Игорь Манцов. Без технологий, зато с лозунгами. Вторая беседа Игоря Манцова с Владимиром Бондаренко. — «Перемены», 2013, 25 февраля < http://www.peremeny.ru >.
Среди прочего Игорь Манцов обращается к Владимиру Бондаренко: «Еще раз повторяю: провинциальный, да и столичный обыватель подсажен на потребительскую иглу, Ваши лозунги ему до лампочки. Поверьте для начала! Гигантские торговые центры, отстроенные, допустим, в Туле за последние годы, — это именно что Храмы Потребления . С куполами, с гигантскими изображениями полуобнаженных, условно говоря, блудниц в белье, словно пародирующими православную иконопись. <...> Вся моя речь построена на том, что я с потребительской позицией не идентифицируюсь. А иначе с чего бы мне затевать эти разговоры, которые, надеюсь, мы не бросим. Вы же бездоказательно предполагаете: потребительство — моя мечта. В то же время я настаиваю: потребительский западный стандарт неизбежен. В лоб его не победит никакой „Сталин”, но Вы с Реальностью считаться не хотите, а это приведет к очередному поражению, к очередному обессмысливанию всего тутошнего».
Первая беседа — 11 февраля.
Борис Межуев. В поисках Борхеса, или Как мы прощались с Касталией. — «Гефтер», 2013, 4 марта < http://gefter.ru >.
«[Георгий] Кнабе, конечно, видел в „отрицательной диалектике” Жизни и Культуры зловещий симптом грядущего финала европейского общества, по крайней мере, в прежней его форме, но мне кажется, что он подмечал не столько какую-то универсально-европейскую доминанту культуры, сколько старался описать и осмыслить то странное сочетание реабилитации традиции и одновременно стихии жизни, которое характеризовало весь период горбачевской перестройки, когда бурным потоком полилось на экраны, на подмостки театров, на полки книжных магазинов, в толстые журналы сразу все: и эротическое искусство, и религиозная философия, и реабилитированные „комиссары в пыльных шлемах”, и затем почти в ту же секунду разнообразные „господа офицеры”. В какой-то момент этот поток всего возвращенного с полок, легализированного, быстро переведенного, обнаруженного в архивах стал создавать ощущение грубой какофонии: обретенная культурная полнота начинала раздражать своим безразличием к любому ценностному самоопределению. Для Кнабе было столь же важно, что в этой ситуации исчезает определенность знакового содержания: исчезает ответственность человека за выбранную им систему ценностей, а следовательно, никто уже не стремится сохранять верность своему ценностному выбору».
«Проще говоря, в этом мире вполне возможен рок-музыкант, агитирующий за реставрацию монархии, или поклонник Ленина, истово молящийся в церкви. Портреты Джима Моррисона могут, как мы уже говорили, висеть на одной стене с портретами Сталина, и, что было важно конкретно для меня, — ностальгия по старой, погибшей в 1917 году империи — прекрасно уживаться с полным равнодушием к судьбе империи, гибнущей на твоих же собственных глазах. Мы с Георгием Степановичем написали по одному собственному варианту статьи об „отрицательной диалектике”, но не уверен, что кому-либо из нас удалось адекватно выразить то смутное ощущение дискредитации всех некогда значимых культурных принципов, разрушения семиотических кодов как 1960-х, так и 1980-х годов, которое как будто выражало всю специфику того бурного времени».
«Михаил Поздняев был крупнейшим поэтом». Беседу вела Ольга Егошина. — «Новые Известия», 2013, 4 февраля < http://www.newizv.ru >.
Говорит Дмитрий Быков: «Миша принадлежал к последнему прекрасному советскому поколению, которое лично я очень люблю. Он родился в год смерти Сталина, формировался в том времени, начинал жизнь там, сделал первые шаги. А потом начался обвал эпохи. И вдруг все, что было „оттуда”, стало ненужным. Он очень болезненно переживал свою невостребованность. Он оставался в журналистике, он много печатался и был авторитетным журналистом… Но исчезла среда, в которой он вырос и жил, к которой он адресовался. Я страшно рад своему знакомству с ним, своей с ним дружбе, поскольку для меня он во многом был этой самой средой. Пока был рядом… И с его смертью действительно уходит „последний хороший советский поэт”, как он себя назвал в стихах…»
Многое и единственное. Вечер Ольги Седаковой. [Записала] Мария Темнова. — «Православие и мир», 2013, 21 февраля < http://www.pravmir.ru >.
Говорит Ольга Седакова: «Это общее предисловие к тому, что я собираюсь говорить о традициях античной культуры в современности. Она также утрачивает свое единство. Все предыдущие века вся античная, греческая культура была единственным истоком всех европейских культур, начиная с римской. Нас и множество поколений до нас учили, что вся европейская культура стоит на двух китах — на Афинах и Иерусалиме. На греческой классике и на библейской традиции».
«А теперь, в эпоху мультикультурализма, уникальное положение античной культуры уходит. В каком-то смысле политической корректности принято говорить, что все другие мифологии ничем не хуже, чем греческая. Например, якутская мифология обладает таким же значительным интересом, что и традиционная греческая, и исследователь мифологии должен сказать, что, конечно, никакая мифология не лучше другой и все они достойны глубокого изучения, у них только разная судьба, потому что из якутской мифологии не возникло огромной тайны, растянувшейся по всей Европе и дальше пошедшей по всему миру».
«Может, когда выйду на пенсию, закончу перевод ёОдиссеи”». Поэт Максим Амелин — о Солженицыне и поэзии, литературном новаторстве и переводах Гомера. Беседу вела Лиза Новикова. — «Известия», 2013, на сайте газеты — 24 февраля < http://izvestia.ru >.
Говорит Максим Амелин: «Русский язык еще далеко не выработан. Сворачивать новаторскую деятельность по развитию выразительных средств русской поэзии пока рановато. Как бы это ни пытались сейчас делать. Одни занимаются полной консервацией, другие — уменьшением того пятачка, на котором вообще еще можно высказываться. Мне кажется, что оба пути тупиковые. Нужна новая выразительность. Я не говорю, что поэзия обязательно должна откликаться — „утром в газете, вечером в куплете”. Но она не может не реагировать на вызовы современности. Причем не на поверхностном, а на глубинном уровне».
«Карта русской поэзии еще до сих пор неясна, историю стихотворчества нужно переписывать. Например, я нашел верлибр 1738 года, то есть написанный еще до четырехстопного ямба Ломоносова. Явления оказываются сложнее, чем они описаны в учебниках. Конечно, нельзя какие-то вещи совсем разрушать, но нужно трезво на них смотреть. Не все еще открыто. И ХХ век до сих пор непонятен».
«Куда сейчас пойти, чтобы получить грант на перевод „Одиссеи”? Поэтому я пока не знаю, будет ли перевод продолжен. Может, когда выйду на пенсию... <...> Но ни одно издательство не выплатит гонорар за такую работу. На нее, конечно, потребуется не 20 лет, как Гнедичу на „Илиаду”. Но лет пять — вынь да отдай».
Первую песнь «Одиссеи» в переводе Максима Амелина см. в февральском номере «Нового мира» за этот год.
Александр Неклесса. Быть, понимать, решаться. Знание в эпоху кризиса мировидения. — «Независимая газета», 2013, 22 февраля < http://www.ng.ru >.
«Сегодня эпоха, предъявившая миру экспансию городской культуры и адекватные ей социальные форматы, близка к завершению».
«Конвертируя современность в транзит, мы входим в виртуальный ( virtualis ), но именно поэтому подлинный (virtus) мир, где настоящее сожительствует с представляемым, сущее с должным, возможное с запретным, а траектория жизни в заметно большей степени зависит от усилий человека и выбранной позиции».
«Выясняется, к примеру, что, как и в природных процессах, присутствие индивида в социальном космосе, его намерения нестандартным образом влияют на событийный ряд (феномен „неклассического оператора”). Сама субстанция бытия, ее состояния оказываются связаны с субъектом теснее, нежели представлялось; избранный идеал, смысловой регистр универсальным образом настраивают события и, что важнее, определяют стратегический горизонт, а также создают режим наибольшего благоприятствования движению в избранном направлении. <...> Иначе говоря, действовать „правильно” или „неправильно”, причем не только с точки зрения психологии либо морали, но и с позиции, которую можно определить как метафизическая, оказывается помимо прочего серьезной практической, едва ли не прагматичной проблемой».
