Камероновские офицеры в парадных тартановых штанах, синих крагах, форменных килтах вплывают, беседуя с американскими срочниками… священники, ополченцы или пожарники после дежурства, складки тяжелой шерсти, отягощенные запахом дыма, все мечтают урвать хоть часик сна, и недосып сказывается… дряхлые эдвардианские дамы в крепдешине, вест-индцы мягко оплетают гласными не столь гибкие цепочки русско-еврейских согласных… Большинство скользит по касательным к святому кругу — кто-то остается, кто-то снова отбывает в другие комнаты, но никто не прерывает стройного медиума: он сидит ближе всех к чувствительному пламени, спиной к стене, рыжевато-каштановые кудряшки сдавливают череп, как ермолка, высокое гладкое чело, темные губы то шевелятся легко, то кривятся от боли:
— Едва перейдя в царство Доминуса Бликеро, Роланд обнаружил, что все знаки обратились против него… Огни, что изучил он так досконально, быв одним из вас, положение и движение — все собралось ныне на противном конце, все танцевало… танец неуместный. Не открылось пути, что свойствен Бликеро, нет — нечто новое… чуждое… Роланд, к тому же, осознал ветер, чего ни разу не дозволяла ему смертность. Ветер оказался таким… таким радостным, что стрела просто обязана его слушаться. Ветер дул весь год, и так — год за годом, но Роланд ощущал лишь ветер мирской… он хочет сказать, только свой личный ветер. Однако… Селена, ветер, ветер повсюду…
Тут медиум прерывается, на миг умолкает… один стон… тихий, отчаянный миг.
— Селена. Селена. Значит, ты ушла?
— Нет, дорогой мой, — ланиты ее исчерчены пролитыми слезами, — я слушаю.
— Это хозяин. Все это проистекает из одного затруднения — хозяйского контроля. Впервые он был внутри, понимаешь. Хозяин помещен внутрь.
Нет больше нужды страдать пассивно от «внешних сил» — слушаться любого ветра. Как будто… Рынку долее не нужно управляться Незримой Дланью, ибо он может создавать себя — собственную логику, импульс, стиль — изнутри. Поместить хозяина внутрь — значит подтвердить то, что уже произошло де-факто: вы отказались от Бога. Но обрели иллюзию грандиознее и вредоноснее. Иллюзию хозяйского контроля. «А» может делать «Б». Однако это ложно. Совершенно. Никто не способен делать. Все только случается, «А» и «Б» нереальны, это имена частей, которым должно быть неразделимыми…
— Очередная успенская чепуха, — шепчет дама, скользя мимо с докером под ручку. На ходу мешаются ароматы дизтоплива и «Sous le Vent»[12]. Учуяв довоенный парфюм, поднимает голову Джессика Одетт, юная румяная девица в форме рядового ВТС, хмм, платьице, прикидывает она, — 15 гиней и кто знает, сколько купонов, вероятно — из «Хэрродза», и на мне сидело бы получше, в этом она тоже уверена. Дама, вдруг оглянувшись через плечо, улыбается: вот как? Черт, неужели услышала? В таком месте — почти наверняка.
Джессика уже долго стоит у спиритического стола, сжимая в кулаке пучок дротиков, которые от нечего делать надергала из мишени на стене, склонила голову, бледный загривок и верхний позвонок проглядывают между коричневым шерстяным воротником и русыми волосами чуть посветлее, что ниспадают по щекам. Латунные горлышки и грудки согреваются от ее крови, дрожат в кулачке. Приручая их оперенные кресты, гладя их кончиками пальцев, и сама она будто соскользнула в какой-то неглубокий транс…
А снаружи, накатывая с востока, несется приглушенный взрёв еще одной ракетной бомбы. Стекла дребезжат, полы содрогаются. Чувствительное пламя ныряет в укрытие, тени по столу пускаются в пляс, сгущаясь к соседней комнате, — затем пламя подскакивает — тени снова втягиваются в себя на целых два фута — и исчезает совершенно. Газ шипит в сумеречной комнате. Милтон Мракинг, идеально сдавший «треножники» в Кембридже десять лет назад, бросает свою стенографию и встает вырубить газ.
Похоже, Джессике выпал подходящий момент кинуть дротик — всего один. Волосы вразлет, груди великолепно подскакивают под лацканами плотной шерсти. Свист воздуха, дыц — в липкие волокна, в яблочко намертво. Милтон Мракинг воздевает бровь. Разум его, вечно собирающий соответствия, полагает, что нашел еще одно.
Медиум теперь раздражен — он медленно выплывает из транса. Кто знает, что творится сейчас на другой стороне? Любому сеансу потребен не только здешний круг близких по духу мирян, но и основной четырехсторонний союз, который не следует ни в каком его звене разрывать: Роланд Фельдштроп (дух), Петер Сакса (хозяин), Кэрролл Эвентир (медиум), Селена (жена и вдова). И где-то — от измождения ли, отвлечения, перенаправления или порывов белого шума в эфире — комбинация эта начала распадаться. Все расслабляются, скрип стульев, вздохи, покашливания… Милтон Мракинг возится со своим блокнотом, резко его захлопывает.
Немного погодя подбредает Джессика. Роджера не видать, да и захочется ли ему, чтоб она его искала, а Мракинг, пускай тихоня, не так кошмарен, как иные Роджеровы приятели…
— Роджер говорит, вы теперь пересчитаете все слова, которые записали, и вычертите кривую или как-то, — жизнерадостно, чтобы отразить любые замечания про инцидент с дротиком, который она предпочла бы не упоминать. — Вы это делаете только на сеансах?
— Автоматические тексты, — хмурится робеющий девушек Мракинг, кивает, — один-два случая с «уиджей», да да… мы — мы стараемся составить семейство кривых — определенные патологии, определенные характерные формы, видите ли…
— Я, боюсь, не вполне…
— Что ж. Вспомните Принцип Наименьшего Усилия Ципфа: если мы графически представим отношение частоты слова Р n-ного к его рангу в логарифмических координатах, — болбоча в ее молчание, и даже изумление ее красиво, — мы, разумеется, должны получить нечто вроде прямой… тем не менее у нас имеются данные, которые определенно предполагают кривые, — условия, в общем, весьма разнообразные — шизофреники, к примеру, в верхней части имеют склонность идти плосковато, а затем чем дальше, тем круче — эдакой дугой… Мне кажется, этот парень, Роланд, — классический параноик…
— Ха. — Вот это слово она знает. — Мне так и показалось, что вы взбодрились, когда он сказал «обратились против».
— «Против», «напротив», да, вы удивитесь, как часто оно встречается.
— А какое самое частое слово? — спрашивает Джессика. — Ваш номер один.
— То же, что всегда в подобных делах, — отвечает статистик так, словно это всем известно, — смерть.
Пожилой уполномоченный по гражданской обороне, накрахмаленный и хрупкий, как органди, привстает на цыпочки, чтобы опять возжечь чувствительное пламя.
— Между прочим, э, куда это отправился ваш безумный юный джентльмен?
— Роджер с капитаном Апереткином. — Неопределенно помахав. — Таинственные Учения с Микрофильмами, как обычно. — Сделки заключаются в каком-то отдаленном помещении за игрой в «корону и якорь», к коей воля случая имеет крайне мало отношения; валы дыма и болтовни, «Фалькман и Его Банда Апачей» по Би-би-си приглушены, коренастые пинты и стройные лафитники, зимний дождь по окнам. Время конопатить щели, время газовых поленьев, шалей от холодной ночи, искать уюта с молоденькой приятельницей или старушкой-женой — или же, как здесь у «Сноксолла», в хорошей компании. Здесь убежище — вероятно, подлинный пункт безмятежности, один из нескольких, что раскиданы по этому долгому военному времени, — где собираются с целями, не вполне отвечающими военным интересам.
Пират Апереткин кое-что ощущает — облически, скорее своей классовой нервозностью: среди этих людей улыбку свою он носит, как сквозь фалангу. Выучился по фильмам — та же лукавая ирландская ухмылка, коей этот малый, Деннис Морган, все время целит в черный дым, изрыгаемый каждой желтой крысой с торчащими зубами, которую он сбивает.
Это полезно Пирату так же, как он полезен Фирме — коя, что хорошо известно, готова использовать кого угодно: предателей, убийц, извращенцев, негров, да хоть бы и женщин, лишь бы добиться того, чего Они хотят. Может, Они и не были уверены в полезности Пирата с самого начала, но потом, по ходу дела, Им пришлось увериться, ну еще бы.
— Генерал-майор, не может быть, чтобы вы это одобряли.
— Мы наблюдаем за ним круглые сутки. Он явно не покидает помещения физически.
— Значит, у него есть пособник. Как-то — гипнозом, наркотиками, не знаю, — до его человека добираются и транквилизуют. Бога ради, вы бы еще с гороскопами сверялись.
— Гитлер сверяется.
— Гитлер — богодухновенный человек. А мы с вами — наемные служащие, не забывайте…
После этого первого всплеска интереса число клиентов, приданных Пирату, несколько поубавилось. В данный момент он, по его собственным ощущениям, тянет вполне удобный воз. Но не этого хочется ему на самом деле. Они не поймут, эти нежновзращенные маньяки из Д.О.О. — а, очень хорошо, капитан, — отбарабаниваются рапорты, шоркают сапоги, казенные очки отзываются эхом, чертовски хорошо, а не повторите ли как-нибудь для нас в Клубе?..
