И я начал:
Уважаемые коллеги, те из вас, кто интересуется семиотикой, наукой о значении и наукой о науках, как называет её выдающийся семиотик Чарльз Моррис, преемник основоположника прагматизма Чарльза Сандерса Пирса…
И, примазавшись к известным именам, показав свою учёность, я вдруг почувствовал себя хорошо. Отлично. Весь предыдущий день провалился во тьму забвения, превратился в ничто перед блеском моего натренированного разума, вцепившегося в тему как мастиф, обученный в один прыжок и в один укус разрывать ярёмную вену. Так что я продолжал, потому что у меня уже была твёрдая почва под ногами: все головы в амфитеатре были заинтересованно подняты и с любопытством смотрели на меня, а маленькая, красивая, самодовольная студентка отложила карандаш и слушала, как и все остальные, что уже было признаком подчинённости.
Уважаемые коллеги, я прочёл сотни семиотических исследований (Господи, какие сотни, может, только десяток!), умных и изобретательных, но нигде не встречал суждения, что наука о значении должна быть частью более широкой науки: общей демонологии. Я серьёзно; невозможно говорить о теории значения, о какой-то там семиологии, если не рассматривать её как часть науки о демоническом и науки об утрате невинности. Вторую временно и предварительно можно было бы назвать инноцентологией. Разумеется, история значений является всего лишь историей утраты человеком невинности, с которой человек родился и предстал перед миром, который тогда был так молод, что даже не был назван и обозначен, так что человеку пришлось дать имена всему существующему. Если, конечно, неверен тезис о том, что имена всему дали боги, а потом просто передали этот «список» людям в качестве некоего словаря богов. Мне ближе предположение, что именно человек давал всему имена, потому что очевидно, что многое названо неправильно. Например, в английском языке есть выражение «we had sex». На славянских языках говорят: «мы занимались любовью». Иметь или быть, спрашивает Фромм. Разве иметь секс не означает обладание? Когда речь идёт об обладании чем-то, это значит, что оно эксплуатируется и может быть подсчитано; это количество, а не качество; напротив, когда вы занимаетесь любовью, вы есть, вы существуете, вы есть бытие, но у вас ничего нет. Бытию не нужно ничего внешнего для того, чтобы быть — бытием; это СУЩЕСТВОВАНИЕ без обладания. Так что «заниматься сексом» — ошибочное название.
Эффект был ошеломляющий: как атомная бомба на Хиросиму. В какой-то момент я подумал: «Что ты делаешь, ты хочешь убить их эгоцентричной, насквозь тщеславной, болезненной незамутнённостью, чистой импровизацией?» Почему ты так хочешь им понравиться? Ведь это дети, они пришли учиться, а не удивляться тому, какой ты умный!
Но голос совести был слаб. Поэтому этот раздухарившийся во мне некто продолжал:
Но как выглядит эта история означения, рассматриваемая как история потери невинности и продажи души дьяволу? Когда мир был ещё молодым и безымянным, а человек невинным, человеку не был нужен никакой посредник между ним и звёздами, между ним и вселенной, между ним и всем сущим. Он указывал на то, чему хотел дать имя: поэтому указательный палец является пальцем невинности. Посредник — это медиум, то есть дьявол, потому что от него зависит отношение между действительностью и тем, что её наблюдает, слышит, обоняет, познаёт: дьявол — это зеркало, которое фальсифицирует и искажает реальность. Наиболее употребительным посредником сегодня является языковой знак: он, воплощённый в букве, слове, предложении, есть чистая эманация дьявола, сатанинская уловка, нечто, что подменяет реальность и оставляет вам лишь соблазн, обольщение, обманную видимость того, что это действительность, хотя на самом деле это только её представитель, её жалкая замена, ничтожная копия оригинала. Впрочем, слово «собака» не лает и не кусает, говорит другой блестящий семиотик, Жерар Женетт (и я в очередной раз украсил дискурс именем авторитета). И жалуется на назойливую ложь языка. Достаточно сказать только «я тебя люблю», чтобы ощутить сатанинскую тиранию слов: десятью сатанинскими звуками и тремя сатанинскими словами вы заменили целую галактику чувств, которые вообще никак нельзя выразить, кроме как показать (поэтому занятие любовью более реально, чем высказывание о ней).
Клара, девушка, которая до того подпирала нос карандашом, теперь подпёрла нос указательным пальцем. — Отлично — сказал разъярённый некто во мне. — Она сама начала дотрагиваться до себя, она отринула свою заносчивость, она хочет посмотреть самой себе в глаза, признаться, что кто-то знает больше, чем она!
Я считаю это указывание невинностью означения. Но потеря невинности означения происходила поэтапно. Первый этап в истории означения: обозначение не с помощью знаков и посредников, а через сами обозначаемые предметы. Через действительность. Тогда, когда мир ещё не был старым и уставшим, трактирщик обозначал свой трактир предметами, что в семиотике называется остензия (опять термин, доказывающий гарантированную учёность!): он вешал над дверью трактира копчёный окорок или колбасу, а под ними кружку, чтобы посетитель понял, что здесь можно поесть и выпить. Но эта невинность, как и всякая невинность, быстро улетучивается в момент, когда рождается идея воровства. Я представляю группу голодных мошенников со сворой голодных бродячих собак, ожидающих, когда трактирщик закроет трактир, чтобы они могли полакомиться колбасами и копчёностями, висящими над дверью. При этом они не понимают, что украли не колбасу и окорок, а нечто гораздо более важное — знак. И это съедание означающего уже знаменует собой переход ко второй стадии означения и является признаком его первой демонизации: это то означение, которое уже столкнулось с сатаной, до переедания жадно поглощающим знаки, и которое должно будет само демонизироваться, чтобы защитить себя от демона. Как это ни парадоксально, но для большинства людей лучший способ защититься от дьявола — усвоить его приёмы. На зло отвечать злом. Не очень-то привлекательный девиз для такой возвышенной науки, как семиотика.
Так, трактирщик придумывает дьявольский план, чтобы избавиться от сатаны, уже заткнувшего за воротник салфетку и нещадно поедающего его знаки: он зовёт деревенского маляра и платит ему за то, чтобы тот нарисовал ему колбасу и окорок; вдобавок ещё и кружку, в которой маляр живописует такое пенное пиво, что все убеждены, что оно настоящее: картина заменяет оригинал. Так рождается ложь, как противоядие от кражи. Следовательно, воровство старше лжи, хотя некоторые утверждают, что они как курица и яйцо: замкнутый круг.
В амфитеатре воцарилась гробовая тишина. Это была одна из моих лучших лекций. Я чувствовал себя в безопасности, прекрасно, как орёл на вершине горы. Профессор-немец смотрел на меня со стороны, как будто я Эйнштейн. Это было видно невооружённым глазом; понятно, что он был в восторге.
Но вывеска с окороком, колбасой и пивом, хотя и была спасением от воров, вскоре показала свое демоническое лицо. Жители городка заметили, что она хоть и не пахнет, но может лишь разжигать голод и жажду, в то время как настоящий окорок и настоящее пиво их утоляют. Людям, останавливавшимся перед этой вывеской, так ужасно хотелось выпить и закусить, что это заставляло их по ночам грабить трактиры и лавки. Особый переполох поднялся, когда на окраине города один человек открыл дом для познания райских наслаждений любви: наученный трактирщиком, он и не подумал поставить у входа голую женщину, потому что её бы тут же схватили и изнасиловали; вместо этого он поместил вывеску кисти того же искусного художника с изображением обнажённой женщины. Люди заметили, что после того, как это сатанинское изображение повесили у входа, девушки больше не смели выходить в поле без сопровождения мужчин, потому что всё чаще и чаще они возвращались изнасилованными и беременными от различных насильников, разбойников и бандитов. Они также заметили, что эта сатанинская штука, картина, становилась всё более и более правдивой по мере того, как художник становился всё более и более искусным в живописи, пока, наконец, женщина, нарисованная перед сифилитическим садом, не стала красивее, чем настоящие женщины в доме райских наслаждений.
