— Ладно, — машу рукой, — залезай. Но уговор такой — ко мне не приставай. Учти, у меня нет времени тебя развлекать. Я человек занятой, мне картинки надо рисовать, зарабатывать на жизнь. Я ведь не твои хозяева-торгаши, у которых денег куры не клюют.
Я помогаю Пузану нескладехе перелезть ко мне — в благодарность он лижет мне руки, трется башкой о брюки, — но я продолжаю объяснять ему что к чему.
— Ты же прекрасно знаешь, я теперь живу один и помощи мне ждать не от кого. Жена меня бросила. Ей, видишь ли, надоел я бессребреник… Где ей понять меня… Так что, теперь я, можно сказать, покинутый…
Пузан сочувственно выслушивает меня и бодается — брось, мол, все перемелется.
— Ну иди, ложись у шкафа, смотри телевизор, — я включаю Пузану мультфильмы, сам возвращаюсь к столу.
Пузан минут пять без особого интереса смотрит на экран, потом подходит, теребит меня лапой, корчит гримасы, закатывает глаза — это означает «давай повозимся» — поборемся или побегаем, или потянем тряпку, что ты, в самом деле, уткнулся в свои бумажки!
Я немного почешу его за ушами и хмурюсь.
— Слушай, Пузан, я же тебе сказал, у меня работа. И еще надо в магазин сходить, купить еду, приготовить. Так что, дел по горло. А тебе лишь бы валять дурака. Лучше почитай книжки. Ты все же личность, а не пустоголовый оболтус!
Я раскладываю на полу книги с цветными иллюстрациями. Пузан ложится, внимательно рассматривает страницы, — делает вид, что читает — на его лбу соберутся складки, — время от времени он многозначительно причмокивает и, как бы размышляя, тянет:
— Да-а!
Корчит из себя философа. Если в этот момент в коридоре зазвонит телефон, Пузан вскакивает и, опережая меня, подбегает к аппарату, носом сбрасывает трубку и сипло тявкает.
Так проходит два-три часа, затем я собираюсь в магазин, а Пузана зову на балкон.
— Все, пообщались, скрасили друг другу одиночество, и хватит, полезай к себе.
Но пес посмотрит на меня таким страдальческим взглядом, что мне ничего не остается, как выдавить:
— Ну так и быть, тащи ошейник с поводком.
На радостях Пузан почти самостоятельно преодолевает разделительную перегородку и в своей комнате, сшибая стулья несется к прихожей. Я слышу, как он подпрыгивает, шлепается, зло урчит от того, что не может достать свои причиндалы. Наконец, раздается грохот — явно рухнула вешалка — и в проеме балконной двери появляется запыхавшийся Пузан с ошейником и поводком в зубах, при этом он еще умудряется изобразить победоносную улыбку.
На улице Пузан ликует от счастья: высунув язык, безудержно вертится из стороны в сторону, отчаянно виляет хвостом; точно узник, внезапно получивший свободу, радуется абсолютно любой погоде, и уже не бурчит на велосипедистов, а ко всем прохожим просто-напросто лезет целоваться. Особенно к девушкам.
На «ничейной территории» он великодушно позволяет разгуливать голубям и кошкам; при встрече с соперниками-кобелями только гордо отворачивается, а сучкам выказывает безмерную любовь, при этом бахвалится мускулатурой, выпячивает грудь — паясничает, одним словом. Что меня удивляет — Пузан издали безошибочно определяет пол собаки — по походке и «выражению лица». Я пока не подойду и не загляну под живот, не установлю, а он определяет без промаха.
На улице Пузан не просто чересчур общителен, его охватывает чувство всеобщего братства. Заметив, что у школы ребята занимаются физкультурой, рвется к ним, умоляет меня спустить его с поводка. Я не выдерживаю: «Ну что, — думаю, — он целыми днями сидит в четырех стенах. Ведь он молодой и ему побегать хочется».
— Иди, дай кружок с ребятами, но тут же назад, ко мне, — я хлопаю Пузана по загривку и отстегиваю поводок.
Надо отдать должное моему дружку — он не злоупотребляет доверием: пробежится с ребятами вокруг школы, расцелуется с девчонками и дует ко мне — только уши хлопают по лопаткам. Случается, подбежит ко мне, в глазах — тревога, паника — оказывается, к нему прицепилась колючка, — тут же заваливается на бок и, брезгливо ощерившись, начинает выкусывать колючку, при этом визжит, словно в него вцепилась змея. Пузан не боится даже грохочущих грузовиков, но вот колючки, липкие почки, хвоинки в него вселяют немалый страх. Такая у моего дружка повышенная чувствительность. Что и говорить, он парень нервный, впечатлительный, эмоциональный. Потому и одиночество переживает крайне тяжело; порой даже озлобляется, а ведь он, в сущности, дружелюбный и ласковый пес.
Кстати я заметил: мой характер тоже стал портиться. Всего два месяца живу один, а меня уже раздражает богатство соседей. Раньше и не замечал их, а теперь мне прямо действуют на нервы их хрусталь и ковры, и что соседка все что-то трет и пылесосит, а ее муженек вылизывает свою «Волгу». Представляю, каково Пузану среди этой сверкающей роскоши.
У магазина я даю Пузану наказ: сидеть смирно, ни на что не отвлекаться. Он исполнительный: пока делаю покупки, послушно ждет меня, вглядывается в полуоткрытую дверь, и ни к кому не подбегает знакомиться, даже к красивым собакам-девицам, правда, провожает их взглядом. Я выйду из магазина, Пузан сразу хватает ручки сумки — дай, мол, понесу. Если сумка не тяжелая, даю, и Пузан, задрав башку, с невероятным старанием и важностью волочит сумку по земле.
Мы возвращаемся домой, я готовлю обед, Пузан крутится рядом — вроде, помогает. И дегустирует все подряд: сырую картошку, морковь — хрустает за обе щеки, как козел. Понятно, ему надоели всякие сухие заграничные корма, которыми его пичкают.
Потом мы едим суп или кашу с тушенкой — смотря что я сварю. Слопав свою порцию, Пузан раздуется — из кабачка превратится в тыкву; пыхтя и переваливаясь семенит в комнату, запрыгивает на тахту и вытирает морду о покрывало: кувыркается, закатывает глаза, хрипит. Этот впечатляющий ритуал он проделывает самым серьезнейшим образом; совершенно не терпит, если на морде осталась хоть крошка пищи. Опять-таки из-за повышенной чувствительности, а вовсе не потому, что такой уж аккуратист. Дома за подобные трюки ему достается от хозяев — я не раз слышал суровые окрики хозяйки, шлепки и визг Пузана, — ну а у меня-то все можно. К тому же я специально для Пузана на тахту заранее стелю клеенку, и никак в толк не возьму, почему этого не делают его хозяева, почему не уважают его природные наклонности, ведь он, по моим понятиям, является полноправным членом семьи.
Пузан вытирается до тех пор, пока сам себя не укачивает и не начинает зевать, тогда призывным взглядом просит почесать ему живот. Что мне стоит сделать приятное толстяку?! Опять же, уснет — даст мне возможность спокойно поработать. Я чешу ему пузо и «диванный атлет» почти засыпает, но только почти. Стоит мне привстать, как он встрепенется, вцепится лапами в мою руку и просто требует (на правах друга), чтобы я продолжал чесать. Он даже хмурится и недовольно сопит — всячески показывает, что я отношусь к чесанию безответственно, и только и думаю, как бы от него, Пузана, отделаться. И все же, в конце концов он засыпает, а я сажусь работать.
Спустя час-полтора Пузан просыпается, потягивается, подходит ко мне засвидетельствовать дружеское расположение и напомнить, что он ведет себя вполне прилично, совершенно не мешает мне и в некотором смысле своим ненавязчивым присутствием способствует моему рабочему настрою. Это в самом деле так. Еще недолго, пока Пузан окончательно не очухается от сна, мне удается плодотворно поработать, ну а потом он настырно тычется в мои колени — зовет играть. Я от него отмахиваюсь, ворчу, покрикиваю:
— Отстань! Надо доделать картинку!
Пузан тяжело вздыхает, обиженный отходит к шкафу, ложится и смотрит на меня мученическим взглядом.
Закончив рисовать, я откидываюсь на стуле. Пузан срывается с места, прыгает на меня и целует в лицо — ну, теперь-то мы поиграем! — прямо говорит и растягивает пасть.
Наши с Пузаном игры сводятся к противоборству: будь то перетягивание тряпки, бег наперегонки до кухни и обратно, или пугание друг друга рыком — все это заканчивается одним и тем же — борьбой, кто кого положит на лопатки. Конечно, мы боремся вполсилы. Наша борьба скорее похожа на дружеские объятия, но эти объятия бывают крепкими. В борьбе Пузан неутомим, но никогда не теряет голову и сильно меня не кусает, как бы я его ни прижал.
В разгар наших игр Пузан вдруг настораживается, прислушивается — а слух у него отменный — и заслышав отпирающийся замок в своей квартире, сникает, пригибается и спешит на балкон.
— Не забудь ошейник! — я торопливо сую Пузану ошейник с поводком, подсаживаю его на разделительную перегородку и он встречает хозяев как ни в чем не бывало.
Но радостно поприветствовав хозяев, Пузан тут же возвращается к балкону и некоторое время его взгляд мечется между своей квартирой и моим балконом, на его морде растерянная гримаса — какую из двух радостей выбрать? Но долг перед хозяевами побеждает: он посылает в мою сторону виноватую улыбку и подбегает к хозяину. Тот отчитывает его за вешалку, называет «негодяем», стегает поводком. Затем, чертыхаясь, прикрепляет вешалку и зло кричит:
