Дорога, прямая и ровная, пересекает местность гораздо более скучную и однообразную, чем та, что лежит по другую сторону Санта-Фе; автобус катит все вперед и вперед. Он наполовину пуст. Рядом с Терезой никого нет. Всю ночь она не спала — разве, может быть, какой-нибудь час — и теперь чувствует себя усталой, измученной и грязной. Она уже почти ни о чем не думает, только одна мысль все снова и снова кружит где-то по краю сознания, принимая самые разные обличья; она возникла еще вчера вечером во время телефонного разговора с Дэвидом, и с тех пор не дает покоя. В самом простом своем обличье эта мысль говорит только: письмо в поезде писалось еще до того, как Луиса настигла эта страшная беда, но беда пришла прежде, чем он получил письмо… если только он вообще получил его. И ничего нельзя поделать с этой мыслью в любом ее обличье; она только мучает, а помочь не может. Она кружит в мозгу и то гаснет, то снова вспыхивает, точно огонек, слишком слабый, чтобы осветить что-нибудь, слишком яркий, чтобы не замечать его и отдохнуть.
Тереза сидит совсем прямо, почти не глядя в окно, на землю, которая покоила их мечты и планы, на небо, которое их благословило, — с тех пор не прошло и недели. И вот, наконец, Санта-Фе.
Автобус останавливается в конце улицы, ведущей к гостинице — приземистому розовому зданию в центре города. Тереза берет свой единственный чемодан и быстро идет по улице. Чемодан бьет ее по ногам, и она то и дело спотыкается, но не обращает на это внимания, хотя походка у нее неровная, точно у пьяной. Шофер автобуса, стоя на тротуаре, оборачивается и смотрит ей вслед. Какой-то мальчишка-испанец, совсем еще карапуз, выбежав из дому, с размаху налетает на нее. На улице полно народу, но Тереза, лавируя среди прохожих, обгоняет их, она идет очень быстро, с той сосредоточенной стремительностью, которая заставляет встречных уступать дорогу.
Неделю назад она тоже проезжала через Санта-Фе, по пути в Лос-Аламос и обратно; тогда она только мельком видела город, и его улицы остались ей незнакомы. Она приехала с востока поездом, Луис встретил ее на полустанке Лэйми (и только пять дней назад она уезжала оттуда и видела из окна вагона, как его поглотила темнота). Он провез ее по каким-то узким кривым улочкам, вдоль реки, вокруг собора, потом мимо длинного, низкого деревянного здания с деревянной аркой по фасаду. В этом доме, сказал Луис, есть внутренний дворик — патио, и во дворе — местная контора лос-аламосской атомной станции. Конторой ведает очень милая женщина. Здание это — одно из двух самых старых в Санта-Фе; в ту пору, когда станция в Лос-Аламосе только еще создавалась, здесь бывало много всяких забавных происшествий; сюда он попал, когда впервые приехал из Чикаго; как-то раз…
— Мне кажется, у тебя ресницы стали длиннее, — сказала тут Тереза.
Но она запомнила этот дом, и это было очень важно, ведь иначе ей и в голову бы не пришло, что у лос-аламосской станции есть в Санта-Фе контора.
Перед гостиницей она останавливается и опускает чемодан на землю. Какой-то человек стоит в дверях гостиницы, курит и лениво посматривает по сторонам. Тереза подходит к нему, описывает здание, которое ей нужно, и спрашивает, как его найти.
— Я и сам приезжий, — говорит ей этот человек, — но это здание я знаю. — И он объясняет ей, как пройти. Потом поворачивается и тоже смотрит ей вслед.
Идти недалеко, всего полтора квартала от гостиницы. Тереза узнает дом с первого взгляда. В нем разместилось множество всяких магазинов и контор; замедлив шаг, она проходит под аркой, смотрит на вывески; тут и книжный магазин, и контора адвоката, и картинная галерея, и еще что-то, а у самого входа в патио скромная табличка, которой она сразу не заметила: «Лос-аламосская научная лаборатория».
В патио оказалось еще много других магазинов и учреждений; Тереза минует их; та дверь, что ей нужна, в самом дальнем конце. Тереза входит, женщина с седыми волосами и молодым лицом поднимает голову и смотрит на нее, и двое мужчин, сидящих на скамье за перегородкой, разделяющей комнату на-двое, тоже смотрят на нее. Не выпуская из рук чемодана, она подходит к седой женщине.
— Меня зовут Тереза Сэвидж, — говорит она. — Я еду в Лос-Аламос, к другу. Как мне добраться туда поскорее?
— Вам уже приготовили разрешение на въезд?
— Не знаю.
— А ваш друг знает, что вы приезжаете?
— Не знаю… да, он знает.
— Вы не знаете, приготовил ли он для вас гостевой пропуск?
— Не знаю. Должно быть, пропуск заказан. Вероятно, заказан. Да, наверно. С ним случилось несчастье. Как мне добраться туда поскорее?
— Как зовут вашего друга?
— Луис Саксл.
— А-а, — говорит седая женщина. — Понимаю.
— Как добраться туда поскорее?
— Поставьте, пожалуйста, чемодан и присядьте, я сейчас же позвоню…
— Как добраться туда поскорее?
— Прошу вас, сейчас я…
— Как добраться туда поскорее?
Седая женщина вскочила со стула, и мужчины, сидевшие на скамье, тоже вскочили. Но Тереза, хоть и покачнулась и сделала неверный, падающий шаг вперед, не лишилась чувств. Она поставила чемодан на пол и склонилась на стол, за которым работала седая женщина. Подняла руку и схватилась за волосы, потом резко вскинула голову.
— Простите, — говорит она, — простите меня, пожалуйста. Я непременно хочу попасть туда как можно скорее. Я только вчера вечером узнала.
Выйдя из-за стола, седая женщина обнимает Терезу за плечи. Она говорит какие-то ласковые, успокаивающие слова, велит мужчинам принести воды, кофе, усаживает Терезу на стул. Она похлопывает Терезу по колену и машинально, сама того не замечая, пытается разгладить какие-то складки на ее костюме, измявшемся в дороге. Один из мужчин приносит чашку воды; седая женщина смотрит, как Тереза пьет воду, говорит еще какие-то ободряющие слова, потом возвращается за свой стол и звонит в Лос-Аламос.
Оказывается, Дэвид Тил давно уже приготовил Терезе пропуск, который ждет ее у въезда в Лос-Аламос.
— Кто-нибудь должен был нас предупредить, — холодно говорит седая женщина. — Не обязательно вы. Но кто-то должен был предупредить.
И она вешает трубку.
С минуты на минуту, говорит она Терезе, из поездки в Лос-Аламос вернется служебный автомобиль, и она сейчас же отправит его обратно — отвезти Терезу. Минуты через три в дверях появляется шофер в военной форме. Седая женщина объясняет ему, что надо снова ехать; он пожимает плечами, берет чемодан Терезы и распахивает перед нею дверь. Он пропускает Терезу вперед, выразительно подмигивает одному из мужчин, оставшихся в конторе, и идет за нею. Седая женщина подходит к небольшой таблице, приколотой к стене над столом; это роспись рейсов, совершаемых служебными машинами, в ней имеются графы, куда заносятся номер машины и водителя, время, за какое сделан рейс, по чьему распоряжению и фамилия пассажира. Последняя запись гласит: «Доктор Гэлен Бийл». Ниже седая женщина вписывает новое имя: «Мисс Тереза Сэвидж». Человек, уходивший за кофе, возвращается.
— Вот кофе, — говорит он.
— Дайте, я выпью, — отвечает седая женщина.
В машине Тереза закуривает сигарету, снимает туфли и шевелит затекшими пальцами, расправляет чулки и разглядывает помятую юбку. На протяжении первых миль пути солдат-водитель пробует, завязать с нею разговор. Немного погодя Тереза открывает сумочку, достает губную помаду, пудру, расческу. Следующие несколько миль она приводит себя в порядок, а солдат, косясь в шоферское зеркальце, незаметно следит за нею. За мостом через Рио-Гранде дорога взбирается в гору, и тут завязывается недолгий разговор. Солдату случалось возить в Лос-Аламос и обратно разных знаменитых людей, и он упоминает некоторые громкие имена. Самое большое впечатление произвел на него Оппенгеймер: у этого Оппенгеймера глаза такие, — сказал он, — как поглядит, точно штык в тебя всадит, так душа в пятки и покатится. Сразу видно — умен, как черт, но притом славный малый, это все говорят — и он, шофер, тоже ничего другого сказать не может.
— А только не хотел бы я быть в его шкуре, — прибавляет он.
— Почему?
— Потому что я предпочитаю спать по ночам. Не хотел бы я ни с кем из них поменяться.
— А, понимаю. Вы на фронте не были?
— Был. Повидал кое-чего.
— И, вероятно, спали по ночам после того, что вам приходилось там делать?
— Ну, да, понятно. Но только это все-таки разница — убьешь за раз одного или, скажем, тысячу, или сто тысяч. Хотя не в том дело. Дело вот в чем: что у них там за штука такая в руках? Или, может, они уже выпустили ее из рук?
«Тереза досадливо морщится и меняет позу — усаживается боком, наполовину отвернувшись от шофера. К ней пришло, было, второе дыхание, немного ослабело напряжение, державшее ее точно в тисках всю прошлую ночь и весь день, а теперь, видно, все начинается сызнова.
— Вам бы следовало побеседовать с кем-нибудь из них, тогда бы вы лучше понимали, о чем говорите, — произносит она и чувствует, что слова ее нелепы. Но ей все равно.
