— Соблазн зла может укутаться и в талес, вытканный новогрудковскими лозунгами «услышать» и «высказать», — весело рассмеялся реб Авром-Шая. Он вспомнил, что именно с таким жаром и в таком же стиле Хайкл пересказывает речи своего директора ешивы. Однако эти горячие и резкие речи мусарника не уберегли ученика, и кто знает, уберегут ли они самого директора ешивы…
Реб Авром-Шая перестал смеяться и снова заговорил тихим, полным боли голосом. Женатый сын Торы вынужден заботиться о заработке и, как водится, обременен детьми. А что уж говорить, если он носится с мыслью, что ему не повезло с женой, с источником заработка и с местечком, в котором он живет, — кто тогда утешит его и кто сможет его поддержать? Холостяком он изучал мусар с восторгом и изо всех сил гнал от себя соблазн зла. Теперь он уже немолод и обременен семьей, и закинут в какой-то медвежий угол, и рядом с ним нет товарищей, находящихся на высокой ступени морали, — разве он может изучать мусар с восторгом? Он будет кричать в себя, как в подвал, выкрикивать из себя, как в пустыне. Ему придется греться воспоминаниями юных лет. И когда он станет вспоминать свои прежние победы над соблазном зла, ему будет становиться еще тяжелее на сердце. Борьба с большими вожделениями дает человеку ощущение величия и праздничности, даже если он споткнулся и упал. Однако когда сын Торы превращается после женитьбы в лавочника и торговца на рынке, испытания, выпадающие на его долю, становятся будничными. Он изо дня в день должен правильно отвешивать фунт крупы, не натягивать на мерку материал, отмеривая его, и знать, как обходиться с домашними, с местечковыми евреями, с крестьянами из сел. Так что, когда он сталкивается с испытанием в доме, в лавке или на рынке, тогда он не побежит в синагогу, чтобы заглянуть в «Шулхан орух» или в «Месилас яшорим». «Шулхан орух» и «Месилас яшорим» должны лежать раскрытыми в его сердце еще с того времени, когда он сидел в уголке синагоги и изучал их. Свет Торы, усвоенной им в молодые годы, проведенные в ешиве, должен светить ему и потом, в лавке, среди бочек с селедкой и крестьян. Холостяком он, возможно, и не был среди самых ярких мусарников, не было слышно о его свершениях и оригинальных идеях. Но огонек, горевший для него когда-то над томом Гемары, светит ему и позднее, когда его товарищи-мусарники, освещавшие весь мир, уже отгорели.
Директор ешивы не верил, что в Махазе-Авроме есть дух святости. Однако говорил тот так, как будто знал все, что директору ешивы уже пришлось пережить и что он переживает еще и сейчас. Цемах остановился, выпрямившись и заложив руки за спину. Он ответил громко, хотя и побледнел, а губы его дрожали:
— Таким сыном Торы, по вашему вкусу, был реб Менахем-Мендл Сегал, когда мы оба учились у нашего ребе, реб Йосефа-Йойзла Гурвица, старого главы новогрудковской ешивы. Тем не менее реб Менахем-Мендл предпочитает вести тяжелую жизнь в начальной ешиве в Валкениках, но не быть лавочником в Вильне. Он продавал сапожные принадлежности, пока не почувствовал, что светоч Торы в нем начинает гаснуть. Что же касается Хайкла-виленчанина — а из-за него я сюда и пришел! — то он вообще не из того сорта евреев, изучающих Тору, который вы описывали. Над ним витает, помимо прочего, еще и особая опасность: чувство прекрасного. Все, что ему нравится или же он сам убеждает себя, что оно ему нравится, он может так красиво выдумать и приукрасить, что он и сам окажется своей выдумкой околдован и обманут. Поэтому он еще больше, чем любой другой парень, должен находиться постоянно среди мусарников. А вы, реб Авром-Шая, простите, вы слишком доверяете людям.
— Поскольку я доверяю Творцу и Его Торе, я доверяю и людям, хотя и не всем людям.
— Это вы обо мне говорите? — Цемах ощутил, что у него на лбу выступают крупные капли пота.
— Вы проводите с вашими учениками беседы, которых они не должны слышать. Если даже они не понимают смысла ваших слов, они запоминают сами слова и со временем догадаются, что вы хотите от них скрыть.
— Что я хочу от них скрыть?
— Ваши собственные сомнения. Вы строги выше всякой меры, вы впадаете в крайность, потому что вас самого тянет к чужому берегу… Я понимаю, вы сами тоже страдаете, и страдаете очень сильно. Однако в разговорах с учениками вы должны остерегаться. Не обижайтесь, у меня больше нет сил ни говорить, ни слушать.
Реб Авром-Шая прилег на жесткую скамейку и глубоко вздохнул с прерывистым стоном. Цемах смотрел на Махазе-Аврома, и рот у него почему-то не открывался, чтобы ответить. Он немо покачал головой и вышел со двора смолокурни. На обратном пути в местечко он шел медленно и смотрел вниз, на дорогу, как будто потерял какой-то ценный предмет и знает наверняка, что где-то здесь он и валяется, но не может просеять так много песка и пыли, чтобы отыскать свою потерю.
Благотворительный фонд Розенблатта с радостью посвящает этот прекрасный новый перевод памяти
д-ра МОРИСА ШЛАНСКИ, z’l
Родившись в России, д-р Шлански в молодости эмигрировал в США, где стал врачом в районе Боро-Парк в Бруклине.
Истинный гуманитарий, исследователь еврейской истории и литературы, активно поддерживавший еврейскую жизнь в разных странах мира, д-р Шлански почти ежегодно приезжал в Израиль — и так на протяжении десятилетий.
Там он помогал нуждающимся и уезжал обратно с пустыми чемоданами и без пальто — почти всю одежду и пожитки он оставлял бедным евреям в Эрец Исраэль.
Почти в 90-летнем возрасте они с женой совершили алию в Израиль, чтобы участвовать в создании еврейского государства, ковать новую жизнь.
В нашем Фонде с любовью помнят д-ра Шлански: он для нас пример, учитель, друг.
Верность д-ра Шлански мицвот и еврейскому народу служит источником неисчерпаемого вдохновения.
The Rosenblatt Charitable Trust
is pleased to dedicate this wonderful new translation to the memory
Dr. MORRIS SHLANSKY, z’l
Born in Russia, he emigrated as a young man to the United States where he became a physician in the Boro Park section of Brooklyn. A true humanitarian, scholar of Jewish history and literature and an active supporter of Jewish life worldwide, for decades Dr. Shlansky traveled almost annually to Israel where he would help the needy, before returning to America with empty suitcases and no overcoat having given away almost all of his clothing and possessions to impoverished Jews in EretzYisrael.
At nearly 90 years of age, he and his wife made Aliyah to Israel to take part in building the Jewish nation, and to forge a new life.
He is lovingly remembered as a role model, mentor, and friend by our Trustee, for whom Dr. Shlansky s devotion to Mitzvot and to the Jewish people remains an ongoing inspiration.
Приверженцы еврейского религиозного движения мусар (буквально — «мораль»). Было основано в середине XIX в. раввином Исраэлем Салантером в целях исправления нравов. — Здесь и далее примеч. перев.
«Восемнадцать благословений» — главная молитва в иудаизме. Первоначально состояла из 18 частей-благословений. Читается всегда стоя.
Талмуда.
Первые слова 13 догматов веры, сформулированных рабби Моше беи Маймоном, или Маймонидом (1135–1204) — выдающимся еврейским философом и богословом. Каждый из догматов начинается словами «ани маамин» («я верю» — древнееврейск.).
То есть в обход пограничных пропускных пунктов.
Бемидбар (Числа), 32:11.
Аллюзия на продолжение приведенной выше цитаты из Пятикнижия: «…простирает крылья свои, берет каждого, носит на крыле своем».
Село в Подлясском воеводстве современной Польши, в прошлом — еврейское местечко.
Современное украинское название — Великi Межирiчi.
Филактерии, или тфилин, — элемент молитвенного облачения иудея: две маленькие коробочки из выкрашенной черной краской кожи, содержащие написанные на пергаменте отрывки из Торы.
Кивот в синагоге, в котором находятся свитки Торы. Расположен у восточной стены молельного зала.
Даниэль (Даниил), 12:3.
Ешива для юношей до 17 лет.
Согласно ашкеназскому обычаю, холостяки молятся без талеса.
Еврейская секция Всесоюзной коммунистической партии (большевиков).
Кисти видения, или цицит (древнееврейск.), — нитяные кисти на углах арбоканфеса — традиционного мужского одеяния, представляющего собой четырехугольное полотнище с отверстием для головы.
Аллюзия на стих о «сыне буйном и непокорном», заслуживающем смерти (Дварим, 21:18–21).
Последний месяц еврейского календаря. Примерно соответствует концу августа — началу сентября. В еврейской традиции именуется «месяцем милосердия и покаяния».
