Глимпф зажег лобовую фару. Из боковых тоннелей, грохочущих мимо, глядят фигуры в хаки. Белки глаз на миг отблескивают светом и мигают мимо. Кое-кто машет. Крики доплерируют — Эй-эййй-й-й-й — точно клаксоны на переездах, мчишь домой среди ночи поездом по Бостонско-Мэнской… Экспресс поспешает. Влажный ветер свистит мимо. В обратном рассеянии прожектора видны силуэты боеголовочных деталей, груженных на две небольшие платформы, которые тащит тягач. Местное карликанство разбегается и хохлится вдоль полотна, почти за границей света. Маленький поезд они полагают своим и обижаются, когда его забирают большие люди. Кто-то сидит на штабелях ящиков, болтая ногами. Кто-то во тьме учится стоять на руках. Глаза их светятся зеленым и красным. Кое-кто даже раскачивается на закрепленных вверху веревках, изображают камикадзэ, атакуют Глимпфа и Ленитропа с криками «Банзай, банзай», а потом, хихикая, исчезают. Все по сценарию. Они, в общем-то, вполне симпатичная…
Позади громкий, точно в мегафон, хорал во множество глоток:
Один парень по кличке Дурисс
— Ох блядь, — грит Ленитроп.
С батареей активно еблис-с.
От полсотни вольт шока
Хуй скончался до срока:
Только слякоть, потеки и слизь.
Ja, ja, ja, ja!
А в Пруссии кисок не ели и. s. w.
— Можете отцепить платформы? — осведомляется Глимпф.
— Ну, наверное… — Но возится как будто много часов. А между тем:
Салага по имени Поп
Подключил к себе осциллоскоп.
У цикличной кривой
Их любви половой
Наклон в бесконечность утоп.
— Инженеры, — бормочет Глимпф. Ленитроп отцепляет платформы, и тягач набирает скорость. Ветер дерет торчащие майки, воротники, манжеты, пряжки и ремни. Позади оглушительный грохот и лязг, кто-то кричит в темноте.
— Остановились, как думаете?
И прямо им в жопу, на четыре голоса:
Парнишка по имени Юрий
Еб форсунку через «вентури»,
А затем остолопа
Мурыжили копы,
И трепали судебные бури.
— Ооо — кей, бабуины! Фальшфейер есть?
— Отойди, приятель!
Вот и все оповещение — и, разразившись ослепительным сотрясом, Ледяное Сияние затопляет белый тоннель. Пару минут никто ничего не видит. Лишь грохочешь себе дальше в поразительной, совершенной белизне. Белизна без жара да слепая инерция; все это страшно знакомо — центр, который Ленитроп обходил стороной, избегал, сколько помнит, никогда не подходил так близко к подлинной движущей силе своего времени; лица и факты, что наводняли его соглашение с Ракетой, камуфляж и отвлекающие маневры отлетают на белый миг, суетные и незрячие, дергают его за рукава — это важно… пожалуйста… взгляни на нас… но уже слишком поздно, остался лишь ветер, лишь перегрузки, и кровь его глаз уже затушевывает белизну до слоновой кости, мазков золота, а сеточку граней — до разбитой скалы… и рука, вознесшая Ленитропа, снова опускает его в «Миттельверке»…
— Йи-ха! Вот он, сволочь!
Из сияния — достать выстрелом раз плюнуть — возникает громыхающий дизель: он толкает две платформы, которые отцепил Ленитроп, забит налитыми кровью, расхристанными, раздутыми американцами, а на вершине, криво умостившись у них на плечах, восседает майор Клёви собственной персоной, в гигантском белом «стетсоне» и с двумя автоматическими.45-ми.
Ленитроп ныряет за цилиндрический объект в хвосте тягача. Клёви стреляет, не целясь, вдохновленный мерзким хохотом остальных. Ленитроп отмечает ненароком, что прятаться предпочел за очередной, как выясняется, боеголовкой. Если аматоловые заряды внутри — скажите, профессор, способна ли ударная волна от пули 45-го калибра сдетонировать эту боеголовку, если попадет в оболочку? — да-даже если взрыватель не установлен? Ну, Эния, это зависит от множества факторов: дульной скорости пули, толщины и состава стенок…
Предвкушая как минимум потянутую руку и грыжу, Ленитроп умудряется своротить и свалить боеголовку на полотно — пули Клёви молотят и садят по всему тоннелю. Боеголовка подпрыгивает и замирает, прислонившись к рельсу. Отлично.
Сияние уже меркнет. Тени возвращаются на позиции в устьях штольни. Вагоны перед Клёви врезаются в препятствие густой УОНК! загибаются перевернутой V — тормоза дизеля скрежещут в панике йи-и-и-ий-к — и большая машина сходит с рельсов, разворачивается, кренится, американцы очумело цепляются за рукояти, друг за друга и за пустоту. Ленитроп и Глимпф вписываются в последний изгиб интеграла, позади снова невообразимый грохот, крики длятся и отдаются эхом, а впереди виден въезд, растущая парабола зеленых склонов и солнечный свет…
— Вы на машине приехали? — блестя глазами, спрашивает Глимпф.
— Что? — Ленитроп вспоминает про ключи, которые все еще в том «мерседесе». — А…
Под параболой они выкатывают к солнцу, Глимпф придавливает тормоза, и тягач мягко и респектабельно останавливается. Они делают ручкой бронепехотным часовым второй роты, после чего угоняют «мерседес», который стоит ровно там, где его бросил летеха.
На дороге Глимпф машет на север, с подозрением наблюдая, как Ленитроп ведет. С рыком свернув в Гарц, «мерседес» листает горные тени; объятый ароматами сосен и елей, он скрежещет на поворотах и временами едва не сходит с трассы. У Ленитропа врожденный талант в любых обстоятельствах выбирать не ту передачу, и к тому же он дергается, одним глазом прилип к зеркальцу, затылком чует разогнавшиеся бронетранспортеры и эскадрильи завывающих «тандерболтов». Вывернув из-за слепого угла, пойдя юзом по всей проезжей части — стильный гонщицкий трюк, Ленитропу известный по случайности, — они едва не гибнут в объятьях спускающейся с гор американской армейской 21 1/2-тонки — слова ебаный кретин ясно читаются по губам шофера, когда они с трудом удирают, сердца забиваются в глотки, грязь из-под задних колес грузовика накрывает «мерс» большим крылом, сотрясает и заляпывает ему половину ветрового стекла.
Солнце давно преодолело зенит, когда они наконец подъезжают к лесистому куполу, увенчанному развалинами маленького замка: сотни голубей капают с зубчатых стен, точно белые слезы. Зеленое дыхание лесов резче, холоднее.
Американскими горками тропы, заваленной камнями, средь темных елей они взбираются к замку под солнцем, иззубренному и бурому, точно буханка хлеба, брошенная всем местным птичьим поколениям.
— Вы тут живете?
— Прежде я здесь работал. Наверное, Цвиттер еще тут. — В «Миттельверке» не хватало места для мелкой сборки. Систем управления главным образом. Так что их собирали в пивных, лавках, школах, замках, на фермах по всему Нордхаузену — в любом лабораторном помещении, какое спецам по наведению удавалось найти. Глимпфов коллега Цвиттер — из Мюнхенского политеха. — Характерный баварский подход к электронике. — Глимпф кривится. — Он, пожалуй, сносен. — Какова ни есть загадочная несправедливость, порожденная баварским подходом к электронике, она тушит блеск в глазах Глимпфа и на весь остаток пути до вершины погружает его в угрюмые раздумья.
Едва они проскальзывают в боковую дверь замка, их приветствует массовое текучее воркование, обвалянное в белом пуху. Полы грязны, повсюду бутылки и бумажные клочья. Некоторые бумаги проштампованы пурпурным «GEHEIME KOMMANDOSACHE». Птицы шмыгают туда-сюда в разбитые окна. Сквозь щели и разломы пробиваются тонкие лучи. Здесь никогда не оседает пыль, взвихренная голубиными крыльями. Стены увешаны тусклыми портретами знати с большими белыми куафюрами а-ля Фридрих Великий, дам с гладкими лицами и овальными глазами, в платьях с декольте — ярды шелка истекают в пыль и биение крыл в темных комнатах. Все покрыто голубиным дерьмом.
И напротив, лаборатория Цвиттера наверху ярко освещена, упорядочена, полна дутого стекла, рабочих столов, многоцветных огней, крапчатых коробок, зеленых папок — лаборатория безумного нацистского ученого! Где же ты, Пластикмен?
Здесь только Цвиттер: коренастый, темные волосы, прямой пробор, в очках линзы толщиной с иллюминаторы батисферы, флуоресцентные гидры, угри и скаты дифференциальных уравнений САР[168] бороздят моря за этими стеклами…
Но, увидев Ленитропа, они тотчас яснеют — рушатся стеклянные преграды. Хмм, Э. Л., это чего такое? Кто эти люди? Что приключилось с яблочками щек старого Глимпфа? Что по эту сторону забора в Гармише делает нацистский спец по наведению в нетронутой лаборатории?
ОЙ… тута…
Нацики под шкафом
Фашики в стене,
А Япошки, лыбясь,
Открутят яйца мне.
Без войны я счастлив —
Прям хоть хохочи.
Сдамся Русским скоро —
А там давай дрочить.
