И сел на свое место, заговорщицки подмигнув Межову: мол, посмотрим теперь, в какую сторону потечет обсуждение.
Слова попросил Анатолий Ручьев. Сказал кратко, вдохновенно, как бывший комсомольский вожак:
— От всей души приветствую изобретение механической грузо-пассажирской магистрали и сердечно поздравляю изобретателя с большой творческой удачей. От души желаю, чтобы это детище нашего знаменитого земляка быстрее выбралось из чертежных пеленок, встало на ноги практической разработки и выросло в ту живую прекрасную магистраль, о которой доходчиво и ярко рассказал ее творец!
Он с таким воодушевлением захлопал в ладоши, что его невольно поддержали все, Феня уронила на пол свои сверток, а Балагуров победно подмигнул Межову, пожавшему тяжелыми плечами. Подмигнул и приобнял смущенного от похвал Сеню.
Но рано они радовались. После Ручьева за поддержку проекта высказалось только двое: директор средней школы Мигунов и Вера Анатольевна. Мигунова тревожило увлечение школьников мопедами и мотоциклами, мешающее учебе весной и осенью, а Вера Анатольевна рассчитывала, что магистраль обеспечит ей своевременный подвоз концентратов на ферму и доставку людей на работу. А то приходят кто как, полчаса-час позже за опоздание не считают.
Дальше пошла критика. Сперва, правда, демагогическая, ставящая под подозрение автора и его право на такое изобретение и изобретательство вообще.
— Мне странно слышать, — сказал прокурор Огольцов с места, любовно тронув большим и указательным пальцами тонкие усики, — что кому-то может не нравиться наша существующая дорога. Оглянитесь назад и посмотрите вперед: отцы нам оставили грунтовую, гужевую, грязную, а у нас сейчас асфальтовое шоссе и не карюхи какие-нибудь, а стремительные «Волги» и «Москвичи» с моторами по семьдесят — девяносто лошадиных сил.
— А везут они сколько? — не стерпел Сеня, вскакивая. — Везут они вас одного, живым весом тяжести пятьдесят килограмм. И это семьдесят железных лошадей!
Не надо бы невеликому ростом Сене говорить о пятидесяти килограммах усатенького Огольцова, потому что был тот еще невзрачнее Сени и воспринял его обмолвку как оскорбление.
— Откуда у вас такая масштабность, гражданин изобретатель?
— Товарищ! — поправил Межов. — Что ты его как подсудимого…
— Хорошо: пусть — товарищ. — И схватил Сеню взглядом, прищурил один глаз, прицелился: — Почему вам, товарищ изобретатель, хочется облагодетельствовать непременно весь народ района, области, страны? Откуда такая гордыня, такое преувеличенное представление о своих способностях, о праве покровительствовать другим? А вы спросили, хочет ли народ нашего района и области быть облагодетельствован вами?
В зале протестующее зашумели, Феня приготовилась защищать Сеню, Межов стучал карандашом по столу, но Огольцов напористо продолжал:
— Может, вы и для всего человечества намерены что-то изобрести?
— Хорошо бы. — Сеня мечтательно вздохнул.
— Слышите! Такое заявление можно объяснить только, непомерным тщеславием и явной переоценкой своих возможностей. Ведь этот человек не имеет даже среднего специального образования, он едва окончил девять классов вечерней школы рабочей молодежи. Причем уже в пятьдесят с лишним лет. Я не считаю нужным вдаваться в подробности его так называемого проекта и не думаю, что его вообще нужно обсуждать, хотя товарищ Веткин, специалист уважаемого учреждения, и старался тут с серьезной критикой. Я думаю, и проект и его автор стоят ниже самой снисходительной критики.
Он с достоинством опустился на стул, не обращая внимания на негодующий шум вокруг себя, на змеиное шипение Фени сзади: — «Усы-то не жмут, законник?»
Резко встала во втором ряду Зоя Яковлевна, требовательно посмотрела на мужа, требуя слова, и обернулась к Огольцову:
— С каких это пор у нас берутся под сомнение созидательная доброта, творческая работа, гуманные стремления служить своему народу? И что за несчастная склонность видеть в благородном и великодушном человеке корыстные устремления, тщеславие, мелкий расчет! Не говорит ли такая склонность о мелкодушии самого подозревающего?
Межов размеренно постучал карандашом по столу: держись в рамках объективной критики, Зоя!
Она норовисто тряхнула белокурой головой.
— Я не понимаю такой подозрительности. Ведь доброту просто истолковать: ты частица своего народа, частица человечества, ты не можешь и не должен быть нахлебником в мире, инертной частицей активного целого. Ведь активность и вечность родного народа и всего человечества зависит и от тебя, невечного, временного, от степени реализации твоих способностей, от твоих дел, поступков, слов, даже намерений и мыслей. Именно они, твои дела и мысли, обеспечат бессмертие и славу народа твоего, бессмертие всего человечества. А значит, и твоего собственного, поскольку ты был и остался его частицей — в тех благородных поступках, добрых делах и мыслях!..
Ей аплодировали тоже дружно и с удовольствием, как и Веткину, зарубившему изобретение Сени.
— Судя по вашей реакции, товарищи, — сказал Межов, — никто из присутствующих, кроме Огольцова, не подозревает Семена Петровича в грехах корысти и тщеславия.
— Я протестую! — Огольцов вскочил. — Это не выдумки, а вполне понятное предположение на основе известных фактов, подтверждающих именно корыстное тщеславие.
— Известные факты — это изобретения и рационализаторские предложения Семена Петровича на протяжении не одного десятка лет.
— На них есть авторские свидетельства, патенты? Или это лишь прожекты, подобные нынешнему?
— Есть у тебя свидетельства? — спросил Межов.
— А зачем они? — удивился Сеня. — Все же и так знают. В совхозной конторе приказы есть. Вы меня тоже премировали, Сергей Николаевич. Один раз за ПДУБ-1 (Передвижная доильная установка Буреломова — первая.), другой за НУУ-3 (Навозоуборшик усовершенствованный — третья модификация.).
— Как оригинально. Ни одного свидетельства, а величают изобретателем, собрали серьезное обсуждение какой-то нелепой выдумки. — И, скривившись в презрительной улыбке, сел.
В зале зашумели, вспомнили, что в Хмелевке есть БРИЗ, там наверняка регистрируют такие вещи хотя бы для отчета, можно оформить заявки на изобретения задним числом или как-то по-другому…
Межов, чтобы улеглось возбуждение, объявил десятиминутный перерыв.
Анька Ветрова, с благословения предусмотрительного Заботкина — не часто случаются здесь такие собрания, — завезла в буфет бочонок пива и несколько банок кильки пряного посола.
— Рыбья мать, на рубль сто штук, — хвалил Заботкин, помогая Аньке закрутить насос в бочонок.
Мужчины заметно нервничали, торопились: перерыв короткий, кто-то может не успеть. Правда, народу немного, некоторые в буфет даже не заглянули. Владыкин уже дряхл, Мигунов не научен выпивать школьной обстановкой, Сеня сроду не прикладывался, Веткин, кажется, курит у крыльца с Огольцовым — тот переживает свое разногласие с начальством, считая Веткина единомышленником.
А начальство — Балагуров, Межов и Мытарин — сбежало в контору совещаться, оставив в красном уголке Сеню в окружении сочувствующих женщин.
— Ты не прав, — говорил Балагуров Межову, прижав его животом к бухгалтерскому столу. — Ты ведешь собрание на слишком тугом серьезе, надо свободней, легче, с шуткой.
— Все равно разгромят.
— Разгромят. Но Сеня убедится в своей ошибке, вернется к работе и между делом придумает что-нибудь путное, а мы через отношение к этому курьезу выступающих уточним их деловые и человеческие качества. Так? Нет? Ручьев вот поддакивает из убеждения в нашей с тобой непогрешимости. Веткин тоже всегда поддакивал, но по своей алкогольной виноватости. Теперь не виноват и уже выпрямляется, держится самостоятельно.
— Вот еще Мытарина расколем… — Балагуров хохотнул и похлопал громоздящегося рядом Мытарина по локтю, не достав до плеча.
— Я вам не Огольцов и не Зоя, так легко не поддамся, — пробасил тот.
— Да, Межов, Зоя-то у тебя вон куда рванула! Вроде всегда была иронична, а тут взлетела за облака. Ты, Степан, брат ей, не объяснишь ли?
— Спросите что-нибудь полегче.
— Хватит обсуждать мою жену, пошли.
— Пусть мужики пивка попьют, не торопись. Как-никак, после трудового дня заседаем, во вторую смену.
— Тогда на досуге отгадайте старинную загадку, — предложил Мытарин. — У старика было три сына, а из имущества — девятнадцать овец. Перед смертью он завещал старшему половину овец, среднему — четвертую часть, младшему — пятую. Сколько овец досталось каждому?
— Ну это просто. — Балагуров вынул ручку и записную книжку, начал делить.
Межов вычислял в уме. Мытарин с улыбкой предупредил, что цифры должны быть целыми, овцы — живыми. Но так, если соблюдать завещание, не получалось, хотя Мытарин тут же заверил, что сыновья благополучно разделили овец живыми.
