просочилась в пролом. Степан Сергеич рассвирепел, издали заорал на замешкавшегося старичка. Старичок остановился, и Степан Сергеич забормотал извинения. Он узнал парторга, Клавдия Алексеевича Тулупова. Парторг издал непонятные тихие звуки, не то засмеялся, не то по-стариковски закашлял, и огорченно покаялся:
— Бес попутал, не иначе… Хотел ведь идти через проходную, меня любой шофер посадит, перевезет через грязь… Спросить мне у вас хочется… Вас ведь многие ненавидят за дырки, кому охота тащиться по грязи. Ведь неприятно быть ненавидимым, Степан Сергеич?
— Я исполняю свой долг.
— А если долг расходится с интересами людей? Рабочие не виноваты виновата администрация, она обязана обеспечить нормальный проход к месту работы.
— Каждый стоит на своем посту. Администрация — одно, я — другое. Мое дело — не допускать на работу посторонних.
— Но ведь плохо, когда тебя не любят многие? А ты считаешь себя правым. Непонимание правоты тоже оскорбляет человека. Ну, как?
Степан Сергеич вздохнул.
— Приятного мало. Хочется и долг выполнять и любили чтоб.
— Да, да… — протянул Тулупов. — Сложно. Гм, гм… сложно.
— А директор что?
— Что — директор? Директор привез комиссию, показал грязь, комиссия отпустила деньги на строительство дороги, снизила месячный план.
— Государство пострадало.
— А могло бы не пострадать… С завтрашнего дня официально выставьте вахтера у дырки. Будут неприятности — пусть будут. Обращайтесь ко мне. У вас тоже свое начальство, оно вас за дырку не похвалит.
Степан Сергеич поколебался и создал новый пост, не хватало вахтеров сам стоял.
Грянули морозы, грязь затвердела, о проломах в заборе никто не вспоминал, жить стало спокойнее, но не Степану Сергеичу: он сам себе находил неприятности. Филиал располагал всего тремя телефонами. По проекту значилось десять городских номеров, когда же протаскивали кабель, к жилам его подключились более важные потребители. Один телефон стоял в кабинете директора, второй у диспетчера, третий, спаренный, был отдан охране аппараты стояли в кабинетике Шелагина и в комнате охранников. Когда директор уходил, а секретарша его болтала с подругами, телефон в проходной осаждался.
Степан Сергеич ввел железное правило: личных разговоров не вести!
Выполнялось оно неукоснительно — по крайней мере в присутствии начальника охраны. Понятно поэтому возмущение Степана Сергеича, когда он застал в караулке парня в телогрейке с гаечным ключом в руке. Парень, видимо, толкнулся в запертую диспетчерскую, а потом завернул в охрану, договаривался о свидании — именно на эту тему он и распространялся, похохатывая в трубку.
Степан Сергеич, опешив от наглости, повысил голос, приказал немедленно прекратить разговор. Парень отмахнулся от него, как от мухи, и когда Шелагин стал наседать, вытянул руку с гаечным ключом, и как ни прорывался к телефону Степан Сергеич, как ни тянулся к трубке, чтоб вырвать ее, он нарывался на могучий, пахнущий машинным маслом кулак. Договорив, парень невинно положил трубку и несколько удивленно спросил:
— Чего?
Шелагин дрожащим от возмущения голосом пытался было объяснить, почему звонить воспрещено; гнев лишил речь обычной краткости и вразумительности.
Степан Сергеич совсем некстати заявил, что в комнате хранится оружие, заходить в нее нельзя.
Парень сузил разбойные глаза, подмигнул:
— Оружие, значит… Не знал. А теперь буду знать. Авось пригодится.
Ошеломив Степана Сергеича преступным замыслом, он небрежно подвинул его, толкнул вроде бы случайно и вразвалочку потопал к вахтеру, махнув пропуском. Шелагин цапнул его, прочел: «Пантюхов Александр Сергеевич».
Расспросил охрану и узнал: парень работает давно, бригадир слесарей-наладчиков. Фамилия застряла в памяти, когда-нибудь, возможно, и выветрилась бы прочь, но судьба уготовила ей вскоре известность — и не тихую.
Степана Сергеича известили, что в цехах по мелочам пропадает разное: то отрезик, то готовый крой, то недошитые брюки, то еще что-нибудь. На короткое время Степан Сергеич впал в детское состояние обиды и бессилия, потому что не понимал, по какому праву среди честных людей живут (и живут неплохо) жулики, проходимцы и бандиты. Упадок сил, как всегда, завершился твердо осознанным решением: пресечь, устранить, поймать! Рассудив трезво, он догадался, что никакой шайки нет, воруют одиночки, еще вернее один-единственный мерзавец. Кто же он? Степан Сергеич лишился сна. Ходил, волком смотря, по цехам, по кладовым, задерживался у темных углов, осматривал замки и ключи, бродил в воскресные дни по опустевшим помещениям, вслушивался в тишину, останавливался у полок с километрами свернутого драпа, велюра, бостона, ратина. Зарабатывал он мало, еще меньше приносила Катя, Степан Сергеич по-прежнему ходил в шинели, костюма у него не было. Сын вырос из детского пальто, руки его по локоть выглядывали из рукавов. Соседка, интеллигентная старуха в цветастом халате, не раз укоряла Катю: «Уметь надо жить, милочка. Я бы на месте вашего супруга одела бы семью с ног до головы».
