А что, если ее там нет?
Сидя у реки и вглядываясь в темную воду, я предвижу возвращение к жизни, за которую я боролся, чтобы встать на якорь рядом с Марией. Эта женщина, обладающая бесконечным терпением и силой духа, эта притягательная женщина, отличающаяся плавностью движений, чья суть заключается в молчаливости и благоразумии, эта образованная, эмоциональная женщина с поразительно глубокими знаниями, которая выглядит очень трогательно, несмотря на свой ясный и чистый разум, женщина, которая хотя и предпочитает одну традиционную позу при занятии сексом, все же прекрасно понимает, что такое любовь и желание, эта обиженная жизнью женщина высокой культуры и приятная в общении, красноречивая, интеллигентная, гармоничная, с четким представлением о жизни и ее сроках и поразительным даром рассказчика, — что, если ее там нет?
Невозможно представить себе, что Мария ушла, и всю свою оставшуюся жизнь я буду лишен всего этого! Невозможно даже подумать о том, что жизнь моя превратится в бессмыслицу, поскольку я обладаю инакостью характера и поглощен только собственной персоной, и я, как чревовещатель, снова буду слышать лишь те голоса, что звучат внутри меня, и все конфликты будут порождаться исключительно теми противоречиями, что возникают в мозгу нудного старика. Подумать только, вместо реальной жизни я снова буду поглощен только тем, что происходит в моей черепной коробке, и меня, оставшегося в полной изоляции, ждет лишь противоестественная борьба с самим собой. Нет, нет, нет и нет, и еще раз — нет! Это мой последний шанс, с меня уже достаточно того, что я морально искалечен. Когда я вернусь домой, я хочу найти ее в постели, где она лежит, укрывшись нашим одеялом, и прекрасные волнообразные изгибы ее тела не поддаются никаким синтаксическим правилам, а ее бедра нельзя описать словами! Ее подрагивающие мягкие ягодицы также не являются плодом моего воображения! Так пусть же я найду ее спящей, ту женщину, за которую я боролся и которую хочу, — женщину, с которой я счастлив и которая носит в себе наше будущее, женщину, дышащую реальным воздухом в реальной жизни. Но если она все-таки ушла, оставила ли она хотя бы письмо на моей подушке?
Впрочем, оставим до поры до времени горькие сетования (которые досконально известны всем и каждому, кто был хоть раз выброшен на обочину жизни), — так что же может быть в этом письме? Оно может оказаться интересным, поскольку его писала Мария. Эта женщина должна преподать мне урок. Как я сумел потерять ее, — если я все-таки ее потерял, — этот контакт, эту связь с полномасштабным, реальным существованием, с полноценной, мирной и счастливой жизнью? Невозможно представить себе ничего подобного!
Я ухожу.
Я ушла.
Я ухожу от тебя.
Я покидаю тебя и твою книгу.
Так вот оно что! Ну конечно! Моя книга! Мария думает, будто она — моя выдумка, она считает себя чистым измышлением, моей фантазией, и совершает умный поступок: она бежит, оставляя не только меня, но и не дописанный многообещающий роман о войне различных культур, в котором пока нет ничего, кроме счастливого начала.
Дорогой Натан!
Я ухожу. Я ушла. Я ухожу от тебя. Я покидаю тебя и твою книгу. Книги. И я забираю с собой Фебу, покуда с ней не случилось какой-нибудь беды. Я знаю, что литературные персонажи иногда бунтуют, выступая против своего создателя, но, как показывает мой опыт при выборе первого мужа (по крайней мере для меня самой), я никогда не хотела быть оригинальной, да и сейчас не испытываю такого желания. Я любила тебя, и у меня вызывал трепет и восхищение тот факт, что я живу исключительно по чьей-то воле, что я — выдумка, чистая фантазия, которую можно подчинить воле писателя, но даже моя покорность, как у дрессированного животного, имеет свои пределы. Поэтому мне с Фебой лучше вернуться к тому времени, когда у нас еще ничего не началось и я жила этажом выше вместе с ним. Конечно же, гораздо приятнее, когда тебя слушают, а не держат целый день взаперти, но у меня мурашки бегут по спине, как только я начинаю думать, что мной управляют, манипулируют и эксплуатируют еще в большей степени, чем это было в то время, когда ты, желая вызволить соседку, попавшую в тяжелое положение, извлек меня (ради своих художественных целей) из квартиры наверху. Все эти штучки не для меня, и я тебя об этом предупреждала с самого начала. Когда я умоляла тебя не писать обо мне, ты уверял меня, что никого не можешь описать верно: как только ты берешься за перо, на бумаге у тебя получается кто-то совсем иной. Что ж, я у тебя получилась не совсем такая, как ты хотел, но достаточно узнаваемая, и мне это не нравится. Я признаю, что радикальные перемены — это закон жизни, и если на одном фронте затишье, на другом начинается сражение. Я признаю, что рождение, жизнь и смерть — это всего лишь смена формы существования, но ты слегка переусердствовал в своих сочинениях. С твоей стороны было несправедливо заставлять меня пережить твою болезнь, операцию и смерть. «Просыпайся, просыпайся, Мария! Это был лишь сон!» Но спустя какое-то время такие фокусы начинают выматывать душу. Я не могу жить сидя на пороховой бочке, потому что никогда не знаю, дурачишь ты меня или нет. Я не игрушка и не позволю тебе всегда забавляться со мной! По крайней мере раньше, когда я была замужем за англичанином, моим домашним тираном, я знала, на каком свете я нахожусь. С тобой же мне всегда это будет непонятно.
И откуда мне знать, что ты сделаешь с Фебой? Дальнейшие перспективы приводят меня в ужас. Ты не постеснялся убить своего брата, ты, не задумываясь, чуть не угробил самого себя, ты развлекался по полной программе, посадив себя в израильский самолет, на борту которого оказался псих-террорист, желающий взорвать всех к чертовой матери. А что будет, если ты вдруг решишь, ради интереса и завлекательности сюжета, отправить мою дочку гулять по берегу реки, откуда она свалится в воду? Когда я думаю о литературных хирургических операциях, которые ты в качестве эксперимента проводишь над теми, кого я люблю, я начинаю понимать, что движет психами, выступающими против вивисекции. Ты не имел никакого права вкладывать в уста Саре те слова, которые она произнесла в крипте, — она никогда в жизни не сказала бы ничего подобного, если бы ты не сдвинулся на еврейской теме. Во-первых, в том не было никакой необходимости; во-вторых, это было жестоко; и в-третьих, это была чистая провокация. Поскольку как-то раз я призналась тебе, что евреи, с моей точки зрения, любят искать виноватых среди лиц других национальностей, навешивая на них клеймо разгульного антисемитизма. Если выразиться иначе, когда виноватых не найти, ты непременно в своих сочинениях должен приписать моей сестре антисемитские выходки!
Возьмем, к примеру, это жалкое создание из ресторана — антисемитку, которая попала туда исключительно благодаря твоим фантазиям и по твоей воле развязала скандал, когда все было так хорошо, когда я думала, что это мой самый прекрасный вечер за последние годы! Почему что-то скверное должно произойти как раз в тот момент, когда ты получаешь удовольствие от жизни? Почему нам нельзя быть счастливыми? Разве ты не можешь вообразить себе идиллическую картину? Зачем все портить? Для разнообразия попробуй ограничить свои фантазии, сведя их к радостным событиям, и наслаждаться жизнью! Ведь это должно быть очень просто, у большинства людей это получается само собой. Тебе уже сорок пять, и ты добился больших успехов. Давно пора понять, что жизнь не бесконечна. Зачем забивать себе голову неразрешимыми противоречиями? Не хочешь ли ты изменить свой менталитет и начать новую жизнь? Я была настолько глупа, что задавалась вопросами, почему это так и почему ты хочешь быть со мной;
мне казалось, будто ты хотел навсегда забыть пахнущее мертвечиной прошлое и зажить счастливо, двигаясь в новом направлении. Мне казалось, что ты собирался поднять восстание против себя как автора и переделать свою жизнь. У меня хватило смелости думать, что я могу оказать на тебя влияние. Зачем тебе нужно было разрушить все своей внезапной вспышкой против антисемитов и полыхать от гнева, превратившись в фанатика из Агора? Нью-Йорк ты превратил в кошмар, извращенно представив личность Карновски, что было противопоставлено этому ужасному эксперименту с импотенцией. Я бы скорее выбрала роль Дивной Крошки Марии, королевы порно, сосущей мужские члены в каком-нибудь разухабистом приапическом[133] шоу, я бы даже предпочла, чтобы меня задушили в романе, чем испытывать бесконечную печаль, видя тебя совершенно раздавленным. А теперь — Лондон и опять евреи. Когда все идет прекрасно, возникает еврейская тема. Неужели ты не можешь забыть про своих евреев? Как это получается, что у всех, кто вращается в обществе, кто обладает известностью не меньшей, чем у тебя, неодолимо проявляется одна и та же суть? Это очень скучно и утомительно, это регрессивно и отдает безумием — вот во что выливается упорство, с которым ты твердишь о своей связи с этнической группой только вследствие своего происхождения, забывая, что родился много лет тому назад. Отвратительно, что ты открыл во мне типичную англичанку, пропитанную британским духом до мозга костей, но я не отношусь трепетно к своей нации, как вы, евреи, которые всегда настаивают на принадлежности к особой расе, и не позволю приклеивать на себя никакие этнические ярлыки. Не слишком ли долго тот мужчина, что вел тебя по жизни, был верным сыном своего отца?
