— Но я люблю тебя!
— Даже тут ты себя обманываешь. Ты не любишь меня. И никогда не любил. Ты любишь воспоминание о той девушке, которая предпочла тебе твоего отца. Ты пытался превратить меня в ее копию. Даже в постели. Неужели ты думаешь, что я настолько наивна, чтобы не понимать: все это делала тебе она?
Кольцо все еще было в ее руке. Она положила его на стол.
— Вот, возьми, — сказала она.
Он взглянул на кольцо, и ему показалось, что бриллиант рассыпает сердитые искры.
— Оставь его себе, — коротко бросил он и ушел.
Она стояла неподвижно, пока не услышала звук отъезжающей машины. Потом выключила свет и поднялась наверх, оставив кольцо на столе, а кинопленку на полу, как серпантин после праздника.
* * *
Она лежала на кровати, глядя в темноту широко раскрытыми глазами. Если бы она могла плакать, ей стало бы легче. Но внутри была пустота. Она не способна что-либо дать другим, ее запас любви исчерпан.
Однажды, давным-давно, она любила и была любима. Но Том Дентон мертв, потерян навсегда.
— Папа, помоги мне! — крикнула она в темноту. — Я не знаю, что мне делать!
Если бы только можно было вернуться и начать все сначала. Вернуться туда, где пахнет тушеным мясом и капустой, где звучит шепот утренней молитвы, к сестрам и больнице, к ощущению того, что ты — часть Божьего промысла.
В сером свете утра до нее донесся шепот отца:
— Ты в самом деле хочешь этого, Медвежонок?
Она неподвижно застыла. Неужели то время ушло безвозвратно? Может ли она утаить в своей исповеди ту часть своей жизни? Об этом не узнают. Это ее единственное настоящее прегрешение. Остальное им уже известно.
Но поступить так грешно. Это грех умолчания. Но она столько может дать другим, тем, кому нужна помощь! Какой грех страшнее? Решать ей, и ей же отвечать — сейчас и в будущем. Все совершается между нею и Создателем. Внезапно она приняла решение — и страх исчез.
— Да, папа, — прошептала она.
Лишь года через два Роза снова получила весточку от Дженни. Почти через шесть месяцев после того, как пришла бездушная повестка о гибели Дэвида в мае 1944 года. Мечты, сделки, борьба, планы — все кончилось для него, как и для тысяч других, под обстрелом ранним итальянским утром.
Ее мечты тоже погибли. Безвозвратно ушел в прошлое любовный шепот в ночи, тепло супружеской близости, откровения и планы.
Роза была благодарна своей работе, которая поглощала ее мысли и силы, отвлекала повседневными обязанностями. Со временем боль утраты отдалилась и ощущалась только в моменты одиночества.
Понемногу к ней пришло понимание того, что с Дэвидом не все мечты погибли. Рос его сын, и однажды, увидев, как он бежит по зеленой лужайке перед домом, она снова услышала пение птиц. Она посмотрела на голубое небо, солнце над головой и вновь почувствовала себя живым человеком с горячей кровью. И чувство вины за то, что она осталась жить после его гибели, исчезло.
Это произошло с ней после того, как она прочла письмо от Дженни. Оно было написано незнакомым мелким женским почерком.
«Дорогая Роза!
Я берусь за перо не без страха, однако с уверенностью в том, что ты сохранишь мою тайну. Я не хочу бередить твою рану, которая за это время, наверное, немного затянулась, но я узнала о твоей утрате совсем недавно и хочу послать тебе и маленькому Берни мои соболезнования и молитвы.
Дэвид был прекрасным человеком, по-настоящему добрым. Всем, кто его знал, будет его не хватать. Я каждый день поминаю его в своих молитвах и утешаюсь словами Спасителя нашего: „Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек“.
Искренне твоя во Христе сестра Мария Томас (Дженни Дентон).
Берлингейм, Калифорния. 10 октября 1944 г.»
На следующий уикенд Роза поехала в Берлингейм навестить Дженни.
По небу плыли пушистые белые облачка. Роза поставила машину на некотором расстоянии от монастырского строения и закурила. Ее стали одолевать сомнения. Возможно, ей не следовало приезжать. Вдруг Дженни не захочет видеть ее, не желая вспоминать о том мире, который она покинула?
Она вспомнила утро на следующий день после банкета по случаю помолвки. Когда Дженни не явилась на студию, никто не придал этому особого значения. Дэвид пытался найти Джонаса на заводе, но и его отыскать не удалось.
Когда Дженни не появилась в течение следующих двух дней, на студии встревожились. Джонаса наконец нашли на новом заводе в Канаде. Он сказал только, что видел Дженни в последний раз в тот вечер после банкета.
Дэвид сразу позвонил Розе и попросил ее съездить к Дженни домой.
Дверь открыла мексиканка.
— Мисс Дентон дома?
— Ее нет, сеньорита.
— Вы знаете, где она? — спросила Роза. — Мне очень важно с ней связаться.
Служанка покачала головой.
— Сеньорита уехала. Она не сказала куда. Сеньорита приказала мне закрыть дом и тоже уезжать.
Роза позвонила Дэвиду из первого попавшегося автомата. Он обещал еще раз поговорить с Джонасом. Когда он вернулся домой в тот вечер, она первым делом спросила его:
— Ты смог связаться с Джонасом?
— Да. Он сказал мне, чтобы я свернул «Афродиту» и вышвырнул со студии Пирса.
— А Дженни?
— Если она не объявится к концу недели, Джонас велел мне приостановить выплату ее жалованья.
— А их помолвка?
— Он ничего не сказал, но, похоже, с этим все кончено. Когда я спросил у него, не приготовить ли нам пресс-релиз, он сказал, чтобы я не говорил ничего, и повесил трубку.
— Бедная Дженни. Где же она?
Теперь Роза знала, где Дженни.
* * *
Когда сестра Томас вошла в комнату для посетителей, Роза поднялась ей навстречу.
— Дженни? — спросила она неуверенно. — Прости, сестра Томас?
— Роза, как приятно тебя видеть!
Глаза и лицо были все те же, но безмятежное спокойствие, исходившее из-под белого покрывала послушницы, принадлежало уже другой женщине — сестре Томас. Внезапно Роза поняла: это лицо она видела многократно увеличенным на экране — лицо Марии Магдалины, простиравшей руки к краю одежд Спасителя.
— Дженни, — улыбнулась она, — я вдруг почувствовала такое счастье, что просто хочется тебя обнять!
Сестра Томас раскрыла ей объятия.
Позже, прогуливаясь по спокойным дорожкам в лучах полуденного солнца, они вышли на вершину холма. Перед ними расстилалась зеленая долина.
— Его красота везде, — тихо сказала сестра Томас подруге. — Я нашла свое место в Его доме.
Роза взглянула на нее.
— Сколько ты будешь послушницей?
— Два года. До мая следующего года.
— А что потом? — спросила Роза.
— Если я окажусь достойна Его милости, то дам обет и пойду дальше по пути Его милосердия, раздавая его всем, кто нуждается.
Она взглянула в глаза Розе, и та снова увидела в них умиротворенность.
— И мне повезло больше многих, — смиренно добавила сестра Томас. — Он уже испытал меня трудом. Годы, проведенные в больнице, помогут мне, куда бы меня ни послали, ибо именно так я смогу служить Ему наилучшим образом.
КНИГА ДЕВЯТАЯ
ДЖОНАС. 1945
Солнце нещадно палило взлетную полосу, но в кабинете генерала кондиционер удерживал нормальную температуру. Я посмотрел на Морриси, потом — на генерала и его помощников, сидевших напротив.
— Так вот, джентльмены, — сказал я. — Наш самолет достигает высоты легче и быстрее, чем британский «Де-Хэвиленд», которыми они так хвастаются. — Я улыбнулся и встал. — Предлагаю всем выйти наружу, и я продемонстрирую это.
— Мы в этом не сомневаемся, мистер Корд, — сразу же сказал генерал. — Если бы у нас были какие-то сомнения, вы бы не получили контракт.
— Чего же мы ждем? Пойдемте.
— Минутку, мистер Корд, — торопливо сказал генерал. — Мы не можем позволить вам демонстрировать самолет.
Я изумленно уставился на него:
— Почему?
— У вас нет допуска на полеты на реактивных самолетах, — ответил он, глядя в бумагу, лежавшую перед ним на столе. — По результатам медицинского осмотра у вас немного замедлены рефлексы. В пределах нормы, конечно, учитывая ваш возраст, но вы понимаете, почему мы не можем позволить вам лететь.
— А кто, черт возьми, пригнал машину сюда?
— У вас были на это все права — в тот момент, — ответил генерал. — Самолет был ваш. Но, приземлившись здесь, он, согласно контракту, стал собственностью армии. И мы не можем разрешить вам взлет.
Я раздраженно стукнул кулаком по ладони. Правила, сплошные правила. Проклятые контракты! Вчера я мог слетать на этом самолете хоть на Аляску и обратно, и никто мне не помешал бы. И никто меня не догнал бы, потому что скорость у меня была на двести с лишним миль в час больше, чем у обычных самолетов, стоявших на вооружении.
