Аристархов пил месяца два. Мы раздобыли адрес студии. Узнали фамилию редактора. Послали ему заявку, минуя Аристархова. Ответ пришел месяца через три.
Экспериментальная творческая киностудия
Москва, Воровского, 33
Уважаемые товарищи Арьев и Довлатов!
Могу сообщить вам, что заявка на фильм о Бунине произвела яркое впечатление. Чувствуется знание темы, владение материалом, литературная и кинематографическая подготовленность авторов.
Но, увы, экспериментальная творческая киностудия лишена возможности производить документальные фильмы.
Хочу открыть вам маленький секрет — ваша заявка используется в качестве учебного пособия для начинающих авторов.
С уважением и наилучшими пожеланиями член сценарно-редакционной коллегии ЭТК
(Л. Гуревич) 24 сентября 1968 г.
Письмо было довольно загадочным. Мы долго исследовали противоречивый текст. Арьев произнес с каким-то непонятным удовлетворением:
— Нам отказали. Причины не имеют значения.
Через неделю я получил открытку из Москвы:
Наивный Сережа!
Гуревичу не верьте. Вот истинные причины отказа. Бунин нахально родился в 1870 году. Почти одновременно с товарищем Лениным. Юбилей вождя мирового пролетариата, конечно же, затмил юбилей белоэмигранта.
Короче, ваш изысканный Бунин провалился. Мой неотесанный Шолохов оплачен и запускается в производство.
Целую. Ваш Евгений Рейн.Мне позвонил драматург Александр Володин:
— Сергей, хотите заработать?
— Очень, — сказал я.
— Жду вас на «Ленфильме». Приехали двое из Тбилиси. Члены ЦК комсомола Грузии. Окончили в Москве сценарные курсы. Имеют предписание — снять дипломную художественную короткометражку на «Ленфильме».
— А я-то при чем?
— Сценарий ужасный. Надо его переписать. Тут уже составляют договор. Вы будете третьим соавтором. Заработаете рублей четыреста.
— Ого!
Я приехал на «Ленфильм». Грузины производили сильное впечатление. Это вам не Аристархов! Замшевые куртки, джинсы, ковбойские сапожки… Один представился:
— Джон.
Второй сказал:
— Гриша.
Сценарием они были вполне довольны. Попытку «Ленфильма» навязать им соавтора восприняли мужественно. Это взятка, решили они, — которую необходимо дать студии. То есть все правильно. В грузинских традициях.
Я быстро прочитал сценарий. Действительно, жалкое произведение. Дорожная кутерьма с пощечинами. Уцененный Чаплин.
— Картина будет немая, — сказал Джон, — в манере тридцатых годов.
Гриша украдкой заглянул в какие-то бумаги, страшно напрягся и произнес:
— В рамках обусловленного молчания…
Мы уединились, чтобы все обсудить. Джон и Гриша вели себя миролюбиво. Я был неотвратимым злом, той данью, которую гений вынужден платить современному обществу.
С нами заключили договор. Я взял экземпляр сценария, чтобы дома его переписать.
На прощание грузины сказали:
— Мы по своим убеждениям джасис-сс-с…
— Кто? — не понял я.
— Джасис-сс-с…
Я растерялся: «Джазисты, что ли?..»
— Кто? — еще раз спрашиваю.
— Джойсисты, последователи Джойса, — объяснил сообразительный Володин.
Вот уж не подумал бы, читая сценарий. Начинался он так:
«Большой вагон. Сидит Гурам. Билета нет…»
Неделю я переписывал сценарий. В моей редакции он назывался:
«Ослик должен быть худым».
Первые кадры были такие. С нарастающим шумом мчится поезд. Неожиданно замедляет ход. Тормозит. Из окна высовывается машинист. Терпеливо ждет. В чем дело? Камера приближается. Через рельсы переползает майский жук…
Володин текст одобрил:
— Неплохо, — сказал он, — даже здорово!
Я встретился с грузинами. Они внимательно читали текст, передавая друг другу страницы.
Наконец Джон сказал:
— Хороший сценарий. Не хуже того, что был. Я посвящаю его тебе, Гриша!
— А я — тебе, Джон!
Мы отвезли сценарий на «Ленфильм». Через несколько дней позвонил Володин:
— Сергей, я вас жутко подвел. Непредвиденная история. Грузины оказались самозванцами, мошенниками. То есть, они действительно члены ЦК комсомола. Но все остальное — липа. Они не заканчивали сценарных курсов. У них фальшивые справки, дипломы, предписания. А «Ленфильм» без особых предписаний короткометражек не снимает. Но деньги вы получите.
Я спросил:
— Грузины арестованы?
— Грузины пьют коньяк в буфете…
Денег я не получил. Зашел к руководителю Второго творческого объединения Дмитрию Молдавскому. Начал ему объяснять, как и что, Молдавский рассеянно улыбался. Вдруг я заметил, что он меня рисует. И довольно похоже. Я понял, что разговаривать с ним бесполезно, и ушел.
Володин говорил потом:
— Знаете, я все понимаю. То, что эти жулики в ЦК, — понимаю. То, что бездарные, — понимаю. То, что у них фальшивые бумаги, — понимаю. То, что «Ленфильм» вам не заплатил, — понимаю. Я одного понять не в силах. Одно мне кажется совершенно непонятным! То, что эти мошенники осмелились не угостить вас коньяком!..
А я вдруг подумал — надо уезжать из Ленинграда…
Таллинн называют искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллинна естественно быть чуточку искусственным…
Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно потому, что ее так заметно не хватает гостям эстонской столицы.
В Эстонии — нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак. В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди из крошечных рюмок…
Почему я отправился именно в Таллинн? Почему не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть влиятельные друзья?..
Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина.
Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы, чувство безнадежности.
Мы выехали около часу дня. Двадцать шесть рублей в кармане, журналистское удостоверение, авторучка. В портфеле — смена белья.
Знакомых у меня в Таллинне не было. Было два телефона, кем-то небрежно продиктованных…
Мы приехали вечером. Телефонный звонок. Первая удача — есть где остановиться.
Наутро я уже сидел в кабинете заместителя редактора «Молодежи Эстонии».
Начал печататься как внештатный автор. Зачем работал ответственным секретарем в портовой многотиражке. Еще через месяц пригласили в отдел информации «Советской Эстонии».
Материальное и гражданское положение несколько стабилизировалось. Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Обучился выпивать по-западному: лимон, маслина, жалкие наперстки…
Гонорарная касса работала ежедневно. Напечатался — и в тот же день получай.
Но и тут я опоздал. (Злополучный шапочный разбор.) Эстонские привилегии шли на убыль. Началось с мелочей. Пропала ветчина из магазинов. Затем ввели четыре гонорарных дня. В баре Дома печати запретили торговать коньяком. Кроме этих частностей были также другие, идеологические перемены. Однако не будем забегать вперед…
Соло на ундервуде
Это было в Таллинне. Захожу в магазин. Хочу купить застежку-молнию, спрашиваю:
«Молнии есть?»
«Нет».
«А где ближайший магазин, в котором они продаются?»
Продавец ответил:
«В Хельсинки…»
У меня появились друзья среди таллиннской интеллигенции. Журналисты, филологи, молодые ученые. Я давал им свои рассказы. Город маленький, все друг друга знают, слухи распространяются быстро. Мне сообщили, что в издательстве ждут, когда я представлю рукопись. Я отобрал шестнадцать самых безобидных рассказов и пошел в издательство.
Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно приветливо.
Через несколько дней звонит — очень понравилось. Даем на рецензию в Тартуский университет.
— А можно самому Лотману?
— Вообще-то можно. Юрий Михайлович с удовольствием напишет рецензию, только я не советую. Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем доценту Беззубову. Это очень знающий человек, специалист по творчеству Леонида Андреева. Вы любите Андреева?
— Нет. Он пышный и с надрывом. Мне вся эта компания не очень-то: Горький, Андреев, Скиталец…
— Неважно, Беззубов — человек широкого диапазона.
— Да я не возражаю…
Беззубов написал положительную рецензию. Приводить ее целиком не имеет смысла. Вот последний абзац:
«С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы обладают несомненными литературными достоинствами».
